Петр и Петр
Шрифт:
Теперь у него выбора не было. Была только возможность— явиться с повинной. Он подождал, загадав сначала до восьми часов, потом до половины девятого. А в девять поднялся и, не торопясь, пошел в милицию.
В отделении была тишина. Задержанные за ночь, пьянчуги и буяны, утихомирились в своих камерах.
Дежурный писал что-то, видно, оформлял составленные за ночь протоколы. Кузнецов подошел к нему.
— Я пришел явиться с повинной,— сказал он фразу, которую придумывал всю дорогу от вокзала.— Я участвовал в ограблении инженера Никитушкина в поселке
Глава сорок восьмая
На третий день людей пришло больше, чем приходило в прошлые дни. Очевидно, слухи о неожиданном повороте, который произошел или, во всяком случае, может произойти в ходе процесса, шли по городу. Когда мы, три братика, вошли в коридор, там стоял гул от разговоров. Люди собирались в кружки, горячо спорили и, не сойдясь во мнениях, расходились. Мы прислушались к разговорам.
Некоторые считали, что дела Груздева сильно поправились. Те, кто поопытней, утверждали, что Гаврилов оказался толковым парнем и очень расшатал обвинение. Как всегда в таких стихийно возникающих обсуждениях, находились упрямцы, считавшие, что коль уж человека отдали под суд, стало быть, он мерзавец и нечего его оправдывать. Их оппонентами были сердобольные люди, которые никогда не теряют надежды, что преступника оправдают, и считают, что вообще никто не виноват и все заслуживают снисхождения. Может быть, в глубине души эти люди надеются на чудо: в конце концов окажется, что и убийства-то, в сущности, не было.
Прошел Гаврилов, кивнув нам головой. Прошли Ладыгин и Грозубинский. Потом солдаты конвойных войск оттеснили публику и в зал провели подсудимых. Клятов шел впереди, и вид у него был такой, будто он идет получать Почетную грамоту. За ним шел Груздев, мрачный как туча, опустив глаза в землю. Казалось, что Клятову предстоит оправдание, а Груздев ждет строгого осуждения. На самом деле было как раз наоборот. Именно у Петьки появились некоторые, хотя пока и неверные, шансы на оправдание.
Пришла Тоня и молча поздоровалась с нами. Она, бедняга, худела день ото дня. Молодая девушка, которую я раньше не видал на суде, стояла неподвижно, глядя туда, откуда входила с лестницы публика. Она очень волновалась. Это было видно по рукам. Она то снимала, то надевала перчатку, то засовывала руки в карманы, то перекладывала сумочку из одной руки в другую.
Наконец стали пускать в зал. Девушка все стояла в коридоре. Она пропустила всех, вошла последней и села на первую скамью, где обычно сидят свидетели.
«Неужели это Закруткина?» — подумал я.
Уже офицер закрыл входную дверь, а она все не отрывала глаз от входа, все ждала кого-то, кто должен был — непременно должен был! — явиться и не являлся.
Вошли судьи. Все встали и стояли, пока Панкратов не сказал: «Садитесь». Стояла
— Свидетельница Закруткина,— сказал Панкратов. Девушка встала, подошла к судейскому столу и, пока слушала, что говорил ей Панкратов, предупреждая об ответственности, нет-нет да оборачивалась к двери: вдруг да войдет в последнюю секунду нетерпеливо ожидаемый ею человек?
Однако никто так и не вошел. Закруткина расписалась, что предупреждена об ответственности.
Начались вопросы. Оказалось, что ее зовут Валентиной и она работает в сберкассе 02597 контролершей. Не замужем, двадцати одного года, беспартийная, образование среднее…
— Скажите, Закруткина,— спросил Панкратов,— что вы знаете об Алексее Николаевиче Никитушкине?
— Это наш вкладчик,— сказала Закруткина.— Он у нас много лет имеет счет.
Она очень волновалась. Я даже не могу объяснить, почему это понял я да и, кажется, все в зале. Наверное, были какие-то незаметные глазу, но доходившие до сознания признаки ее волнения. Это ни о чем, впрочем, не говорило. Обстановка судебного заседания заставляет волноваться почти каждого свидетеля, кроме разве что бывших здесь уже много раз.
— Когда вы узнали, что Никитушкин собирается снять со своего счета шесть тысяч рублей?
— Пятого сентября утром он позвонил,— очень тихо сказала Закруткина.
— Пятого утром,— повторил Панкратов.— Говорите громче, свидетельница. А когда он получил эти деньги?
— Шестого сентября днем,— сказала Закруткина.
— Значит, вы узнали о том, что он снимет со счета шесть тысяч, сутками раньше?
— Да.
— Вы говорили об этом кому-нибудь из посторонних вашей сберкассе людей?
Валя молчала. Потом она обернулась и еще раз, последний раз, посмотрела на дверь. Дверь была по-прежнему закрыта. Офицер неподвижно стоял перед дверью. Закруткина повернулась к суду.
— Да, говорила,— сказала она отчетливо и громко.
— Когда говорили?
— Пятого сентября вечером.
— Кому говорили?
— Моему жениху Кузнецову Петру Николаевичу.
— Значит,— сказал Панкратов,— в тот же день, когда Никитушкин позвонил и заказал на завтра шесть тысяч рублей, вы рассказали об этом вашему жениху Петру Николаевичу Кузнецову. Почему вы ему рассказали?
— Он меня недели две уже просил, как только Никитушкин закажет деньги, ему сообщить.
— Он вам объяснил, зачем ему это нужно?
— Да, объяснил. Он сказал, что поспорил с одним своим товарищем на десять рублей.
— В чем же была суть спора?
— Тот его товарищ будто бы хорошо знаком с сыном Никитушкина, для которого покупалась машина, и сын Никитушкина будто бы говорил этому товарищу…
Закруткина молчит. Шепоток проходит по залу. Все понимают, хотя лицо Закруткиной публике не видно, что она борется со слезами. Все ждут, что сейчас начнутся рыдания, истерика. Но Закруткина победила слезы. Она продолжает медленно, отчетливо выговаривая каждое слово: