Петр II
Шрифт:
Высшие должности у двора невесты занимали родственники Меншикова: гофмейстером ее двора был назначен брат супруги князя В. М. Арсеньев, а обергофмейстериной — ее сестра Варвара Михайловна. [47]
Двенадцать тысяч рублей в год должно было идти на стол невесте царя, еще 5 тысяч — на платье. Это составляло половину всей суммы. Вторая половина ассигнований предназначалась на жалованье придворным чинам — гофмейстеру, камергеру, камер-фрейлинам, штатс-фрейлинам, а также обслуживающему персоналу, включавшему лакеев, гайдуков, пажей, поваров, певичек, конюхов, гребцов и прочих. Весь пышный штат возглавляла сестра супруги князя Варвара Михайловна Арсеньева. Теплое местечко обер-гофмейстерины приносило ей две тысячи рублей в год.
47
Сб.
Весть о том, что Александр Данилович был близок к положению тестя и регента малолетнего царя, стала достоянием европейских дворов. Князь получил поздравления от Голландских штатов, Брауншвейг-Волфтенбительского князя Августа Вильгельма, австрийского канцлера Шенборна и даже самого императора Карла VI. [48]
…Казалось, близок был час, когда звон колоколов, гром пушечной и ружейной пальбы известят население Москвы о начале двух торжественных церемоний: коронации императора и его свадьбы. Меншиков твердой рукой расчищал путь дочери к венцу: все противники и завистники находились в опале или должны были прикрыть рот и покорно наблюдать за происходящим.
48
РГАДА. Д. 327. Л. 3; Д. 332. Л. 2; Д. 322. Л. 15.
Все было предусмотрено до мелочей. Но в истории нередко бывает, что нелепый случай беспощадно разрушает все планы, и события развиваются не в запланированном, а в противоположном направлении. Вот и на этот раз случилось то, что никто не мог предусмотреть и что в конечном счете сыграло роковую роль, — светлейший занемог…
Глава четвертая
Крушение Меншикова
Первые признаки недуга князь обнаружил 19 июня — в этот день он принимал лекарства, ему пускали кровь. Надеялись, что после мыльни князю полегчает, но нет — ему стало хуже. С 22 июня он уже не покидал покоев, хотя еще не слег. Его навещали члены Верховного тайного совета — Апраксин, Головкин, Голицын, Остерман. Он вел деловые разговоры, крепил письма. Но консилиум врачей, состоявшийся 26 июня, запретил больному заниматься делами и уложил его в постель.
Состояние больного дало современникам повод ожидать близкой кончины князя. Лефорт доносил 12 июля в Дрезден: «Кроме харканья кровью, сильно ослабляющего Меншикова, с ним бывает каждодневная лихорадка, заставлявшая за него бояться. Припадки этой лихорадки были так сильны, пароксизмы повторялись так часто, что она перешла в постоянную. В ночь с девятого на десятое число с ним случился такой сильный припадок, что думали о его близкой смерти». [49]
В дни болезни князя Лефорт рассуждал и о настроениях в обществе, фиксируя неоднозначное отношение к возможной смерти светлейшего: «Если князь Меншиков умрет, то на это будут смотреть как на худо и добро. На добро, потому что избавятся от безграничной власти, которую никто не осмелился бы присвоить, и древние фамилии снова займут свое прежнее положение… На смерть Меншикова смотрят как на несчастье в том смысле, что никто не может заменить его в деле исполнительной власти, не желая взять на себя всю тяжесть таких обязанностей. Боятся, чтобы все дела не остановились и не стали бы ссылаться друг на друга».
49
Сб. РИО. Т. 3. С. 483, 484.
Сам Меншиков тоже считал, что у него мало надежд одолеть недуг. Он предпринял меры, которые обычно предпринимают в самом конце жизни или в те дни, когда смерть властно стучится в дверь. В архиве Меншикова сохранились не подписанные им письма, адресованные членам Верховного тайного совета, с просьбой проявить заботу об осиротевшей семье. Проект духовной, в соответствии с указом Петра Великого о единонаследии, провозглашал
Из предсмертных сочинений князя наиболее интересны для нас два варианта его обращения к царю, ныне пребывающего «не в совершенных еще летах». Князь выражал надежду, что в будущем царь прославит себя подвигами, достойными памяти деда. Путь к этому лежит «как чрез учение, так и чрез помощь верных советников». [50]
Меншикову было хорошо известно пристрастие отрока к праздности. Отсюда просьба: «Извольте как в учении, так и в забавах и везде себя кротко и тихо содержать и сие все умеренно содержать».
50
Павленко Н. И. Полудержавный властелин. С. 257, 258.
Кого же прочил князь в наставники царя, без совета которых он не должен что-либо предпринимать? На первое место поставлен «барон Остерман», выполнявший обязанности главного наставника, а уже после него — безымянные «господа министры».
В последнем пункте обращения князь просил царя в память о своих прежних заслугах «содержать в вашей милости оставшую по мне мою супругу». Но главная просьба касалась дочери Марии: «…милостивым быть к вашей обрученной невесте, дочери моей, и по учиненному пред Богом обещанию в подобное время вступить с нею в законное супружество».
Но надо ли было быть провидцем, чтобы угадать судьбу помолвки после смерти князя?! «Когда Меншиков умрет, — прозорливо писал Лефорт, — помолвка утратит силу, и дочь перестанет быть невестой». [51] Поведение императора во время болезни Меншикова давало основания для подобного умозаключения.
В первые дни болезни Александра Даниловича Петр вместе с сестрой Натальей более или менее часто навещал больного. Однако в дальнейшем визитов становилось все меньше и меньше. Брат и сестра навестили больного 25, 27 и 29 июня. Затем наступил длительный перерыв. Очередные визиты были нанесены 9, 12 и 15 июля. Затем вновь наступил длительный перерыв. 20 июля к Меншикову пожаловала Наталья Алексеевна уже без брата. Следующая встреча императора с князем состоялась 29 июля, когда самочувствие светлейшего улучшилось настолько, что ему было разрешено выезжать из дома. Вечером этого дня он вместе с Петром участвовал в церемонии открытия понтонного моста через Неву. Император вместе со светлейшим проехались по мосту в карете.
51
Сб. РИО. Т. 3. С. 484.
В те пять недель, когда Меншиков был лишен возможности опекать будущего зятя, совершилось то, чего он так опасался, — юнец освободился от его жесткой опеки, приобрел больше свободы и общения, в том числе и с недругами князя, поднявшими голову во время его болезни. Влияние на императора стали оказывать другие лица — прежде всего князья Долгорукие, действиями которых ловко руководил Остерман. Они исподволь разжигали ненависть юного монарха к князю, поощряли его желание освободиться от назойливого и сурового присмотра светлейшего.
Меншиков же этого будто не замечал. Более того, после болезни он стал еще более раздражительным и настойчивым в стремлении укротить капризный нрав отрока. Между тем последний вполне осознал, что не он должен подчиняться Меншикову, а наоборот, Меншиков обязан выполнять его волю. Но Александр Данилович, вместо того чтобы искать подход к отроку, восстановить дружеские отношения с ним, настойчиво продолжал гнуть свою линию.
При жизни Екатерины I великий князь, похоже, заискивал перед светлейшим. «Рассказывают про него, — доносил Лефорт в конце июня 1726 года, — что так как он каждое утро должен появляться к князю Меншикову с поклоном, то он поговаривал, „что я должен идти к князю, чтобы отдать ему мой поклон, ведь и мне нужно выйти в люди. Сын его уже лейтенант, а я пока никто. Бог даст, и я когда-нибудь доберусь до прапорщичьего чина“».