Петр Великий: личность и реформы
Шрифт:
Примечательна и другая сторона «рационалистической» веры царя. Он явно идентифицировал понятие Бога, высшего существа, с роком, «некоей силой, управляющей нами», судьбой, бороться с которой бессмысленно. При этом он далек от христианского смирения. В письме грузинскому царю Арчилу II от 20 мая 1711 года, сообщая о смерти его сына Александра, он разворачивает свою аргументацию так: «Но что же может вам помощи в сем невозвратном уроне? Точию яко мужу разумну, представляем во отраду три вещи, то есть великодушие, разсуждение и терпение, ибо сия обида не от человека, которому б заплатить или отмстить можем, но от всемагучего Бога, которой сей непреходимый предел уставил».
Вообще создается впечатление, что строй мыслей Петра был далек от религиозного: события, которые он наблюдал и в которых участвовал, вызывали у него (в соответствии с языком культуры европейского XVII века – времени классицизма) не библейские, а античные образы, причем образность сравнений была не натужна, а естественна и точна. Так, в одном из писем с победного поля
Примечательны запомнившиеся царю сны, которые он сразу же записывал или приказывал записать своему секретарю. Они, отражая раскрепощенное сознание этого человека, ярко показывают особо символичный склад его мышления. Сны эти состоят как бы из блоков аллегорий, имевших широкое хождение в культуре того времени, и их можно было бы использовать как описание какого-либо праздничного фейерверка, аллегоричной групповой скульптуры, предназначенной для очередного календарного праздника: «1715 г., января с 28-го на 29-е число: будучи на Москве, в ночи видел сон: господин полковник (то есть сам Петр. – Е. А.) ходил на берегу, при реке большой и с ним три рыбака, и волновалася река, и большия прибивала волны. И идет волна, и назад отступала, и так били волны, что покрывало их. И назад отступала, а оне не отступили. И так меньше и уступила вода в старое состояние свое».
А вот сон 1723 года: «Его величество на 26-е число апреля видел сон: якобы орел сидел на дереве, а под него подлез или подполз какой зверь немалой наподобие каркадила или дракона, на которого орел тотчас бросился и с затылка у оного голову отъел, а имянно переел половину шеи и умертвил и потом, как много сошлось людей смотреть то, подполз такой же другой зверь, у которого тот же орел отъел и совсем голову и то яко бы было явно всем». Может ли кто из современных читателей вспомнить столь яркий аллегоричный сон? – охота кошки за мышами в счет нейдет.
Идея рационализма в полной мере распространялась и на государство, которое должно было в первую очередь подчиняться действию начал разума, логики, порядка. Петр, исходя из этих начал, жил, показывая пример служения, службы, и в соответствии с духом времени формулировал идею обязанностей монарха перед подданными. Особенно отчетливо это выразилось в манифесте о приглашении иностранцев на русскую службу от 16 апреля 1702 года. И хотя манифест остался неизвестен русскому современнику Петра и предназначался «на экспорт», идеи его примечательны для мировоззрения Петра. Вкратце они сводятся к следующему: Бог определил царя обладать землями и государством и «таким образом правительствовати, дабы всяк и каждый из наших верных подданных чювствовати мог, како наше единое намерение есть о их благосостоянии и приращении усердно пещися». Поэтому Петр считал своим первейшим долгом заботиться о безопасности государства, расширении торговли – главного источника благосостояния. Кроме этих дежурных для идеального монарха обязанностей Петр «ввернул» в манифест и самую близкую для него в то время идею коренного преобразования страны на европейских началах. Именно эту задачу «сочинения российского народа» он считал важнейшей, посвятив ее решению всего себя.
Но, восхищаясь столь редкой для правителя простотой, работоспособностью, целеустремленностью и самоотверженностью Петра, нельзя забывать при этом о двух принципиальных нюансах: во-первых, круг обязанностей монарха по «служению» народу определялся самим монархом и варьировался по его усмотрению, не будучи закрепленным в законодательстве; во-вторых, «служба» царя и служба его подданных существенно различались между собой. Ведь для последних служба государству, вне зависимости от их желания, сливалась со службой царю, шире – самодержавию. Иначе говоря, своим каждодневным трудом Петр показывал подданным пример, как нужно служить ему, российскому самодержцу. Не случайно он однажды произнес тост, так хорошо запомнившийся очевидцу: «Здравствуй (то есть „Да здравствует!“ – Е. А.) тот, кто любит Бога, меня и Отечество!» Другой мемуарист (англичанин Перри) подметил: «Царь обращает особенное внимание на то, чтобы его подданные сделались способными служить ему во всех этих делах. Для этой цели он не жалеет трудов и постоянно сам работает в среде этих людей…» Конечно, здесь не следует все упрощать. Да, служение Отечеству, России – важнейший элемент политической культуры петровского времени. Его питали известные традиции борьбы за независимость, за существование, немыслимое без национальной государственности. Но все же основной, определяющей была иная, идущая из древности традиция – отождествления власти и личности царя с государством. Апофеоз же этих идей наступил при Петре, что отразилось в полной мере в правовых нормах. В воинской присяге, утвержденной при Петре, нет понятия России, Отечества, земли, а есть только понятие «царя-государя», а само государство упоминается как «Его царского величества государство и земли». Но даже этих слов нет в присяге служащих, включенной в Генеральный регламент. Присяга давалась «своему природному и истинному царю и государю, всепресветлейшему и державнейшему Петру Первому, царю и Всероссийскому самодержцу и прочая, и прочая, и
Любопытно объясняет токарь Петра А. Нартов частые расправы царя над своими провинившимися сановниками: «Я часто видел, как государь за вины знатных чинов людей здесь (то есть в токарне. – Е. А.) дубиною потчивал, как они после сего с веселым видом в другие комнаты выходили и со стороны государевой, чтоб посторонние сего не приметили, в тот же день к столу удостаиваны были». И далее самое главное: «Но все такое исправление чинилось не как от императора подданному, а как от отца сыну, в один день наказан и пожалован». Близок к этому и рассказ Штеллина о том, как на поломанном мосту царь избил дубинкой ехавшего с ним в одноколке обер-полицмейстера Петербурга А. Девьера, приговаривая: «Впредь будешь ты лучше стараться, чтоб улицы и мосты были в надлежащей исправности, и сам будешь за этим смотреть». «Между тем, – продолжает Штеллин, – мост был починен, и гнев государя прошел. Он сел в одноколку и сказал генерал-полицмейстеру весьма милостиво, как бы ничего между ними не случилось: „Садись, брат!“».
Петру, несомненно, присущи многие черты харизматического лидера. Его власть основана не столько на традиционной богоданности, но, главным образом, на признании исключительности его качеств, их демонстративно-педагогической «образцовости» в исполнении «должности». Феофан, обращаясь к царю, но глядя при этом на огромную толпу, слушающую проповедь, патетически восклицал: «Кто тако, якоже ты изучил и делом показал еси артикул сей, еже ходити по долженству своего звания? Мнози царие тако царствуют, яко простой народ дознатися не может, что есть дело царское. Ты един показал еси дело сего превысокого сана быти собрание всех трудов и попечений, разве что и преизлишня твоего звания являети нам в царе и просто воина, и многодельного мастера, и многоименитаго делателя? И где бы довело повелевати подданным должная, ты повеление твое собственными труды твоими и предваряешь и утверждаешь».
Вместе с тем Петр был неприхотлив, прост в быту, жил в скромном домике, затем – в тогдашних, весьма непритязательных, Летнем и Зимнем дворцах. Получая жалованье генерала и корабельного мастера, он не ел дома с золотой посуды, а его коронованная супруга прилежно штопала ему чулки. Передает стиль жизни Петра и в то же время исполнение усвоенной им роли рассказ Штеллина о том, как царь, проработав целый день в кузнице, получил за выкованные им железные полосы 18 алтын (не взяв 18 золотых, предложенных хозяином кузни). При этом он сказал: «На эти деньги куплю я себе новые башмаки, в которых мне теперь нужда». «При сем, – отмечает Штеллин, – Его величество указал на свои башмаки, которые были уже починиваны и опять протопалисъ, взял 18 алтын, поехал в ряды и в самом деле купил себе новые башмаки. Нося сии башмаки, часто показывал их в собраниях и при том обыкновенно говаривал: „Вот башмаки, которые выработал я себе тяжелою работою“».
О его негативном отношении ко многим традиционным формам почитания самодержца, как и о его постоянной ориентированности на реформы, еще будет подробно рассказано в книге. Он был действительно в чем-то революционен, стремился к радикальному преобразованию, коренной ломке общества. Правда, остается открытым вопрос о цели этой ломки. В петровской России такая ломка привела в конечном счете к закреплению и упрочению вполне традиционных общественных отношений и институтов.
Воспевание личности царя-реформатора, подчеркивание его особых личных достоинств – характернейшая черта публицистики петровского времени. Она неизбежно влекла за собой создание подлинного культа личности преобразователя России, якобы только ему обязанной всем достигнутым, возведенной только его усилиями на недосягаемую прежде высоту. Как писал современник Петра Иван Неплюев, «на что в России ни взгляни, все его началом имеем, и чтобы впредь ни делалось, от сего источника черпать будут».