Петр II
Шрифт:
Этот вариант расписания, как и первый, не датирован, но с некоторой долей вероятности можно предположить, что оно составлено после падения Меншикова и появления при дворе Петра II Ивана Долгорукого, привившего императору страсть к охоте. Меншиков, как известно, охотой не баловался и с нареченным зятем ездил на охоту единственный раз.
Еще два варианта расписания также не подписаны и не датированы. Наибольший интерес представляет четвертый вариант. От предшествующих он отличается наличием текста о религиозном воспитании и введением нового приема обучения, а также изменением списка изучаемых предметов. Вероятно, это расписание было составлено также вскоре после падения Меншикова, который незадолго до этого упрекал Остермана в том, что тот стремится привить ученику лютеранскую веру. [24] Подозрения Меншикова, видимо, имели основание. В депеше от 30 сентября Маньян сообщал, что канцлер Головкин будто бы обратился к Остерману с вопросом: «Не правда ли непонятно, как воспитание нашего монарха поручается человеку,
24
Арсенъев К. Царствование Петра II. С. 138–141
25
Сб. РИО. Т. 75. С. 90.
Последний вариант расписания начинается словами: «Ежедневно поутру и первым Богу благодарение воздать, потом, убрався, учить что вчерашнего дня учил прочесть, дабы то всегда в незабытной памяти было, и потом труд вновь прилагать к наукам». Обучению наукам отводилось 3 часа в неделю: два до полудня и один час пополудни.
Из изучаемых предметов, включенных в первый вариант расписания, в четвертом отсутствуют древняя история, механика, оптика, танцы, музыка, экзерциции и охота, игра в бильярд. Быть может, частью забав император занимался в воскресенье: четвертое расписание освобождало от занятий два дня в неделю; «суббота для отдохновения от труда, а воскресенье — для гулянья». Исключенные предметы заменены фортификацией и политикой, а также совершенствованием знаний немецкого и французского путем перевода с русского на французский и немецкий, и наоборот. «Сверх того вместо забавы и для известия получаемые куранты (газеты. — Н. П.)читать и переводить». Известия о событиях, извлеченные из «курантов» в разных странах, надлежало закреплять поисками на карте места, в котором происходило событие, — «под которым горизонтом лежит и какое имеет положение, дабы впредь в знатной случай и во время разговоров и верящую отповедь дать можно». Специальное время отводилось беседе о вере.
Заканчивается четвертое расписание обязанностью посещать церковь и наставлением о поведении в ней: «В дванадесятые и Господские праздники и в воскресные дни приходить во святую церковь к литургии и во время оной стоять со страхом и пение слушать со вниманием, а особливо во время чтения Апостола и Евангелие прилежно слушать и рассуждать о Законе Божьем». [26]
К сожалению, сведения о том, как реализовались все эти расписания и каких успехов достиг ученик в усвоении преподаваемых дисциплин, отсутствуют. Сохранилась лишь небольших размеров черновая тетрадь с упражнениями по арифметике.
26
РГАДА. Ф. 2. Д. 26. Л. 6–9.
Можно, однако, утверждать, что в первые месяцы, когда Остерман приступил к исполнению обязанностей наставника, дело у него будто бы ладилось. Пока Меншиков был в силе, обучение царя шло успешно. Светлейший старался держать отрока в строгости. Уже 17 мая 1727 года Лефорт доносил: «Барон Остерман совершенно вошел в свою должность воспитателя императора, который часто с ним гуляет. Говорят, что Остерман употребляет все усилия, чтобы положенная на него обязанность делала ему все более и более чести». В июне того же года еще одно донесение Лефорта в том же духе: наставнику удалось заслужить доверие царя, «которым он вполне овладел». [27] Но в том же июне отмечен тревожный симптом: «Кажется, что страсть царя к охоте увеличивается все более. Выдумывают разные средства, чтобы отвлечь его от этого, но страсть зашла так далеко, что он не в состоянии заняться чем-нибудь другим». Объяснялось все просто: в этом месяце Меншиков тяжело болел и, следовательно, ослабил контроль за поведением Петра.
27
Сб. РИО. Т. 3. СПб., 1868. С. 420.
В июле-августе жизнь императора как будто вошла в нормальную колею. Иностранные дипломаты отмечали успехи в его обучении. 12 июня 1727 года прусский посланник Мардефельд с похвалой отзывался об успехах Остермана: «Барон Остерман прилагает с большим искусством до того превосходные меры к воспитанию императора, что граф Рабутин (посол Австрии. — Н. П.)после каждого своего возвращения из Петергофа не может достойно нахвалиться ими». Спустя месяц с небольшим, 15 июля, Мардефельд продолжал восхищаться успехами наставника и его подопечного. Остерман с радостью сообщал ему, что молодой император ежедневно слушает его наставления в государственных делах, внутренних и внешних. Каждое утро приходит к нему император в халате и питает к нему такую любовь, какую нельзя выразить словами. [28] Сообщение Мардефельда подтвердил в августе 1727 года Маньян: «Остерман не упускает решительно ничего, что могло бы содействовать усилению удивительного расположения, питаемого к нему молодым царем; постепенно его пребывание около молодого царя доходит до того, что он ни разу не избавил себя от обязанности сопровождать царя при всех его прогулках верхом». [29]
28
Сб. РИО. Т. 15. СПб., 1875. С. 369.
29
Сб. РИО. Т. 75. С. 66.
Нежность, которую воспитанник проявлял к своему наставнику, вполне объяснима: ставший в четырехлетнем возрасте круглым сиротой, не знавший родительской ласки и подвергавшийся жесткому контролю, а порой и грубому унижению со стороны Меншикова, юный Петр обрел в Остермане доброго и заботливого человека, и детское сердце ответило благодарной привязанностью. И Остерман в полной мере воспользовался своим влиянием на царя. Причем совсем не так, как ожидал от него Меншиков.
Именно в августе, когда Остерман завоевал любовь к себе царя, стало наблюдаться охлаждение в отношениях между царем и Меншиковым. Между ними произошло несколько конфликтов. В этой ситуации Петр естественно стремился обрести опору в Остермане, проявлявшем к нему теплоту, расположение и заботу. Отрок конечно же жаловался на притеснения Меншикова, рассказывал о своих столкновениях с ним. Надо полагать, уже тогда у Остермана созрела коварная мысль свалить Меншикова, а потому, вместо того чтобы заботиться о примирении, он исподволь стал внушать Петру мысль о необходимости освободиться от тирании князя.
После падения Меншикова (сентябрь 1727 года) интерес Петра к обучению заметно угас. Соответственно, возросла страсть к охоте. Вместе с этим стало падать и влияние Остермана. Андрей Иванович делал попытки отвлечь Петра от его страсти к охоте, правда, не слишком настойчивые.
В декабрьской депеше Мардефельда звучат уже тревожные нотки, хотя он по-прежнему восторгается успехами Остермана: «Барон фон Остерман пользуется милостью императора в такой степени, как никогда прежде, и царь дает ему столько доказательств своего расположения, как ему может быть желательно». Но в этой же депеше посланник сообщает о своем огорчении тем, что император «так слепо следует своим молодым любимцам, а в особенности Ивану Долгорукову в их тайных забавах, что он этим отвлекается от государственных дел…» [30]
30
Сб. РИО. Т. 15. С. 392.
Петр велел призвать ко двору Ивана Долгорукого сразу же после падения Меншикова. Тут же обнаружилось тлетворное влияние Долгорукого на Петра. Поначалу оно еще не было устойчивым, что явствует из донесений послов, отправленных в одни и те же месяцы — ноябре и декабре 1727 года. 4 ноября Маньян сообщал: «Царь с удовольствием каждое утро по несколько часов предается правильному обучению в апартаментах Остермана». Австрийский же посол Рабутин, отправивший депешу несколько недель спустя, придерживался диаметрально противоположного мнения, причем возлагал всю вину за несоблюдение ранее установленного порядка на Остермана: «Дело воспитания государя идет плохо. Остерман крайне уступчив, стараясь тем самым приобресть доверие своего воспитанника, и в этом заключается сильное препятствие успеху. Развлечения берут верх; часы учения не определены точно, время проходит без пользы, и государь все более привыкает к своенравию. Я не вижу, чтобы государь был прилежным. Об этом можно сожалеть тем более, что государь обладает необычайными способностями». [31]
31
Брикнер А. Русский двор при Петре II // Вестник Европы. 1896. № 1. С. ПО.
В январе 1728 года испанский посол де Лириа сообщал: «Барон Остерман в отчаянии, что его труды по воспитанию пропадают даром». Остерман будто бы даже заболел после беседы с царем, которому он вынужден был говорить об образе его жизни. «Его величество, выслушав, ушел от него, не сказав ни слова. Спустя несколько дней он опять говорил ему о том же, прибавив, что его величество чрез несколько лет сам велел бы отрубить ему голову, если бы он не предостерегал его от пропасти, в которую он теперь стремится; и что он не может быть свидетелем его погибели и отказывается от звания воспитатель. Царь обнял Остермана и со слезами на глазах просил не оставлять его, но в тот же самый вечер принялся за прежнее».
В последующие месяцы систематическая информация иностранных дипломатов о воспитании и обучении императора появляется лишь эпизодически. Так, К. Рондо доносил 19 сентября 1728 года: «Царь думает исключительно о развлечениях и охоте, а сановники — о том, как сгубить друг друга». Его преемник Т. Уорд 5 июля 1729 года изобразил более удручающее состояние дел с обучением императора, которое практически давно прекратилось: «Вблизи государя нет ни одного человека, способного внушить ему надлежащие, необходимые сведения по государственному управлению; ни малейшей доли его досугов не посвящается совершенствованию его в познании гражданской или военной дисциплины. Часы, свободные от верховой езды, охоты, развлечений, проходят в слушании пустых россказней о том, что случилось с таким-то или таким-то». [32]
32
Сб. РИО. Т. 66. С. 19, 56.