Петр III
Шрифт:
Она завела барона за одну из декораций, села рядом с ним на скамейку, стоявшую наготове для сцены, прильнула к нему и затем медленно подняла свой взор на него. Но в тот же момент на её лице появилось выражение изумления, даже ужаса, её широко раскрывшиеся глаза уставились на противоположную стену, в которой была устроена потайная дверь.
В этой двери показался слабо освещённый закулисными лампами человек среднего роста; он, дрожа и качаясь, держался за косяк двери; одет он был в голштинский мундир, поверх которого шла красная с белым полоса анненской ленты. Его мундир был расстёгнут, лента лежала неровно,
– Господи Боже! – вскрикнула Мариетта, вставая со скамьи. – Ведь это – великий князь! В каком виде… в каком волнении… Он не может показаться сейчас в зале!.. Я ничего не понимаю в политике, но всё-таки мне ясно, что бедному великому князю не место здесь сегодня.
Бломштедт вскочил с места и с крайним изумлением смотрел на казавшуюся в этой обстановке привидением фигуру великого князя, его герцога, ради которого он пустился в путь.
Танцовщица подошла к двери; Бломштедт последовал за ней неверной походкой.
– Что тут такое происходит? – хрипло спросил герцог. – Сюда введены гвардейские полки, весь дворец сотрясается от кликов солдат; мне говорили, что государыня находится одна с моим сыном в театре… Что всё это значит?
– Прошу вас, ваше императорское высочество, – заговорила танцовщица, на весёлом, беззаботном лице которой начало проступать лёгкое беспокойство, – уходите! Вы узнаете потом всё! Только чтобы вас не заметили здесь сейчас!
– Не заметили меня здесь! – вскрикнул Пётр Фёдорович, лицо которого исказилось ещё большим волнением. – А почему? Лучше я покажусь здесь сам во избежание сюрпризов! Я знать не желаю этой проклятой России!.. Пусть меня отпустят назад на родину, в Голштинию; пусть тогда тут делают всё, что угодно, но я должен быть свободен. Я не беззащитен; у меня есть мои голштинцы, и я пробью с их помощью дорогу!
Он вытащил из ножен шпагу и хотел двинуться к сцене.
Мариетта бросилась ему навстречу; за ней последовал и Бломштедт, пытаясь схватить вооружённую руку великого князя.
– Это кто такой? – спросил Пётр Фёдорович, пылающим взором глядя на стоявшего пред ним русского крестьянина. – Прочь с дороги! Всё, что принадлежит к России, познакомится с остриём моей шпаги!
Молодой человек снял бороду и, низко кланяясь великому князю, произнёс:
– Ваше императорское высочество! Вы ошибаетесь. Я – барон фон Бломштедт, голштинский дворянин и верноподданный моего герцога.
– Это – правда? – спросил Пётр Фёдорович, испытующе глядя на юношески прекрасное лицо барона.
– Да, да, это – правда, ваше императорское высочество, – воскликнула Мариетта, выказывавшая всё больший страх, – да, это – правда. Верьте ему, послушайтесь его слова: уйдите отсюда!
Пётр Фёдорович стоял на пороге в нерешимости и затем медленно вложил шпагу в ножны. В этот момент со сцены послышались громкие крики:
– Её императорскому величеству дурно! Императрица умирает! Она умерла… Боже! Какое несчастье! – раздавалось со всех сторон всё громче и громче. Группы на сцене расстроились, все бросились вперёд к рампе; солдаты в зале издавали крики ужаса.
Великий князь наклонился далеко вперёд; он затаил дыхание и боязливо прислушивался к становившимся всё громче крикам.
– Императрица умерла, кричат здесь, значит, могущество и власть принадлежат мне! Я, я – император!!
Увлечённый этим необычайным моментом, Бломштедт преклонил пред великим князем колено и произнёс:
– Да здравствует его императорское величество! Да здравствует император и мой герцог!
Мариетта с восторгом смотрела на одухотворённое лицо молодого человека, преклонившегося в рыцарской позе пред великим князем, и тихо прошептала:
– Как он хорош!
Один момент эта странная группа оставалась молчаливой и неподвижной во мраке кулис, между тем как со сцены всё неслись громкие крики:
– Императрица умирает!.. Она умерла!
– У вас счастливая звезда, – обращаясь к Бломштедту, произнёс Пётр Фёдорович, черты лица которого и осанка вновь приняли выражение величия, – вы первый приветствовали меня в сане императора. Я не забуду этого, и этот момент осветит всю вашу жизнь!
Но, очевидно, волнение оказалось не под силу ему; он прижал руку к глазам и начал искать другой рукой опоры.
Бломштедт подхватил его под руку и поддержал сильной рукой; через несколько секунд головокружение Петра Фёдоровича прошло, но он всё ещё тяжело опирался на руку молодого человека.
– Благодарю вас, – произнёс он, – кажется, мне суждено быть вам ещё более обязанным; здесь в самом деле мне нечего больше делать. Ведите меня назад! Сейчас мне выпало на долю счастливое предзнаменование: первая рука, на которую пришлось опереться императору России, принадлежала подданному голштинского герцога. Точно так же и всё моё могущество должно принадлежать моей родной стране!
Бломштедт бросил ещё один печальный взгляд на прекрасную танцовщицу; последняя смотрела на молодого человека со счастливой улыбкой на лице и, коснувшись губ кончиком пальца, шепнула ему:
– До свидания!
Затем Бломштедт зашагал рядом с Петром Фёдоровичем и вошёл в слабо освещённый коридор.
Мариетта заперла за ними дверь и поспешила на сцену, в то время как безжизненное тело государыни уносили из ложи, а смущённые солдаты проходили сомкнутыми рядами по наполненным встревоженной дворцовой челядью коридорам к выходу из дворца.
IV
Пётр Фёдорович вернулся с Бломштедтом в свои покои, соединявшиеся потайным ходом с театром; этот ход был устроен по приказанию самого великого князя, так как он иногда выражал большой интерес к сцене. Сильное замешательство царило в помещении Петра Фёдоровича. В передней стояли лакеи со встревоженными лицами, прислушиваясь к голосам, доносившимся из других частей дворца, и к равномерным шагам гвардейцев, расхаживавших на площадке пред дворцом. В салоне, непосредственно примыкавшем к кабинету великого князя, помещался стол, уставленный бутылками и стаканами, которые свидетельствовали о том, что здесь только что происходила попойка – одна из тех попоек, которые Пётр Фёдорович часто устраивал своим друзьям. Большинство участников пирушки разбежалось при первом известии о появлении во дворце гвардейских полков, а те немногие, которые остались, были далеко не веселы.