Петр II
Шрифт:
Теперь же, после выздоровления, все изменилось. Источники запечатлели, как изо дня в день Меншиков нагнетал неприязнь к себе со стороны Петра Алексеевича, причем неприязнь эта прямо перерастала во враждебность.
В августе 1727 года петербургские каменщики подарили Петру девять тысяч червонных, которые он отослал в подарок своей сестре. Слугу, несшего деньги, встретил Меншиков и велел их отнести в свой кабинет, объяснив свое повеление тем, что «император еще очень молод и потому не умеет распоряжаться деньгами, как следует». Когда об этом распоряжении стало известно Петру, он пришел в возмущение и спросил светлейшего, как тот посмел отменить его приказание. Меншиков не ожидал такой реакции, даже оробел и стал в оправдание бормотать, что казна пуста, нуждается в деньгах и надо подумать, как лучше их использовать.
Петр не внял объяснениям и, топнув ногой, закричал: «Я тебя научу, что я император
Подобной выходки князю ранее наблюдать не доводилось. Ему пришлось употребить немало усилий, чтобы утихомирить царя.
Неповиновение Меншикову Петр оказывал не один раз, конфликты следовали один за другим. Это не мешало, однако, Меншикову продолжать играть роль сурового ментора, грубо попирая волю капризного императора.
23 августа 1727 года Лефорт доносил о новых инцидентах, отнюдь не способствовавших улучшению отношений между будущими тестем и зятем: «Меншиков дошел до крайнего предела, его скупость чрезмерна. Он так себя поставил, что император не может ни видеть, ни слышать его. Недавно этот ворчун спросил лакея, которому было дано 3000 рублей для мелких расходов монарха, сколько он истратил? Узнав, что лакей дал Петру сумму, хотя и очень умеренную, он выругал слугу и прогнал его. Царь, узнав об этом, поднял страшный шум и принял обратно слугу. Другой раз царь послал спросить у Меншикова 500 червонцев. Князь полюбопытствовал знать, к чему нужны эти деньги. Петр сказал, что они ему просто нужны, и, получив их, подарил сестре. Узнав об этом, Меншиков разгорячился и отнял деньги у великой княжны».
В том же августе Лефорту стал известен еще один эпизод, накаливший отношения между Петром и Меншиковым: жители Ярославля поднесли царю серебряный подарок, который он отдал сестре. Когда об этом стало известно Меншикову, он трижды посылал за ним, но великая княжна отправляла посланного слугу с повелением сказать Меншикову, что она знает разницу между царем и подданным, и поклялась никогда не быть в его доме.
Александр Данилович затеял спор с царем в день именин великой княжны, 26 августа. Петр выказал полное пренебрежение к князю, повернулся к нему спиной, когда тот начал разговор с ним. Одному из приближенных он даже заявил: «Вот вы увидите, что я сумею проучить его».
Или другой случай. Депутаты от купцов подарили императору несколько концов парчи, тут же передаренной им сестре. Свояченица Меншикова Варвара Михайловна отобрала парчу у великой княжны. По свидетельству Маньяна, Петр разгневался «до того сильно, что пошел в ту же минуту к князю Меншикову и заговорил с ним, скрестивши руки с сжатыми кулаками, так грозно, что князь был совсем смущен и расстроен его словами».
«После опасной болезни, — писал Рабутин 19 августа, — Меншиков сделался особенно раздражительным. Он часто находится в крайне неблагоприятном расположении духа, со дня на день общение с ним становится более трудным. Иногда его замечания в беседе с государем бывают слишком резкими. Государь чувствует это». [52]
52
Вестник Европы. 1896. № 1. С. 125.
Охлаждение отношений между царем и Меншиковым подтверждают и другие источники. Раньше Петр был неразлучен с князем. Теперь он избегал с ним встреч, и если они все же происходили, то были кратковременными и на людях.
Так, аудиенция 30 июля, после упомянутого выше совместного переезда по понтонному мосту через Неву, продолжалась лишь четверть часа. Затем вновь наступил длительный перерыв, и следующие две встречи состоялись лишь 14 августа: одна длилась час, а другая 15 минут. Во время встречи 17 августа князь, видимо, намеревался продолжить разговор, но император уклонился от него.
Другие встречи также были коротки и исключали возможность вести приватную беседу.
18 августа Меншиков уехал в Ораниенбаум. Петр тоже уехал — в Петергоф, в сопровождении своего нового приятеля, князя Ивана Долгорукого. Меншиков попытался наладить отношения с названным зятем и вместе с семьей нагрянул к нему в Петергоф, но в гостях не задержался. Прием, видимо, был холодным: невеста, члены семьи да и сам Меншиков чувствовали себя неуютно и поспешили ретироваться.
26 августа Александр Данилович присутствовал у Петра на торжественном обеде по случаю именин сестры царя великой княжны Натальи Алексеевны. За столом присутствовали члены Верховного тайного совета. На следующий день Меншиков встретился с императором на литургии. В 6 часов вечера он уже вернулся в Ораниенбаум. Этот день стал последним, когда будущий зять встречался с будущим тестем. [53]
53
РА.
Говоря об отношениях Меншикова с Петром, надобно отметить некое рациональное зерно: князь пытался воспитать у императора те качества, которые необходимы монарху, — в частности, бережливость, свойственную деду царя Петру Великому. Цель похвальна, но осуществление ее обнаружило явное отсутствие у наставника педагогических навыков. Он переносил манеру общения с окружающими, проявлявшими полную покорность и терпевшими его грубость, на царя, который, благодаря стараниям недругов князя, уже познал вкус власти и властвования. Среди тех, кто исподволь, но систематически при общении с Петром внушал ему мысль о необходимости освободиться от опеки Меншикова, был и Остерман.
Роль барона Андрея Ивановича Остермана в падении Меншикова надобно осветить особо. Покровительствуя карьере Остермана, назначив его главным наставником императора, Меншиков не разглядел в услужливом бароне опасного карьериста, нравственность которого позволяла ему ради карьеры предавать и продавать своих покровителей, если это предательство сулило выгоду.
По отношению к Меншикову Остерман проявил не только двуличие, но и коварство. Он всячески пытался усыпить бдительность князя, убедить его в том, что Петр относится к нему с прежней благосклонностью. Хитроумному Остерману это вполне удалось. Доподлинно зная отношение Петра к светлейшему, он, например, 19 августа перед отправлением с царем на охоту послал Меншикову следующее письмо из Петергофа — ответ на послание светлейшего к царю из Ораниенбаума: «Сего момента получил я вашей высококняжеской светлости милостивейшее писание от 19-го. Его императорское величество радуется о счастливом вашей великокняжеской светлости прибытии в Ораниенбом и от сердца желает, чтоб сие гуляние ваше дражайшее здравие совершенно восстановить могло, еже и мое верное всепокорнейшее желание есть; при сем вашей высококняжеской светлости всенижайше доношу, что его императорское величество намерен завтра после обеда отсюда идти и ночевать в Стрельне, а оттуда в понедельник в Ропшу, и надеюсь, что в четверток изволит прибыть в Петергоф, и хотя здоровье мое весьма плохое, однако ж туда ж побреду. Вашу великокняжескую светлость всепокорнейше прошу о продолжении вашей высокой милости и, моля Бога о здравии вашем, пребываю с глубочайшим респектом вашей высококняжеской светлости всенижайший слуга А. Остерман». По подсказке Остермана Петр, чтобы рассеять всякие сомнения Александра Даниловича, сделал собственноручную приписку: «И я при сем вашей светлости, и светлейшей кнегине, и невесте, и своячине, и тетке, и шурину поклон отдаю любителны. Петр».
Новое, насквозь лживое послание — опять с той же целью убедить князя, что над его головой нет угрозы: Остерман сообщает о намерении завтра отправиться в Ропшу для продолжения охоты. И далее: «Его императорское величество писанию вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался, и купно с ее императорским высочеством любезно кланяются, а на особливое писание ныне ваша светлость не изволите погневаться понеже учреждением охоты и других в дорогу потребных предуготовлений забавлены, а из Ропши, надеюсь, писать будут. Я, хотя весьма худ и слаб и нынешней ночи разными припадками страдал, однако ж еду». [54]
54
Соловьев С. М. Указ. соч. С. ПО, 111.
Меншиков, похоже, поверил написанному и энергично готовился к торжественному освящению церкви в Ораниенбауме, на котором должны были присутствовать царь и вся правящая элита. Для торжеств был выписан из Москвы самый «басовитый» дьякон.
Между тем события неумолимо предрекали скорую гибель Меншикова. Слишком многие были заинтересованы в его падении.
На пути в Петергоф царь остановился на даче канцлера Г. И. Головкина. Здесь ему довелось выслушать жалобу канцлера на Меншикова. Заметим, что еще в мае 1727 года у Меншикова с Головкиным существовали доверительные отношения и светлейший был настолько уверен в его преданности, что именем Екатерины назначил его первоприсутствующим Учрежденного суда по делу Толстого и Девиера. Вскоре, однако, Головкин стал врагом князя. Гавриил Иванович воспользовался случаем, чтобы пожаловаться на беспредельную жестокость Меншикова, назначившего бывшего генерал-прокурора Сената Ягужинского, пользовавшегося уважением Петра Великого, губернатором в далекую Астрахань. Ягужинский доводился зятем Головкину.