Петр Иванович Ниточкин к вопросу о квазидураках
Шрифт:
На повороте дороги показался полицейский сине-бежевый "форд" с мерцающей на крыше синей лампочкой.
– Кошмар какой-то! Кафка! – сказал химик. – Будем ложиться?
– Сядем, – сказал я.
Мы сели на американский матрас, задрав коленки выше головы, – поролон оказался замечательно мягким. И на некоторое время я почувствовал успокоение, которое испытывает гусь, засунув легкую голову под крыло: полицейский автомобиль исчез за близким бурьяном и кустиками горчицы. И появилась надежда, что он нас тоже не видит.
Но
– К вам!
Себя Пескарев почему-то отделил от нас с химиком.
– Кошмар какой-то! Накрылась кафедра! – сказал ученый и нацепил на нос пустую оправу от очков.
– Спокойно! – сказал я по капитанской привычке.
– Карта не прет – сиди, Пескарев, на горе: оттуда виднее, как других раздевают, – с партизанским хладнокровием сказал с Голгофы Елпидифор преферансную прибаутку, и мне показалось, что он там хихикнул. И я не мог не позавидовать его хладнокровию и способности к юмору в страшный момент.
Мягкий рокот супермотора и шелест шин приближались.
– Боже милостивый! – простонал кандидат. – Нужна мне была эта экскурсия!
– Заткнитесь, так вас и так! – сказал я, теряя вежливость. – Кто мог знать, что Пескарев настолько глуп, что полезет на эту свалку?
Елпидифор громыхнул железом над нами.
– Не двигайся, бога ради! – попросил я.
– Я на аккумулятор сел, а он заряженный! – прошипел Елпидифор. – Заряженные аккумуляторы выкидывают – вот сволочи! Посиди тут!..
Рокот мотора затих, близко зашуршали шины по гравию, и прямо перед нами выдвинулось из зарослей бурьяна и горчицы блестящее крыло полицейского "лунохода". Вероятно, для опознания с вертолетов или из космоса на крыше его, кроме вращающихся синего и красного устройства, был еще огромный белый номер "611", а всевозможные мелкие номера и надписи располагались по периметру. За рулем же располагался детина из тех, кому кровати строят по заказу, а гроб таким вообще не требуется, потому что, на мой взгляд, подобные детины никогда не дохнут – даже и при собственном желании. Во лбу детины горела здоровенная металлическая блямба с гербом Филадельфии. Пистолета тридцать восьмого калибра видно не было, так как он его еще не достал. Детина жевал жвачку и смотрел куда-то мимо нас. Из его "лунохода" доносилась через открытое окно музыка. Я воспринимал ее как реквием, хотя это было что-то более современное, типа: "Я рожден, чтобы задать вам перца!"
Холодный ветер стонал в Монблане железа за нашими спинами. С потревоженной колесами прошлогодней растительности осыпалась труха.
– Шериф? – промямлил химик одними губами.
Полицейский же и я молчали.
Вообще-то, существует простое правило для того, чтобы не дать повода для общения с вами незнакомому человеку – ну, например, пьяному на трамвайной остановке или полицейскому в чужой стране. Никогда не глядите им в
Шериф жевал резинку и тянул резину замечательно. Он чувствовал себя полностью в своей американской тарелке, тем более что их автомобиль – это уже и не средство передвижения, а служебный кабинет на колесах с тормозом или гостиная с карбюратором на амортизаторах.
Полицейское молчание, извиваясь, тянулось к нам, ощупывало нас шершавым хоботом мамонта, пощипывало потаенные бугорки и прыщики в дальних и темных закоулках наших душ.
– Скажите ему что-нибудь! – прошептал изнемогающий химик.
– А чего ему говорить? – прошептал я в ответ.
– Ну, поздравьте его с праздником! – прошептал изнемогающий химик. – Какой у них праздник?
– Заткнитесь! – прошипел я, не разжимая зубов.
Но ученого, наоборот, вытошнило со страху полным запасом его английской грамматики и американских слов:
– Гуд бай хау ду ю ду олл райт, сэр!
Полицейский детина даже перестал жевать резину, потом спросил:
– Шведы? – и плюнул изжеванной жвачкой в ближайший "кадиллак" с мощью пневматического ружья или аэродинамической трубы. Розовый комок жвачки расплющился на "кадиллаке" в пленку микронной толщины.
– Что он говорит? – спросил химик, сжимая мое колено.
– Он спрашивает, шведы мы или нет, – объяснил я химику. Меня сильно тянуло стать шведом. Кандидат, оказывается, испытал то же извращенное желание.
– Скажите, бога ради, "да"! – пробормотал он.
– Русские! – сказал я, потому что не мог так уж сразу стать Мазепой и продать предков.
– Бродячую собаку здесь не видели? – спросил полицейский с невозмутимостью мамонта, которого только что извлекли из вечной мерзлоты.
– Нет, парень, – сказал я, с исключительной волей продолжая прятать глаза, только теперь я упер взгляд в далекую рекламную женщину.
– Извините! – вежливо сказал полицейский, очень длинно выругался, и его автомобиль тихо, как взбесившийся карибу, прыгнул из сорняков на дорогу и исчез за поворотом со скоростью молоденького привидения.
– Что он сказал? – спросил кандидат наук.
– "Почеши свой зад разбитой бутылкой", – перевел я полицейское ругательство со вздохом облегчения.
– Кошмар какой! – сказал химик. – Он нас наверняка сфотографировал!
– Да он лап с руля не снимал, – сказал я. – Уберите наконец дамский велосипед с носа!
– При их-то технике! – воскликнул химик, снимая оправу с носа. – Они из пуговицы фотографируют!
– За подмогой поехал! – донеслось с небес. – Торопиться Пескареву надо!
– Вы как хотите, а я пошел, – понижая голос до таинственного шелеста, сказал химик. – Шериф здесь наверняка какую-нибудь электронную подслушивающую штуковину оставил!