Петр Столыпин. Революция сверху
Шрифт:
Как правило, такие люди ограничиваются нытьем. Иногда – кончают жизнь самоубийством. Видный анархист, член Реввоенсовета Повстанческой армии Махно, а впоследствии один самых известных литературных критиков двадцатых годов, И. С. Гроссман – Рощин, хорошо знавший Богрова, писал о нем:
«В его душе была осень, мгла… Был ли Дмитрий Богров романтиком? Нет. В нем жило что-то трезвенное, деляческое, запыленно-будничное, как вывеска бакалейной лавочки… Я очень легко представляю Богрова подрядчиком по починке больничных крыш, неплохим коммивояжером шпагатной фабрики… И он бы серо и нудно делал нудное дело. Но точно так же представляю себе и такой финал: в местной газете, в отделе происшествий появляется петитом набранная заметка: “В гостинице «Мадрид» покончил самоубийством коммивояжер шпагатной фабрики Д. Богров. Причины самоубийства не выяснены”».
Но порой
Еще один анархист, П. Лятковский:
«Я помню еще его выражение, что мы, мол (в том числе и он), “мелкие сошки”, что мы, мол, “больше играем в революцию”, а главного не делаем. Спросил его, что он подразумевает под “главным”. Он ответил: это то, что люди оценили бы; о чем все знали бы… Он не хотел быть чернорабочим в революции, не хотел быть “мелкой сошкой”; ему нужно было “главное”. Поэтому-то он и вступил в охранку, чтобы сделать это “главное”, потому-то он и стрелял, чтобы его оценили, чтобы его знали. Ему нужна была слава, известность. Пусть слава провокатора, Герострата, лишь бы слава, а не реабилитация… Для него те, о ком он упоминал в своем показании, были “мелкими сошками”, а его смерть со славой для него важнее, чем страдание других».
А вот пример из новейшей российской истории. 7 ноября 2012 года Дмитрий Виноградов убил в Москве пятерых человек. За день перед этим он выложил в Сеть свой «манифест». Там, в частности, сказано:
«Я ненавижу человеческое общество и мне противно быть его частью! Я ненавижу бессмысленность человеческой жизни! Я ненавижу саму эту жизнь! Я вижу только один способ ее оправдать: уничтожить как можно больше частиц человеческого компоста. Это единственно правильное и стоящее из всего того, что каждый из нас может сделать в своей жизни, это единственный способ ее оправдать, это единственный способ сделать мир лучше».
И кто попадется на пути людей такого типа – случайные люди или председатель Государственного Совета – это уж как выйдет…
Такого человека очень легко подтолкнуть в нужную сторону…
Только факты
В конце августа 1911 года император, двор и министры находились в Киеве по случаю торжеств, посвященных открытию памятника Александру II. Присутствовал и начальник секретной охраны императора генерал А. Спиридович. Последнее стоит запомнить – дело в том, что генерал много лет возглавлял именно киевскую охранку – этот город был для него не чужим.
И вот тут-то началось самое интересное. Для начала изложим факты.
26 января Богров явился к начальнику киевского охранного отделения Н. Н. Кулябко и подал ему «записку», точнее, довольно обширное донесение.
«В записке излагалась длинная и сложная история о том, как в 1910 г. на Троицу из Парижа в Петербург приехала “дама”, которая привезла с собой письма ЦК партии эсеров. Два письма и деньги она должна была передать уже известному нам Егору Егоровичу Лазареву и одно – члену Государственной думы трудовику А. А. Булату. В конце концов письма попали к Богрову, который передал их фон Коттену. После этого между Лазаревым и Богровым установилась постоянная связь. Через некоторое время к Богрову явился незнакомец, отрекомендовавшись другом Лазарева. Незнакомец также спросил, у кого он может собрать справки о его, Богрова, прежней деятельности. Потом к Богрову прибыл еще один господин. В конце июня 1911 г. Богров получил письмо с целым рядом вопросов, в том числе такими: не изменились ли его убеждения, каково настроение и т. д.? Был указан и адрес для ответа (“Вестник знания”. Невский, 40, для Н. Я. Рудакова.) Ответ ушел немедленно. До конца июня никаких дальнейших известий не было, как вдруг “Николай Яковлевич” явился к Богрову в Потоки около Кременчуга, где у его родителей была дача, и рассказал, что был в Киеве, узнал дачный адрес Богрова и разыскал его. Главное, что интересовало “Николая Яковлевича”, – это вопрос, можно ли получить в Киеве квартиру для трех человек. Богров дал утвердительный ответ. Далее прибывший расспрашивал о способах сообщения с Киевом. Богров предложил план переезда на моторной лодке, который “Николай Яковлевич” одобрил. В тот же день он уехал обратно в Кременчуг и обещал в скором времени дать о себе знать.
Свидание Богрова с Кулябко состоялось на квартире последнего, когда у него обедали Спиридович и Веригин. В их присутствии Богров рассказал содержание своей записки с некоторыми дополнительными подробностями. Выслушав его, Спиридович отверг план с моторной лодкой и предложил “ввести террористов в Киев с одной из ближайших
(А. Аврех)
Но тут началось что-то непонятное.
Для начала стоит сказать о положении Столыпина. Он на этом празднике жизни оказался, так сказать, вне игры. Настолько, что ему даже не предоставили коляску в императорском кортеже, он вынужден был ездить на наемном экипаже. Кроме того, Столыпину же не нашлось места и на пароходе, на котором Николай II отправился в Чернигов.
Такое положение, казалось бы, объясняется очень просто – это известный с древних времен типичный признак монаршей немилости. Тем более что о грядущей отставке Столыпина говорили все. Но. Подобная демонстрация отношения к своему сотруднику совершенно не характерна для Николая II. Император прославился как раз обратным. Перед отставкой какого-либо чиновника он говорил ему разные хорошие слова и вообще обращался исключительно милостиво. Одни такую особенность объясняют лицемерием Николая Александровича, другие – какой-то извращенной деликатностью… Но это и неважно. Главное – вот так откровенно демонстрировать свою немилость было совсем не в стиле императора. Может, шла какая-то политическая игра, смысла которой мы уже не узнаем?
Но вернемся к Богрову.
«31 августа Богров попросил Кулябко дать ему билет в Купеческий сад. При этом он сообщил, что “Николай Яковлевич” уже прибыл в Киев, причем не один, а с некой девицей по имени “Нина Александровна”. “Николай Яковлевич” предложил ему принять непосредственное участие в покушении, но он отказался. Из разговоров с “Николаем Яковлевичем” Богров понял, что дело серьезное, ибо тот потребовал сообщить приметы Столыпина и JI. А. Кассо. Поэтому ему необходимо быть в Купеческом саду, так как, возможно, за ним будет установлено перекрестное наблюдение сообщниками “Николая Яковлевича” и его отсутствие в саду приведет к провалу. Билет был выдан, однако Богрову не удалось близко подойти к Столыпину. Поздно ночью он сообщил Кулябко, что у “Николая Яковлевича” имеется два браунинга, а его свидание с “Ниной Александровной”, поселившейся на неизвестной Богрову квартире, должно состояться завтра между 12 и 1 часом дня. Поскольку террористы по-прежнему требуют от него выполнения поручения, ему необходим билет в городской театр на торжественный спектакль. “Николаю Яковлевичу”, чтобы отвести подозрение, он уже сказал, что билет достанет через знакомую кафешантанную певицу Регину. Кулябко согласился выдать билет».
(А. Аврех)
Все это время таинственный «Николай Яковлевич» со спутницей скрывались на квартире Богрова, которая располагалась в доме его отца.
«Решающие события 1 сентября развернулись следующим образом. В 6 часов утра Кулябко впервые доложил о готовящемся покушении киевскому генерал-губернатору Ф. Ф. Трепову. В 7 часов утра тот сообщил об этом Столыпину с просьбой не ходить по городу. В середине дня Богров сказал Кулябко, что свидание “Николая Яковлевича” и “Нины Александровны” перенесено на 8 часов вечера. Когда Богров явился в театр, Кулябко предложил ему вернуться на квартиру, чтобы убедиться, что “Николай Яковлевич” все еще там. Богров ушел и вернулся через несколько минут, сказав, что “Николай Яковлевич” ужинает, после чего занял свое место в 18–м ряду партера. Во время антракта Кулябко повторил приказание, и Богров снова повторил свой нехитрый маневр. Однако дежуривший у входа офицер отказался впустить его обратно в театр, поскольку билет уже был надорван. Только вмешательство Кулябко, проходившего в это время мимо, позволило Богрову снова оказаться в театре».
(А. Аврех)
В итоге после окончания второго акта спектакля Богров приблизился к Столыпину и всадил в него две пули. Одна попала в руку, другая в живот. Богрова чуть не убили прямо в зале, его с большим трудом удалось отбить.
Что же касается Столыпина, то ранение в живот оказалось роковым. При отсутствии антибиотиков такие раны не лечились. Через три дня он скончался.
Бездарный детектив
Таковы факты. Но они выглядят так, будто написаны детективщиком-графоманом в состоянии жестокого похмелья.