Петр Фоменко. Энергия заблуждения
Шрифт:
Вот так, подблякивая и поторапливая, он третьим «вливается» в беседу двух классиков.
Дальше – больше. Вместе с Маяковским они берутся и перетаскивают Пушкина через Тверскую на старое место – собственно на Тверской бульвар. Пушкин упирается – мол, я сам! Тут мент возникает с палкой: «Здесь нельзя ходить, тут подземный переход есть!» Они ему: «Ты что, мужик, охренел? Не видишь, что ли, кто идет? Ночью-то можно, все гораздо проще!»
Тогда мент начинает им помогать, на время останавливает движение. Переходят, оказываются в сквере напротив «Макдоналдса», где раньше Пушкин и стоял. Потом появляются другие персонажи: вот Блок подвалил из Питера со своим монологом (интеллигент, закомплексованный):
ИмяЕсенин:
Да к делу, Шурик!То есть Александр, извините!Блок знай свое:
Не твоих ли звуков сладостьВдохновляла в те года?Не твоя ли, Пушкин, радость,Окрыляла нас тогда?(Все мужики немного плачут, грустят, кручинятся, путаются в соплях…)
Блок продолжает:
…Вот зачем в часы заката,Уходя в ночную тьму,С белой площади СенатаТихо кланяюсь ему…(Это Петр Наумович читал со своей неподражаемой усмешкой и кратким рокочущим смешком. – Н.К.)
Пушкин отвечал поэтам (он пил что-то свое):
Играйте, пойте, о друзья!Утратьте вечер скоротечный;И вашей радости беспечнойСквозь слезы улыбнуся я…Он жалеет их, поэтов, так как им достанется худшее время. Высокое и низкое перемешались в этой сцене со страшной силой. Блок общается с милиционером, Маяковский – с Есениным. А они все подохренели – им это неподвластно (недостаток в смысле понимания).
Блок: «Знаете, господа, Пушкин ушел от нас и унес некую тайну. И нам еще предстоит ее разгадать». Милиционер: «Х…ли тут разгадывать?» (И заплакал, от безысходности, потому что вообще не понимал, что с ним происходит.) Здесь затронута струна для непробиваемого скота: это их «момент истины», непознаваемого переживания.
Есенин, печалясь, но с восторгом восклицал: «Ты, Шурик, наше все!»
…Поэты двинулись к ЦДЛ.
Подвалили сразу две бабы-поэтессы (Ахматова и Цветаева). Одна абсолютно не удивилась, увидев Александра Сергеевича, вторая – искренняя, незащищенная. Каждая с ходу начала говорить о своем. Бабы-поэтессы просто хотели ощутить, как «это» было в XIX веке у гениев. А он дематериализовался: то есть фигура, одежда остались, а вместо лица – туман. Внешние контуры и приметы ничем не наполнились. Цилиндр вообще забрал франт Маяковский и отошел к другому столику в ресторане ЦДЛ, где появилась Полонская.
…На протяжении всей истории поэты стареют от эпохи к
Подваливает Иосиф Бродский:
…сорвись все звезды с небосвода,исчезни местность,все ж не оставлена свобода,чья дочь – словесность.Она, пока есть в горле влага,не без приюта.Скрипи, перо. Черней, бумага. Лети, минута.…Собравшись с силами, оставшиеся поэты подсадили Пушкина на пьедестал и разошлись, сокрушенно разговаривая сами с собой…
Вот…И надо знать, к чему прийти в финале – к многоточию или…P.S. Разбирая книги, подаренные мне Петром Наумовичем в разное время, я обнаружила в стареньком сборнике Игоря Северянина «Wictoria Regia»1915 года (издательство «Наши дни») список сокращенных фамилий, явно имеющих отношение к этой фантазии. Тонкими буквами наискосок рукой Петра Наумовича написано: «Памятники, Тени, Духи». И дальше в столбик: «Пуш, Есен, Маяк, Север, А Ахм, М. И. Цвета, Блок Ал, Бродский, Валер Яковл». Расшифровка тут не нужна, только не обо всех он успел рассказать.
Записки на манжетах
В моих записных книжках осталось много обрывочных зарисовок, торопливо сохранявших ускользающие настроения, факты, эмоции, сцены, моменты счастья, сомнений, откровений… Некоторые из них добавляют неожиданные и обаятельные штрихи к портрету Петра Наумовича. И в этих коротких историях из «другой жизни» он остается надолго, «ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии…»
О Михаиле Светлове Петр Наумович вспоминал часто, в молодости поставил посвященный ему спектакль «Человек, похожий на самого себя» в театральной студии МГУ «Ленинские горы».
Мы пришли к Светлову с бутылкой водки и закуской. Пытались почистить селедку, на что Светлов заявил: «Молодые люди, селедку надо есть с газэты!»
Выходя из ЦДЛ, сильно выпивший Михаил Аркадьевич задавал сам себе вопрос: «Что нужно еврею на Руси?» И сам себе отвечал: «Такси!»
О студенческих годах Петр Наумович рассказывал всегда в связи с чем-то, к слову. Как анекдот. Было смешно и печально, в зависимости от контекста.
Я устроил себе запой, не взаправдашний, а показушный. Мне казалось, алкоголизм – это признак таланта. Казалось, что пить надо так, чтобы говорили: «Что же он делает, он же губит свое дарование!»