Петр Великий. Том 2.
Шрифт:
Вспышки гнева, охватывавшие Петра, бывали ужасны. Однажды царь работал в токарне Летнего дворца над большим подсвечником из слоновой кости. Царю помогали придворный токарь Андрей Нартов и молодой подмастерье, которого Петр любил за прямодушие и веселый нрав. Парнишке было велено аккуратно снимать с государя ночной колпак, если тот садился в колпаке прямо за станок. На сей раз, в спешке, паренек «вместе с колпаком захватил несколько волос и подернул, причинив государю чувствительную боль». Взревев от ярости, Петр вскочил на ноги и бросился на злосчастного юнца, угрожая убить его на месте, так что бедняга едва успел унести ноги. На другой день Петр явился в токарню, напрочь забыв о своем гневе. «Проклятый мальчишка больно дернул меня за волосы, – со смехом сказал царь, – однако он, верно, не нарочно это сделал, и мне приятно, что он ушел отсюда, пока я не успел еще вынуть кортик». Минуло еще несколько дней, и Петр заметил, что ученик так и не появился в мастерской. Тогда он велел Нартову найти бедолагу и сказать тому, что он может без опаски вернуться к работе. Однако
Петр сознавал, что порою бывал вспыльчив сверх меры, и с годами все чаще пытался обуздать свой нрав, хотя и без особого успеха. «Знаю я, что также погрешен, – говаривал царь, – и часто бываю вспыльчив и тороплив, но я никак за то не стану сердиться, когда находящиеся около меня будут напоминать мне о таковых часах, показывая мне мою торопливость и меня от оной удерживая, како Катенька моя делает».
И действительно, Екатерина лучше кого бы то ни было умела управляться со вспышками царского гнева – порой только ей это и было под силу. Она не боялась Петра, и он это знал. Однажды, когда жена никак не желала прекратить разговор на раздражавшую Петра тему, он вдребезги разбил дорогое венецианское стекло и пригрозил, что так же может избавиться и от самого лучшего, что есть во дворце. Екатерина прекрасно поняла его намек, но спокойно взглянула в глаза рассерженному мужу и спросила: «А станет ли твой дворец оттого краше?» Ей хватало мудрости не перечить Петру напрямую: вместо того она находила способ отвлечь его, заставить взглянуть на происходящее с другой стороны. Как-то раз она даже позвала на помощь Лизолу – любимую собаку Петра. Эта изящная серовато-коричневая левретка повсюду следовала за царем, когда он находился во дворце, а во время послеобеденного сна обычно лежала у него в ногах. Случилось так, что над одним придворным нависла угроза наказания кнутом, ибо царь считал его виновным во мздоимстве и был на него за то сильно зол. При дворе решительно все, включая царицу, были убеждены в невиновности несчастного, но все прошения в его защиту лишь сильнее разжигали монарший гаев. Наконец, желая избавиться от назойливых просьб, Петр запретил всем, в том числе и Екатерине, даже заговаривать с ним на эту тему. Однако Екатерина не унялась. От имени Лизетты она написала краткое, но весьма трогательное послание, в котором собака якобы обращалась с мольбой к своему хозяину. Бумага была привязана к ошейнику и таким образом попала в руки царя. Прочтя петицию, Петр улыбнулся и сказал: «Ну, Лизетта, ты в первый раз обратилась ко мне с просьбой, и я ее уважу».
Хотя в основном Петр не жаловал церемоний, на некоторых ему приходилось присутствовать по обязанности, а иные ему даже очень нравились. Больше всего он любил закатывать пир по случаю спуска на воду нового корабля. Несмотря на свою крайнюю бережливость, он никогда не скупился по такому поводу и устраивал в Адмиралтействе многолюдные приемы. На палубе вновь построенного корабля устраивался грандиозный банкет, на котором обязательно присутствовал царь. В такие дни лицо государя сияло, а голос звенел от возбуждения. Императора сопровождало все августейшее семейство, включая дочерей и немолодую уже царицу Прасковью, никогда не упускавшую возможности побывать на пиру и как следует угоститься. Шумная попойка продолжалась до тех пор, пока генерал-адмирал Апраксин, утирая горючие слезы, не начинал причитать, что «на старости лет остался сиротою круглым, без отца и без матери», а светлейший князь Меншиков не валился под стол, – тогда посылали за его женой княгиней Дарьей и свояченицей Варварой, и те принимались отпаивать и оттирать, приводить в чувство бездыханного министра, после чего просили у императора дозволения забрать князя домой.
Общественная жизнь в Петербурге вращалась вокруг свадеб, крестин да похорон. Государь со своими домочадцами любил пировать на свадьбах, где нередко выступал в роли посаженого отца. Доводилось ему бывать и крестным отцом – сколько раз царь держал над крестильной купелью детей простых солдат, мастеровых и мелких чиновников. Во всем этом Петр участвовал с удовольствием, однако крестникам не приходилось ждать от государя щедрых подарков. Обычно он ограничивался тем, что награждал мать ребенка отеческим поцелуем, а самому младенцу, по старому русскому обычаю, клал под крестильную подушечку целковый. По окончании церемонии Петр, если позволяла погода, скидывал кафтан и в одной рубахе усаживался за стол, на первое попавшееся свободное место. Когда ему выпадало быть «маршалом», то есть распорядителем пира, царь скрупулезно и деловито выполнял свои обязанности, а покончив с ними, ставил в угол свой маршальский жезл, брал жаркое с блюда прямо руками и принимался есть.
Зимняя стужа мало влияла на деятельный характер Петра. В такие дни, о которых Джеффрис сообщал в Лондон, что «все вокруг покрыто снегом и льдом и нельзя высунуть носа за дверь, не опасаясь отморозить его», Петр и Екатерина, сопровождаемые всем двором, выезжали в расположенное под столицей селение Дудергоф, «чтобы потешиться катанием, то есть быстрым скатыванием на санях с крутых гор». Еще больше царь любил другую зимнюю забаву – катание на льду под парусами. Перри писал, что «зимой, когда Нева и залив полностью покрыты льдом, он постоянно держит свои лодки готовыми для скольжения по льду под парусами. Каждый день, стоит только подняться сильному ветру, он выходит в залив и скользит под парусом по льду тем же манером, что и по воде».
Летом же Петр любил устраивать приемы к празднества в Летнем саду. Ежегодно 27 июня праздновали юбилей Полтавской баталии: на поле близ Летнего сада рядами выстраивались преображенцы в бутылочно-зеленых и семеновцы в синих мундирах, а сам Петр обносил солдат ковшами с вином и пивом, приглашая их выпить за победу. В центре сада, среди устроенных Леблоном фонтанов и каскадов, в окружении придворных принимала гостей Екатерина с дочерьми Анной и Елизаветой. Царица и царевны были облачены в роскошные, расшитые жемчугами платья, в их красиво убранных волосах сияли драгоценные камни. Рядом неподвижно, словно две восковые куколки, стояли Петр и Наталья – внук и внучка Петра, осиротевшие дети царевича Алексея. Воздав почести монаршей фамилии, гости рассаживались за деревянные столы, расставленные тут же, под деревьями. Предстояла обильная выпивка, и больше всего радовались этому обстоятельству бородатые священники – известные любители хмельного.
На одном из таких празднеств веселившиеся гости, в особенности иностранцы и кое-кто из дам, не на шутку перепугались, завидя в саду шестерых дюжих гвардейцев с ушатами сивухи, которую всем присутствующим надлежало выпить за государево здоровье. У ворот, чтобы никто не мог улизнуть из сада, были выставлены гвардейские караулы. Для желавших избежать угощения оставался один путь – к реке, где было пришвартовано несколько галер. Правда, святые отцы вовсе не думали спасаться. Очень довольные, они осушали чарку за чаркой, распространяя вокруг себя запах редьки и лука. Позднее царица и царевны приглашали гостей принять участие в танцах, которые устраивались на палубе галер. Над Невой грохотал пушечный салют, и небо озарялось огнем фейерверков. Веселье продолжалось до утра, но многие, не дождавшись окончания празднества, попросту валились наземь в саду и засыпали.
Похороны членов императорской фамилии и верно служивших государю вельмож обставлялись великой пышностью. Многие из былых сподвижников Петра уже ушли из жизни. Ромодановский умер в 1717 году, и все его посты перешли по наследству к сыну Ивану. В 1719 году за Ромодановским последовал Шереметев, скончавшийся в шестьдесят семь лет – всего спустя несколько лет после женитьбы на молодой, образованной вдове, успевшей до того пожить в Англии. В 1720 году в возрасте восьмидесяти одного года умер Яков Долгорукий. Петр особенно ценил долгую и преданную службу иностранцев – некоторые из них провели в России чуть ли не всю сознательную жизнь. Пока они находились на службе, царь жаловал им поместья; а выйдя в отставку, они получали пенсион, переходивший по их смерти вдовам и осиротевшим детям. Петр никогда не позволял назначать пенсион ниже прежнего жалованья. Как-то раз Ревизион-коллегия порешила положить одному уходившему в отставку после тридцати лет службы иноземцу пенсию в размере половинного жалованья. Узнав об этом, Петр был раздосадован. «Что это, – спросил царь, – ужели ему по старости и дряхлости с голоду умереть? Кто будет о нем печься, как не я? Инако другим служить будет неохотно, когда за верную службу нет награды. Ведь для таких я не скуп».
Для такого нетерпеливого, переполняемого энергией человека, как Петр, отдых был делом нелегким. «Что вы делаете дома? – спрашивал он порой окружающих, – я не знаю, как без дела дома быть». Он чуждался охоты, любимой потехи многих монархов. Французские короли дни напролет гоняли по лесам оленей, да и отец его, царь Алексей Михайлович, всякую свободную минуту посвящал соколиной охоте. Петр же не видел в этом занятии никакого проку. «Гоняйтесь за дикими зверями сколько вам угодно, – ответил он как-то на приглашение поохотиться под Москвой, – эта забава не для меня. Я должен вне государства гоняться за отважным неприятелем, а в государстве моем укрощать диких и упорных подданных». Любимой игрой Петра были шахматы, в них он готов был играть где угодно и с кем угодно, а потому носил с собой кожаную складную шахматную доску, расчерченную белыми и черными квадратами. Царь не возражал против азартных игр, и сам порой игрывал на деньги в голландские карты, но не ради выигрыша, а скорее для того, чтобы пообщаться с морскими капитанами и корабельными мастерами, бывавшими обычно его партнерами. Для солдат и матросов он установил строгое правило: проигравший более одного рубля должен был выходить из игры. Петр считал, что завзятые игроки думают только о том, как обставить друг друга, а потому на службе от них нет никакого толку.
Лучшим отдыхом для Петра был физический труд. По-настоящему он отдыхал, работая с топором в руках на Адмиралтейской верфи, вытачивая что-нибудь из дерева или слоновой кости в своей токарне или расковывая молотом полосу железа возле кузнечного горна. Некогда он целый месяц проработал молотобойцем в кузнице мастера Вернера Мюллера. Работал Петр старательно, каждый день проковывал по 720 фунтов железа, и когда обратился за платой, хозяин предложил ему дополнительное вознаграждение. Однако Петр от него отказался и, получив обычную плату молотобойца, тут же отправился в лавку, где на заработанные деньги купил себе башмаки. Он очень гордился этой покупкой и, показывая башмаки, говорил: «Вот, заработал молотом, в поте лица».