Петр Великий. Деяния самодержца
Шрифт:
16 ноября Виллима Монса и Матрену Балк привезли в санях к месту казни. Монс держался с твердостью, кивал и кланялся друзьям, стоявшим среди толпы. Поднявшись на эшафот, он спокойно снял меховую шапку, выслушал смертный приговор и положил голову на плаху. Затем настал черед его сестры. Матрена Балк получила одиннадцать ударов кнутом (правда, били не слишком сильно) и отправилась в сибирскую ссылку – Тобольск. Ее мужу, генералу Балку, дозволено было, буде он пожелает, жениться вторично.
Неудивительно, что эта драма обострила отношения Петра и Екатерины. Хотя ее имя ни разу не было даже упомянуто ни Монсом, ни его обвинителями и никто не осмелился высказать подозрение в ее причастности к мздоимству, многие полагали, что на самом деле Екатерина знала о неприглядных деяниях Монса и закрывала на них глаза. Сам Петр, по-видимому, тоже считал, что в преступлении Монса есть доля ее вины. В день казни злосчастного камергера император издал указ, обращенный ко всем должностным лицам
Екатерина мужественно снесла обрушившийся на нее удар. В день казни Монса она пригласила к себе учителя танцев и с двумя старшими дочерьми практиковалась в менуэте. Зная, что любое проявление интереса к судьбе Монса может пагубно отразиться на ее собственной, она не позволяла себе дать волю чувствам. Однако, по свидетельствам очевидцев, Екатерина не легко и не сразу пошла на примирение с Петром. «Они почти не говорят друг с другом, не обедают и не спят вместе», – отмечал современник спустя месяц после казни. Впрочем, к середине января напряженность между супругами стала ослабевать. Тот же наблюдатель сообщал, что «царица пала перед ним на колени и просила прощения в своих поступках. Разговор у них продолжался около трех часов. Они читали, вместе ужинали, а потом разошлись». Было ли это примирение окончательным – неизвестно. Все время, пока шло следствие по делу Монса, император недомогал и ему становилось все хуже и хуже…
После заключения Ништадтского договора и коронации Екатерины Петр в глазах всего мира находился на вершине своего могущества. Однако те, кто жил в России, и особенно лица, близкие ко двору, не могли не заметить тревожных признаков. Два года подряд в стране был недород, и хотя хлеб закупали за границей, его все равно не хватало. Вновь и вновь против высших сановников государства выдвигались обвинения во взяточничестве. Шафиров был приговорен к смерти, и лишь по милости государя отделался ссылкой, а теперь и Меншиков лишился поста президента Военной коллегии. Ни одно дело не двигалось с места, пока за него не брался сам Петр. (В Преображенском, несмотря на зимние холода, челядь не приносила дров, и камины затопили только после личного распоряжения императора.)
Дела государства приходили в упадок по мере того, как ухудшалось физическое и душевное здоровье Петра. Порой он работал с прежней энергией и энтузиазмом. Одним из его последних замыслов было строительство нового, большого здания для размещения Академии наук. Подумывал он и об основании в столице университета. Однако все чаще Петр бывал в дурном расположении духа и им овладевала апатия. В такие моменты он ко всему терял интерес, а только сидел и горестно вздыхал, откладывая дела до последней минуты. Когда император впадал в депрессию, никто из приближенных не осмеливался заговорить с ним, даже если обстоятельства требовали немедленного вмешательства монарха. Описывая атмосферу, сложившуюся при российском дворе, прусский посланник Мардефельд докладывал своему государю, королю Фридриху Вильгельму: «Никакие выражения не будут достаточно сильны для того, чтобы дать Вашему Величеству истинное представление о непозволительном небрежении и беспорядке, в котором решаются все здешние дела, так что ни иностранные послы, ни сами русские министры не знают, куда и когда обращаться. О чем бы мы ни спрашивали русских министров, в ответ они только вздыхают и в отчаянии признаются, что при всяком деле сталкиваются с невероятными трудностями. И все это не вымысел, а чистейшая правда. Здесь лишь тогда почитают что-то важным, когда доходят до самой крайности».
И только со временем самые близкие к Петру люди начинали понемногу осознавать, что кроется за всем этим, – Петр был серьезно болен. У него по-прежнему случались припадки, когда в судорожных конвульсиях содрогалось тело этого могучего, но уже слабеющего великана. Только Екатерина, положив его голову себе на колени, умела лаской облегчить его страдания. В последние годы к прежним хворям добавился новый мучительный недуг, о котором сообщал в своем донесении в Лондон Джеффрис: «Его Величество, кажется, уже несколько времени чувствует слабость в левой руке, вследствие кровопускания, сделанного неискусным хирургом, который, минуя вену, поранил прилегающий нерв. Это принудило царя носить меховую перчатку на левой руке, поскольку он нередко чувствует боль как в кисти, так и во всей руке, а иногда и теряет в ней чувствительность».
К тому же и годы давали о себе знать. Хотя в 1724 году Петру было всего лишь пятьдесят два, но кипучая деятельность, вечные разъезды и неумеренные возлияния, которым он начал предаваться еще в молодости, серьезно подорвали его здоровье. В свои пятьдесят два года император был стариком.
И вот теперь ко всему этому добавился новый недуг, которому и суждено было свести его в могилу. Уже несколько лет Петр страдал воспалением мочевого канала, а в 1722 году, во время Персидского похода, возможно, из-за сильной жары заболевание обострилось. Врачи определили наличие камней в мочевом пузыре и закупорку уретры в результате мышечных спазм или инфекции. Зимой 1722 года боли возобновились. Поначалу Петр не говорил об этом никому, кроме своего камердинера, и некоторое время продолжал обычные попойки, но вскоре боль усилилась, и ему пришлось снова обратиться к врачам. Следуя их советам, он начал принимать лекарства и ограничил выпивку квасом, лишь изредка позволяя себе чарку водки. В иные дни он мучительно страдал и почти не мог заниматься делами, но потом наступало облегчение, и император возвращался к обычным трудам.
Однако ближе к концу лета 1724 года болезнь возобновилась в гораздо более тяжелой форме. Не в силах помочиться, Петр испытывал страшные муки. Его личный врач, Блументрост, пригласил для консультации английского специалиста, доктора Горна. Тот ввел в мочеиспускательный канал катетер, однако вход в мочевой пузырь был закупорен, и только после нескольких попыток, вместе с кровью и гноем, вышло немного мочи. Вся эта долгая мучительная процедура делалась без какой бы то ни было анестезии. Петр лежал на столе, вцепившись в руку одному и другому доктору, которые стояли по разные стороны стола. Он очень старался лежать неподвижно, но боль была такая, что, сжимая пальцы, он едва не сломал лекарям руки. С большим трудом медикам удалось извлечь огромный камень, и боль отступила. Не прошло и недели, как мочеиспускание практически наладилось, хотя Петр еще долго оставался прикованным к постели. Только в начале сентября он начал вставать и нетерпеливо расхаживал по комнате, ожидая, когда же, наконец, можно вернуться к привычному образу жизни.
В начале октября, в ясный, погожий денек, Петр распорядился вывести свою яхту на Неву и поставить под окнами, чтобы можно было ею любоваться. Через несколько дней, несмотря на то что врачи не советовали ему утомляться, император отправился на прогулку. Сначала он посетил Петергоф, где осмотрел устроенные в парке фонтаны. Затем, пренебрегая еще более решительными протестами врачей, он предпринял длительную инспекционную поездку. Началась она со Шлиссельбурга, где был отмечен двадцатидвухлетний юбилей взятия крепости русскими войсками. Оттуда государь направился на олонецкие железоделательные заводы, где настолько окреп, что собственноручно отковал полосу весом более сотни футов. После этого император проследовал на Ладожский канал – взглянуть, как продвигаются работы под руководством немецкого инженера Миниха.
Инспекция заняла почти весь октябрь. Все время Петр ощущал болевые толчки и другие симптомы болезни, но старался не обращать на них внимания. 5 ноября он вернулся в Петербург, однако почти сразу же решил отплыть на яхте в Сестрорецк на Финском заливе для осмотра железоделательных и оружейных производств. Стояла обычная для начала северной зимы погода: хмурое небо, пронизывающий ветер и неспокойное холодное море. Яхта Петра вышла из устья Невы и подходила к рыбацкой деревушке Лахте, когда в отдалении царь заметил потерявший из-за ветра управление бот, на борту которого находилось два десятка солдат. На глазах у Петра бот вынесло на отмель, и суденышко, зарывшись килем в песок, стало раскачиваться под ударами волн, рискуя, того и гляди, перевернуться. Находившиеся на борту люди впали в панику, – по-видимому, они не умели плавать и не знали, что предпринять. Петр отправил им на подмогу шлюпку, но матросы не сумели своими силами снять с мели застрявший бот, а парализованные страхом солдаты практически не оказывали им помощи. С нетерпением наблюдавший за этой картиной Петр не выдержал и приказал отвезти его на шлюпке к застрявшему боту. Из-за сильного волнения шлюпке не удалось вплотную подойти к судну, и тогда император неожиданно прыгнул в море и, погрузившись по пояс в ледяную воду, двинулся к отмели вброд. Его появление придало духу отчаявшимся людям. Повинуясь его указаниям, они подхватили брошенные со шлюпки канаты и с помощью матросов, последовавших примеру Петра, стащили бот с отмели. Спасенных солдат, не устававших благодарить Бога и государя, отправили на берег, чтобы они обсохли и обогрелись в хижинах местных рыбаков.
Петр вернулся на яхту, сбросил промокшую одежду и переоделся в сухое платье. Яхта причалила к берегу в Лахте, где император сошел на берег. Хотя он долго пробыл в студеной воде, первое время казалось, что это никак на нем не отразилось. Чрезвычайно довольный тем, что удалось спасти людей и сохранить судно, он решил заночевать в Лахте и спокойно уснул. Однако ночью у него начался жар, а следом возобновились и боли. Петр вынужден был отменить планировавшуюся поездку в Сестрорецк и вернулся в Петербург, где слег в постель. С этого времени смертельный недуг уже не оставлял его [50] .
50
Происшествие у Лахты, согласно современным исследованиям, – легенда, возникшая позже. – Примеч. ред.