Петр Великий. Прощание с Московией
Шрифт:
Впервые Нестеров донес царю о том, что Гагарин нечист на руку, еще в 1714 году, но тогда Петр оставил извет без внимания. Однако в 1717 году последовал новый донос, подкрепленный более весомыми доказательствами, и царь распорядился, чтобы это дело расследовала комиссия, составленная из гвардейских офицеров. Гагарин был арестован, полностью уличен и, повинившись во всех проступках, молил царя о дозволении закончить свои дни, удалившись на покаяние в монастырь. Все были убеждены в том, что Петр простит губернатора в знак признания его былых заслуг. Но царь, который приходил в бешенство оттого, что его грозные указы против казнокрадов пропадают втуне, решил: пусть участь Гагарина послужит примером всем чиновным лихоимцам. Князь был приговорен к смерти и публично повешен в Петербурге в сентябре 1718 года. Власть и влияние Нестерова неуклонно возрастали в течение почти десяти лет. Однако в конце концов обер-фискал и сам был уличен во мздоимстве. Хотя принимавшиеся подношения были невелики, ненависть к нему достигла
Главным же казнокрадом, против которого не осмелился выступить и Нестеров, был князь Меншиков. Вновь и вновь обнаруживалось его лихоимство. Вновь и вновь Алексашка получал прощение: казалось, долготерпению Петра нет предела. Меншиков понимал, что царь нуждается в нем: пребывавшему в одиночестве на вершине власти Петру был необходим друг. Меншиков был самым близким доверенным Петра, толкователем его замыслов, исполнителем его решений, любимым собутыльником и лихим кавалерийским командиром, наконец, воспитателем царевича, – короче, он был правой рукой царя. На людях Меншиков всегда проявлял по отношению к государю подчеркнутую почтительность, а в келейной обстановке умел держаться с царем запросто, не переступая опасной черты. Конечно, и ему случалось порой попадать впросак и отведать царского кулака или дубинки. Он переносил царский гнев с неизменным благодушием, никогда не обижался, и оттого привязанность государя к нему только крепла. Но за спиной Петра Меншиков являл себя другим человеком. Он был деспотичен с низшими и нетерпим к соперникам. Честолюбие его было безгранично, держался он нагло и вызывающе и не давал пощады никому, кто становился у него на пути. И потому Меншикова в равной степени ненавидели и боялись все вокруг.
С каждым годом царствования Петра влияние фаворита возрастало и крепло, и после Полтавы власть его стала поистине безгранична. Меншиков был генерал-губернатором Санкт-Петербурга, первым сенатором, андреевским кавалером, князем Священной Римской империи и обладателем иных титулов и наград, дарованных ему королями Польши, Пруссии и Дании. Молва гласила, что он мог бы проехать всю империю от Риги на Балтике до Дербента на Каспии, останавливаясь на ночь только в собственных имениях. В своем дворце на Неве он был окружен многочисленным двором. Обеды из двух сотен блюд готовили выписанные из Парижа повара, а столовые приборы были из чистого золота. По улицам князь разъезжал в великолепной карете с гербом на дверце и золоченой княжеской короной на крыше. Карета была запряжена в шестерку лошадей, покрытых алыми, расшитыми золотом попонами. На выезде князя сопровождали ливрейные слуги и музыканты, а эскорт из драгун расчищал ему дорогу, разгоняя толпу. Из привязанности и благодарности Петр одаривал Меншикова несметными богатствами, но тому все было мало. Как и многие, возвысившиеся из низов, он любил роскошь, любил демонстрировать свое богатство, символ могущества. И когда ему не хватало взяток и подношений, царский любимец крал без зазрения совести. Время от времени Петр накладывал на него огромные штрафы, но Меншиков все равно ухитрялся оставаться богатым и после краткой немилости возвращался в фавор. Иностранным послам, всякий раз ожидавшим, что очередное скандальное разоблачение станет последним и окончательное падение Меншикова неизбежно, он казался подобным фениксу, вновь и вновь возрождающемуся из пепла.
Нередко Петр смотрел на проделки Меншикова сквозь пальцы. Как-то раз Сенат раздобыл доказательства махинаций князя с поставками амуниции. Сенаторы потребовали от Меншикова объяснений, но тот высокомерно отмахнулся от них и не только отказался давать письменные показания, но даже не соизволил явиться в Сенат, а послал унтер-офицера – на словах передать его ответ. Взбешенные сенаторы составили список основных повинностей Меншикова и положили на стол перед царским креслом. Прибыв в Сенат, Петр взял в руки бумагу, пробежал ее глазами и, не вымолвив ни слова, положил на место. Повременив, Толстой осмелился спросить государя, каковы будут его приказания. «Никаких, – отвечал царь, – Меншиков всегда останется Меншиковым».
Однако долготерпение Петра все же имело пределы. Однажды царь в гневе отобрал у Меншикова его богатейшие владения на Украине (которые, впрочем, впоследствии были ему возвращены) и наложил на него штраф в 200 000 рублей. Тогда Меншиков приказал вывезти из своего дворца на Неве роскошную мебель и снять пышные портьеры и гобелены. Несколько дней спустя Петр заехал во дворец и с удивлением увидел голые стены. Он потребовал объяснений и услышал в ответ, что Меншикову пришлось продать всю обстановку, чтобы расплатиться с казной. Петр поглядел на князя в упор, а потом во весь голос рявкнул, чтобы тот не вздумал с ним шутки шутить: если в течение суток Меншиков
Впервые Петр по-настоящему вознегодовал на Меншикова, когда тот был уличен в вымогательстве во время пребывания в Польше (князь простодушно оправдывался тем, что обирал только поляков). Тут Петр строго пригрозил ему: «Говорю тебе в последний раз. Перемени поведение, если не хочешь большой беды. Ты мне ответишь головой при малейшей жалобе на тебя». Петр стращал, Меншиков на время умеривал свои аппетиты, а потом опять брался за старое. В 1715 году его снова обвинили в злоупотреблениях, и он отделался штрафом, но после этого Петр все же несколько охладел к старому товарищу. Он по-прежнему бывал у него в гостях, писал дружеские письма, но былого безграничного доверия больше не было. Меншиков моментально почуял это и постарался приспособиться к новым обстоятельствам: в своих письмах царю он оставил фамильярный тон, какой прежде позволял себе, и стал изъясняться более сдержанно, как и подобало верноподданному. Всякий раз, когда на чело самодержца набегала грозная тень, Меншиков униженно каялся и просил оказать ему милость в память о старой дружбе и прежних заслугах. Выйти сухим из воды ему не раз помогало и то, что он имел могущественную покровительницу в лице Екатерины, всегда готовой порадеть давнему знакомцу. Петр, как правило, склонялся к просьбам жены, но однажды предупредил ее на будущее: «Меншиков в беззаконии зачат, во гресях родила мать его, и в плутовстве скончает живот свой, и если он не исправится, то быть ему без головы».
После скандала 1715 года спокойная жизнь для князя продолжалась недолго. В начале января 1719 года против него вновь были выдвинуты обвинения, и он предстал перед военным судом вместе с генерал-адмиралом Апраксиным и сенатором Яковым Долгоруким. На сей раз ему вменили в вину дурное управление Ингерманландией и присвоение 21 000 рублей казенных денег, предназначавшихся для закупки кавалерийских лошадей. Меншиков признал, что взял эти деньги, но казна, по его словам, задолжала ему 29 000 и ни за что не хочет отдавать, и потому, когда деньги оказались в его распоряжении, он решил, что имеет право оставить их себе в частичное возмещение долга. Суд принял это оправдание, однако признал Меншикова виновным в нарушении законов военного времени. И его, и адмирала Апраксина приговорили к лишению всех чинов и наград. Им повелели отдать шпаги и оставаться под домашним арестом до утверждения приговора царем. Осужденные отправились по домам дожидаться последнего удара. Петр утвердил было приговор, но на следующий день передумал и, ко всеобщему удивлению, помиловал обоих – в память об их прежних заслугах. И Меншиков, и Апраксин сохранили свои чины и отделались уплатой крупных штрафов. Петр не мог позволить себе остаться без ближайших сподвижников.
Побывав в таких передрягах, Меншиков, по-видимому, несколько присмирел. Вскоре после описываемых событий прусский посол сообщал своему монарху: «Славного князя Меншикова хорошенько общипали. Царь спросил князя, сколько крестьян у него в Ингрии, и тот ответил – семь тысяч. Но его величество, гораздо лучше знавший истинное положение дел, сказал, что эти семь тысяч князь может оставить себе, но от всех остальных ему придется отказаться. Иными словами, его обязали поступиться восмью тысячами крестьян, бывших у него сверх указанного числа. Меншиков от огорчения и ожидания грядущих неприятностей даже заболел и отощал, точно пес, однако он вновь прощен и спас свою шкуру, покуда сатана опять не введет его во искушение».
Но Меншиков, как и предрекал Петр, остался Меншиковым и продолжал надувать своего повелителя. В 1723 году он еще раз был уличен и снова предстал перед следственной комиссией. В свое время Меншикову были пожалованы имения близ Батурина, конфискованные у Мазепы. Меншикова обвинили в том, что он укрывал на своих землях 30 000 человек – беглых крепостных и уклонявшихся от рекрутских наборов. Меншиков снова положился на заступничество расположенной к нему царицы и подал петицию на ее имя. Он возлагал всю вину на Мазепу и уверял, что беглые поселились на этих землях до того, как он вступил во владение. Меншикову вновь удалось получить прощение, однако обвинения в злоупотреблениях выдвигались против него до самой смерти Петра, и лишь по восшествии на престол Екатерины они прекратились и князь смог вздохнуть с облегчением.
Петра, отличавшегося простотой и скромностью вкусов и привычек, повергла в негодование бесстыдная алчность его вельмож, не упускавших ни малейшей возможности запустить руку в государственную казну. Куда бы ни кинул он взгляд, всюду видел лихоимство, вымогательство и казнокрадство – казенные деньги буквально сыпались из чиновных рукавов. Однажды, выслушав очередной сенатский доклад о непрекращающихся злоупотреблениях, Петр разгневался и сказал Ягужинскому: «Напиши именной указ, что если кто и на столько украдет, что можно купить веревку, то будет повешен». Записавший указ Ягужинский оторвал перо от бумаги и спросил: «Разве ваше величество хотите остаться императором один, без подданных? Мы все воруем, только один больше и приметнее, чем другой». Царь рассмеялся, печально покачал головой, и в этот раз на том дело и кончилось.