Петр II
Шрифт:
Долго жили цыгане в лесу, и только осень заставила их искать другого пристанища на зиму. Совсем собрались в дорогу, ждали только приезда князя, чтобы проститься с ним и поблагодарить его за ласку.
Вот и князь приехал, но был мрачен и печален. День был ясный, с лёгким морозцем. Князь Алексей и Мария пошли «на последях» пройтись по лесу.
– Маша, милая, я не могу расстаться с тобой, не могу, – чуть не плача, воскликнул князь, идя рядом с черноокой цыганкой по лесу. – Останься, Маша, у меня останься, голубка!..
– Зачем?
– Затем, что я люблю тебя; без
– Женись на мне, вот и буду я твоей.
Князь Алексей Григорьевич скрыл от Марии, что он женат, и выдал себя за холостого; Гаврила Струков, холоп, привозивший цыганам с княжеского двора разные припасы, по приказу князя тоже молчал.
– И женюсь, только останься; непременно женюсь.
– Обманешь, князь!
– Маша, мне ты не веришь? – с упрёком в голосе воскликнул князь, хорошо игравший комедию.
– Верю, милый князь, верю.
– А если веришь, то останься. Я прикажу на той поляне, где ваш табор, построить хороший дом. Ты и будешь пока, до свадьбы, жить в нём с матерью, а чтобы не страшно было, я холопа Гаврилу вам дам.
На другой день цыгане, щедро одаренные князем Алексеем, уехали, а черноокая Маша и её мать остались.
Алексей Григорьевич сдержал своё слово, и на лесной поляне, как по щучьему велению, скоро были построены лесные хоромы в два жилья. В верхнем жилье поместились Мария с матерью, а в нижнем – холоп Гаврила с женою.
В первое время князь Алексей часто приезжал в свои лесные хоромы и подолгу оставался в них. Ни сильный мороз, ни снеговая буря, ничто не останавливало его; он бросал все дела в Москве и спешил к Марии.
Она несколько раз напоминала князю Долгорукову о свадьбе, но Алексей Григорьевич всегда подыскивал веские доводы к оттягиванию её, и свадьба всё откладывалась.
Прошло несколько времени; князь стал всё реже и реже бывать в лесных хоромах, а Мария приготовлялась стать матерью. Марина не поладила с нею и, купив себе в московском захолустье близ Тверской заставы домишко, или, скорее, хибарку, поселилась в ней. Марина догадывалась, что князь обманывает её дочь, несколько раз говорила ей об этом, предостерегала её, но красавица Маша крепко любила князя и верила ему больше матери.
Как-то Марине пришлось узнать, что князь Алексей Григорьевич давно женат и имеет детей. В тот же день она наняла подводу, отправилась к дочери и обо всём рассказала ей.
Мария, услышав, что её возлюбленный женат, предалась страшному отчаянию и слезам, а следствием этого были её преждевременные роды, окончившиеся смертью молодой матери.
Бедную Машу похоронили тут же, в лесу, а её маленькую дочурку взяла к себе Марина.
Князь Алексей Григорьевич совсем забыл о существовании своей побочной дочери Маруси; впрочем, когда Марина брала к себе внучку, князь приказал выдать ей порядочную сумму денег, чем и закончились его отцовские заботы.
Лес и лесные хоромы князь Алексей Григорьевич подарил своему сыну Ивану, который сделался фаворитом императора-отрока; к нему также перешёл служить и Гаврила Струков в качестве лесничего. Ему и его жене князь Алексей под угрозой смерти запретил говорить кому
И вот через много лет Маруся, по капризу взбалмошного князя Ивана, опять попала в тот дом, который, неведомо для неё, был местом её рождения.
Молодой князь считал опасным держать её в Москве, а потому отправил её в лес, к крепостному полесовщику Гавриле. Последний с двумя работниками и с дочерью Анюткой жил в нижнем этаже лесного дома, а верхний был приспособлен на случай приезда князя Ивана.
«У меня лесник Гаврила – верный слуга, преданный… Он сумеет припрятать красотку; ищи её хоть сто лет – не найдёшь», – думал князь Иван, отправляя Марусю под охраной двух своих холопов в лес.
И действительно, Струков и душою, и телом был предан своему молодому господину; он служил верой и правдой и заботился о княжеском лесе, как о своём добре. Горе бывало мужику, если Гаврила заставал его за порубкою, – он отнимал у мужика-горемыки и топор, и лошадёнку, а самого виновника избивал до полусмерти.
Суров был Гаврила, неподатлив; ни слёзы, ни мольбы не трогали его загрубевшего сердца. Ростом он был великан, в плечах – косая сажень, борода по пояс, волосы рыжие с проседью; взгляд зоркий, суровый, да и силу имел он большую, богатырскую; на медведя ходил один, взяв только топор да рогатину.
Вид у Гаврилы всегда был суровый, мрачный; редко появлялась улыбка на его лице. Даже со своей дочерью, Анюткой, он был не особенно ласков, не баловал её, держал всегда в страхе и в повиновении и лишь редко-редко становился нежно любящим отцом, сажал Анютку к себе на колена, целовал её, ласкал и даже играл с нею.
Анютка росла, не зная материнской ласки, оставшись двухлетней сироткой после смерти матери, и выросла совершенной дикаркой. Для неё не было другого мира, как вековой густой лес, и другой семьи, как отец, двое работников и старуха стряпуха.
В летнюю пору Анютка от зари до глубокой ночи проводила в лесу; разве прибежит домой за куском хлеба – вот и весь её обед. В лесу ей было хорошо, привольно, ягод много, лесных цветов тоже. Бывало, сплетёт она себе венок из цветов, залезет на дерево, усядется на суку, смотрит, как белки с дерева на дерево, с сука на сук прыгают, а то пугать начнёт. Идёт какой-нибудь прохожий лесом – Анютка выследит, когда он поравняется с тем деревом, на котором она сидит, да как вдруг вскрикнет не своим голосом, или захохочет. Прохожий бросался бежать без оглядки, в уверенности, что это – леший.
Гаврила Струков любил свою дочку до безумия.
Вот к этому-то леснику и привезли Марусю холопы князя Ивана, причём один из них передал такой приказ его:
– Молодой наш князь прислал к тебе под наблюдение эту птаху и приказал беречь её да стеречь пуще своего глаза. Отведи ей горницу в верхнем жилье, почище и получше, но из горницы на единый шаг не выпускай; всего лучше держи её под замком. Корми и пои послаще, не жалея денег: князь Иван Алексеевич за всё тебе сторицею заплатит и княжескою милостью тебя не оставит. А если выпустишь пташку из клетки, так уже прямо со своей головой простись!..