Петр Столыпин. Крестный путь реформатора

Табачник Дмитрий Владимирович

Но утешительное настоящее не должно заслонить от нас осложнений в будущем. А осложнения эти мы сами себе готовим: расточительно, даром, раздаем крестьянам, наравне с заемною землею, и землю, стоящую уже теперь до 100рублей за десятину; искусственно насаждаем общину в стране, которая привыкла к личной собственности, в виде заимок; не подумали еще о насаждении частной земельной собственности там, где переселенец без заработков гибнет.

Всё это и многое другое — вопросы срочно-настоятельные».

Нельзя не отметить и следующий факт. Удивительно, но никто, как из современников, так и историков, не отметил главное качество земельной реформы. Вся гениальность аграрных преобразований Столыпина заключалась в том, что они не были кабинетными, как у левых и кадетских «народолюбцев». Фактически премьер лишь ясно увидел тенденции, которые существовали и до него. И ранее наиболее успешные хозяева всеми силами старались избавиться от оков общины, давивших на корню всякую инициативу, и до Столыпина безземельные крестьяне стремились уехать на неосвоенные земли окраин, где существовала возможность основать свое хозяйство. Просто ранее всё это делалось собственными силами, без сколько-нибудь серьезной государственной поддержки.

Кстати, сам Столыпин никогда не озабочивался вопросом своего приоритета относительно концепции аграрной реформы. Премьер нисколько не скрывал, что она являлась естественным завершением действий многих государственных деятелей империи (хотя целостная концепция реформы земельных отношений была впервые предложена именно Петром Аркадьевичем). Мы уже писали о действиях фон Плеве относительно облегчения выхода крестьян из общины, но следует отметить, что в этом же направлении (пусть и не слишком активно) пытался действовать и Витте. В 1904 году он направил Николаю II специальную записку, посвященную крестьянскому вопросу, в которой предлагал реализовать следующие меры: ликвидировать обособленность крестьян от других сословий (в том числе путем унификации общего и сельского правопорядка) и предоставить

право свободного выхода из общины. Правда, в отличие от Столыпина, Витте не считал аграрную реформу центральным вопросом государственной политики и свои предложения тогда сколько-нибудь активно перед императором не отстаивал. Но уже в январе 1906 года Сергей Юльевич вновь обратился к самодержцу с докладом о первоочередных мерах по подавлению революции, в котором вернулся к вопросу реформирования аграрной сферы. Он вновь настаивал на проведении массовой переселенческой политики, облегчении свободного выхода из общины, признании надельных земель собственностью их владельцев.

Если же говорить о некоторой преемственности курсов Витте и Столыпина, то она заключалась в их общем стремлении сосредоточить в руках главы правительства максимальное количество полномочий и ликвидировать систему неподотчетности ряда министров, отчитывавшихся лично перед самодержцем. Понятно, что в перспективе подобная позиция объективно приводила к установлению не самодержавной, а конституционной монархии. В целом же не вызывает сомнения, что каких-либо принципиальных политических разногласий между Витте и Столыпиным не было. Можно не сомневаться, что, останься Сергей Юльевич у власти, он проводил бы примерно ту же политику, что и Столыпин. И констатация данного факта нисколько не умаляет величия фигуры премьера-реформатора, который с невиданной активностью делал то, что являлось абсолютно необходимым для дальнейшего развития империи.

И только ненависть, а ни в коей мере не объективность, заставила Витте назвать Столыпинскую реформу «идейным плагиатом». Впрочем, о какой объективности Сергея Юльевича можно говорить после его характеристик Столыпина: «средних умственных качеств и среднего таланта», «неискренний, лживый, беспринципный». Или вот следующий продукт зависти и злобы Витте к великому премьеру-реформатору: «В своем беспутном управлении Столыпин не придерживался никаких принципов, он развратил Россию, окончательно развратил русскую администрацию, совершенно уничтожил самостоятельность суда… Столыпин развратил прессу, развратил многие слои общества, наконец, он развратил и уничтожил всякое достоинство Государственной думы, обратил ее в свой департамент».

Но вернемся к вопросу аграрной реформы… Один из лучших кадетских ораторов Андрей Иванович Шингарев подверг премьера резким нападкам в Государственной думе за разрушение общины. Основным содержанием его обвинений было то, что это делается исключительно под давлением чиновников (хотя сам Столыпин подчеркивал: «…закон не призван учить крестьян, ни навязывать им какой-либо теории, хотя бы эти теории признавались законодателем совершенными»), благодаря чему «отец идет против сына, и сын пойдет против отца». Стоит привести ключевые положения шингаревской речи, учитывая, что в ней полностью сконцентрированы все основные возражения против Столыпинской земельной реформы со стороны либеральной оппозиции (в этом вопросе удивительно сходившейся с противниками Столыпина справа): «Указ проводится в жизнь очень тяжело. Вы знаете, что выдел в очень многих местах идет с понуждением; вы знаете, что общества не соглашаются с этим выделом; приходится выделять и укреплять в личную собственность отдельных домохозяев вопреки воле обществ властью земских начальников. Чрезвычайно трудно думать, что институт личной собственности насаждается у освобожденных крестьян административным принуждением. В этом источник отравы этого закона, и никогда ничто, исшедшее из принуждения, не может быть воспринято населением и сознательно им усвоено: всегда начнется отрицательное отношение именно в силу элемента принуждения. А между тем данными, собранными многими частными лицами, данными, опубликованными по 7 губерниям Дроздовым, указывается, что в Тамбовской губернии 85 % выделяется и укрепляется земскими начальниками вопреки воле общества. В Рязанской губернии — 84 %, в Тульской — 71, в Орловской — 68, в Курской — 51, в Калужской — 17 %. В целом ряде центральных губерний, таким образом, огромное большинство выделяющихся выделяется вопреки обществу. Судите сами, какой психологический момент вносится в сельское общество между однообщественниками, которые против воли товарищей вышли; какой элемент раздора, смуты, вражды и столкновения внесен в крестьянский мир; какое страшное разлагающее, разъединяющее начало внесено в деревню. Здесь мы не раз от крестьян услышим, как обостряются отношения, какая вражда и злоба существует между той и другой группой населения. Так ли насаждают, гг., земледельческую культуру? Сравните, каким образом идёт разграничение коммасации, раскрепощение чересполосицы в Германии? Медленным путем, осторожными мероприятиями. Нам же за два года действия Указа понадобилось наспех пень результаты, благие результаты с пылу, с жару, пень как блины, а между тем такая поспешность в серьезном громадном вопросе вредит самому существу дела, разрушает те разумные принципы, которые, несомненно, в нем содержатся. Позвольте, гг., обратить ваше внимание на то, что в применении этого Указа существует целая путаница. Если вы обратите внимание на Свод Законов и распоряжений по землеустройству, на ту солидную книжку, которая нам роздана, вы там найдете 44 циркуляра по этому поводу, 137 примечаний к статьям этого законопроекта. Вы узнаете с мест, что целый ряд тяжких недоразумений разыгрывается по этому поводу; вы знаете, гг., что даже организованы были заседания членов Канцелярии Второго Департамента Правительствующего Сената, под председательством Обер-Проку-рора Тютрюмова, в марте месяце этого года 8, 13, 22, 28 числа; целый ряд заседаний, где в протоколах этих заседаний — они у меня в руках, я не буду подробно их цитировать — вы увидите, как трудно было объединять мнения деятелей Правительствующего Сената. Для толкования этого Указа понадобился целый ряд заседаний: настолько полон он противоречий и недомолвок. Мы знаем, гг., что землеустроительный отдел внес проект о временных правилах в Совет Министров, что хотят в порядке Верховного управления, административным путем провести эти временные толкования Указа в целом ряде препятствий, которые он встретил. Вновь мимо Думы пройдет почти законодательное дело в расширении толкования этих статей — так трудно оказалось их применять. Гг., на местах дело доходит до очень серьезных и грозных явлений. На днях закончился первый судебный процесс по столкновению крестьян с администрацией на почве Указа 9 ноября. Дело идет о с. Подберезьи, Казанской губернии; там, гг., суд присудил к десяти годам каторги четырех крестьян, 12 оправдал, 19 — к 4 годам тюрьмы. Там, гг., разыгралась уже тяжелая драма на почве непонимания закона, неясности его, столкновения интересов отдельных членов с интересами общими. И вот, при таком запутанном применении Указа на местах, о чем подробно будут говорить другие, что же мы, собственно говоря, видим в самом Указе? Знаем ли мы, как он применяется, есть ли у нас данные, есть ли у нас об этом сведения? Гг., Указ действует два года — два года издан вне Думы, — вы осведомлены о его результатах, знаете ли вы точную цифру выделенных, приписанных, укрепленных в личную собственность по отдельным местам с принуждением, без принуждения, продавших свой надел? Знаете ли вы это, гг.? Были ли такие документы представлены в записке в комиссию? Нет, были частные сообщения, отдельные цифры, проверить которые трудно при устных сообщениях; систематического материала, сводки данных за эти два года, как он действует, не было перед комиссией, нет и у нас в настоящее время. Очень может быть, что данные частных лиц ошибочны, может быть, они не совсем соответствуют действительности; скажу больше — может быть, они во многих частях не совсем соответствуют действительности. Но что сделано для того, чтобы дать хорошие, нормальные данные? Данные, вы знаете, публикуются у нас и в "Правительственном Вестнике", и в сообщениях земского отдела. Эти данные, которые публикуются в грубых, валовых цифрах, наводят на большие сомнения… Но, спрашиваю вас, что же было сделано для того, чтобы представить точно проверенные данные, которыми мы могли бы пользоваться, за два года, когда жил и действовал Указ 9 ноября, что сделано для того, чтобы эти данные могли служить для нас руководством, чтобы мы могли критиковать, чтобы мы, как Фома неверный, вложили бы персты в эту больную рану русской жизни? Для этого не сделано почти ничего. И вот, гг., когда частные лица, и мы в том числе, предприняли опрос с мест, мы получили целый ряд указаний; я, правда, получил сравнительно мало ответов — 22, я не позволю себе затруднять ваше внимание подробным перечислением того материала, который я получил, это сделают другие мои товарищи, у которых имеется свой материал, из своих же ответов я позволю себе обратить ваше внимание только на одно явление — на продажу укрепленных в личную собственность участков. Вы знаете, гг., что почти все, и в том числе представитель Министерства внутренних дел, который еще в 1905 г. предвидел это, опасались продажи выделенных в собственность участков; вы знаете, что уходили из общины или стародушники, у которых земли больше, чем полагается по убыли семьи, и они пожелали урвать из общины, или уходили те, которые бросали общину, переселялись, или те, которые порвали с деревней давно, люди города, не ведущие своего хозяйства, которые хотят разорвать с деревней, продать свои участки, навсегда уйти и урвать часть денег, или уходили те, которые малосостоятельны, немощны, слабы, желающие получить сколько-нибудь денег, продав свои владения в силу нужды своим односельчанам и, получив гроши, навсегда, на вечное время и себя и свою семью обездолив землей. Вот, гг., я интересовался вопросом о продаже надельной земли и этот вопрос ставил много раз в комиссии — всей массы данных не было представлено или представлены были данные неполные, — не раз указывал в комиссии, и здесь будет говорить мой товарищ, что такие скупки идут. Вот часть

ответов, имеющихся у меня: Днепровский уезд Таврической губернии — случаи скупки наделов отдельными лицами наблюдаются весьма часто; вот, Козлов — выделенная земля, бывало, продавалась в Козловском уезде по 45 рублей за десятину, тогда как средняя цена этой земли не ниже 185 рублей за десятину; вот данные Вологодской губернии Вологодского уезда, где целый ряд случаев продажи приведен по цене ниже рыночной; вот данные Огорковской волости Грязовецкого уезда, где 4/2 десятины проданы за 200 рублей и цена во многих случаях падает до 50 рублей. Вот сведения об уездном съезде Челябинска, где 15-десятинный надел, 4 десятины пашни, 6 десятин леса, 2 десятины покоса проданы за 400 рублей. Я боюсь перечислять все остальные, здесь много таких ответов; в 12 ответах есть данные о продаже участков. Позвольте сказать только о Тверской губернии Кашинского уезда: здесь было два случая продажи. Продавали богатые и бедные, порвавшие связь с деревней. Известны случаи продажи по очень дешевой цене, 25 рублей за десятину. Гг., в том же Кашинском уезде было издано циркулярное спешное предложение губернатора в уездный съезд немедленно собрать и представить к 10 сентября сведения о продаже надельной земли, укрепленной в личную собственность. Положение тревожное: на местах чувствуется, что многие лица, укрепленные и выделенные не в целях землеустройства, а в целях ликвидации и продажи, навсегда обезземеливают себя. Нарастает грозный вопрос об этих обезземеленных, как с ними справится наша будущая Россия. А между тем на этот вопрос, самый больной вопрос, полный ответ по всем местам до сих пор еще не опубликован. Я был бы очень благодарен тому, кто разбил бы мои сомнения, кто доказал бы, что этих случаев продажи мало, что они только начинаются, но, гг., ведь только начинается за два года применение Указа, а что будет в будущем, а что будет в том будущем, когда масса лиц обезземелится, когда сельское частное хозяйство, не очень у нас хорошо обставленное и без большого капитала, не в состоянии будет поглотить обезземеленную массу? Что будет тогда? Куда денутся эти несчастные обезземеленные люди, когда в городах, совершенно переполненных у нас безработными, нет работы? Мне говорил докладчик, что промышленность разовьется. Гг., промышленность в России без нынешних рынков, в России, ослабленной невзгодами, в России без флота, без торговых рынков на стороне, при несчастном состоянии русских внутренних рынков, при нищете сельского населения, как тут может жить и развиваться промышленность? Гг., в Указе 9 ноября самое больное место — это его механическое однообразное применение на всей обширной площади Европейской России. Масса различных оттенков землевладения, всё игнорируется им, всё стрижется под одну гребенку, все различия, все невероятно сложные различия местной жизни, уклада, всё идет насмарку, всех хотят выштамповать по одному образцу, и в этом я вижу его особо слабое место. Нельзя насильственно бумажным, законодательным путем регулировать хозяйственно-земельные отношения; они складываются долгим историческим путем, они складываются долгой культурой, они соответствуют культурно-правовой жизни государства, и здесь бумажное разрешение или чрезвычайно близоруко и безрезультатно, или очень опасно, раз желают применять его путем принуждения и силы. Говорят, что силы не хотят применять. Тот же самый Гурко (товарищ министра внутренних дел. — Авт.) осуждал применение силы очень резко. "Стремиться к насильственному проведению в этой области даже испытанных по своим благим последствиям в других странах порядков возможно лишь с крайней осмотрительностью". "Это есть святая святых, — говорил он в комитете о нуждах сельскохозяйственной промышленности, — святая святых всякого народа, в которую народ не допустит грубого вторжения и прикасаться к которой можно лишь с чрезвычайной осторожностью, бережливостью, с крайней постепенностью". То же самое подтверждал и Председатель Совета Министров… Итак, руководители и родоначальники Указа не хотят применения силы, не хотят применения принуждения, не желают вторгаться во внутреннюю жизнь, святая святых, народа. Гг., а что делается на местах? Л эти вечные понуждения земских начальников: торопитесь, выделяйте, укрепляйте. Л эти увольнения земских начальников, где Указ идет медленно, а весь этот ряд мер: спешите скорее закрепить. Всё то, что делается в этом вопросе, разве же это не грубое вторжение в святая святых народной души? Тот же Указ, гг., касается вопроса о семейной собственности; я буду здесь очень краток; я не буду ни защищать институт семейной собственности, ни его осуждать, я скажу, что он существует; он подкреплен длинным рядом решений не только Правительствующего Сената, но и целым рядом почтенных исследований обычного права русской деревни. Передо мной, гг., труды редакционной комиссии по пересмотру законоположения о крестьянах, T.V. Здесь вы можете найти на каждой странице целый ряд указаний на солидных исследователей об институте семейной собственности и об обычном праве… здесь упоминается о работе А. И. Лыкошина (имеется в виду товарищ министра внутренних дел Александр Иванович Лыкошин. — Авт.), о семейном праве — всё говорит за то, что этот институт сжился с народной жизнью; он там имеется. Хорош он или дурен — вопрос другой; его трудно вырвать; к нему нужно прикасаться осторожно и бережливо. Что делает Указ? Он и на этот институт накладывает свою тяжелую руку; он его разрешает одним взмахом пера, объявляя, что владение землей личное, семья не имеет права. Гг., те, которые знают деревню, те знают, как трудно там меняются взгляды и мысли. Отец выделил свой участок; продал его, завещал одному сыну, обездолив других, почему-нибудь спустил участок. Что вносит он в семью? Обездоленные дети, оставшиеся без земли, что скажут они отцу? Раз, гг., право личной собственности существует, случаи такие возможны. И вот обычное деревенское право, которое меняется медленно и долгим, сложным путем, вы хотите сразу, как гордиев узел, разрубить семейную собственность, и больше ничего. Смута внесена в деревню; смута внесена в сельское общество, и еще большая смута внедряется в самую семью, где отец идет против сына и сын пойдет против отца. Так сразу, быстро, вне законодательного учреждения, по Указу, изданному вне Думы, идти нельзя. Гг., я останавливаюсь в своей критике частей Указа 9 ноября; я перехожу к той заключительной части своей речи, которая касается всего Указа. Он уже действует; он уже захватил больной вопрос; он применяется. Я не могу сказать, что то, что он захватил, совершенно ненужно и это надо вычеркнуть; я не могу сказать, что надо оставить пустое место на нем, его отклонить. Нет, гг., вы знаете, что мы вовсе не желаем закреплять людей в общине, мы вовсе не желаем какого-нибудь нового принуждения; мы говорим: пускай, пускай идет этот выдел, пускай это делается, пускай община подвергается исторической эволюции; мы не желаем ни стеснять, ни разрушать; мы желаем предоставить народу, самому народу, разрешать этот вопрос на местах так, как он разрешался историей».

Как видим, у Шингарева наличествуют три основных аргумента — Столыпинская реформа проведена в чрезвычайно-указном порядке, «слишком молниеносно», она прервала некий естественный исторический процесс саморазрешения земельного вопроса, на который намекает оратор, и главный аргумент — она проводится насильно и не приемлется большинством крестьянства.

Набор кадетских аргументов против аграрной реформы полностью изобличает как лицемерие, так и необоснованность обвинений обличителей Столыпина. Для его противников долгое время общим местом было утверждение, что земельный вопрос приобрел такую остроту, что требует немедленного решения. Но как только премьер действительно начал его решать в срочном порядке, не дожидаясь утверждения Государственной думой и Государственным советом (а там он мог бы обсуждаться, при отсутствии политического консенсуса, неопределенно долгое время), правительство начало резко критиковаться. Из этой же категории положение о том, что был прерван некий естественный исторический процесс.

Но, несомненно, основополагающий антистолыпинский довод — это то, что аграрная реформа внедряется с помощью насилия государственного аппарата. Можно было бы долго, на основе многочисленных фактов, опровергать данное утверждение Шингарева, но думается, что это лучше всего сделал присутствовавший на думском заседании упомянутый в выступлении товарищ министра внутренних дел Лыкошин. В ответном выступлении он без малейших усилий продемонстрировал всю надуманность обвинений кадетов: «Ведь согласитесь, господа, не могли же земские начальники принудить 700 000 крестьян-домохозяев заявить об укреплении вопреки их воле. Ведь значит, есть же какой-то внутренний стимул укрепляться, есть же, значит, у крестьян стремление к личной собственности… Наивно было бы думать, будто какие-либо внешние меры могут заставить крестьян идти навстречу землеустроительным начинаниям правительства».

Лыкошин также опровергнул и другое обвинение в адрес премьера — о том, что якобы Столыпинская реформа ориентирована исключительно на наиболее зажиточные слои крестьянства и окончательно добивает неимущих. Александр Иванович следующим образом пояснил, что правительство понимало под знаменитым определением «ставка на сильных»: «Тут очень много, между прочим, говорили о выражении "ставка на сильных", и оно понималось в том смысле, что сильные это — кулаки, новая буржуазия и т. д. Я понимаю это в другом смысле. Я понимаю, что "ставка на сильных" — это ставка вообще на духовные и материальные силы русского народа (что, конечно, ни в коей мере не отменяло то, что Столыпин считал крепких хозяев главным двигателем своей реформы. — Авт.)».

Пожалуй, для окончательного понимания того, кто все-таки лучше знал нужды крестьян, следует сказать несколько слов о дальнейшей судьбе Шингарева. Считаясь в кадетской партии главным специалистом по аграрному вопросу, он закономерно стал во Временном правительстве первого состава министром земледелия. Там Шингареву была предоставлена возможность показать, что он эффективнее Столыпина будет отстаивать интересы крестьянства. Однако его работа была не более успешной, чем Временного правительства в целом. В ноябре 1917 года — в день предполагавшегося открытия Всероссийского Учредительного собрания — Андрей Иванович был «превентивно» арестован по постановлению Петроградского Военно-революционного комитета. А 6 января 1918 года, вместе с другим видным кадетом — Федором Федоровичем Кокошюшым, — он был убит в Мариинской тюремной больнице бандой матросов и солдат, среди которых наверняка были бывшие крестьяне, не оценившие попечение о них конституционных демократов.