Петр Великий

Сложность характера и многообразие достижений Петра Великого в сочетании с огромным количеством исторической литературы, освещающей каждый аспект его правления, превращают написание его короткой биографии в своеобразный вызов. В выполнении моей задачи большую помощь поддержкой и критическими замечаниями оказал мне профессор Рейнхилд Хэттон, редактор серии «Люди у власти» издательства «Темз и Хадсон», выпустившего в свет в 1978 году первое издание этой книги. Я также весьма обязан доктору Изабель де Мадарьяга, чье внимательное и компетентное ознакомление с рукописью весьма улучшило ее и усилило. За ошибки и несоответствия, которые могли остаться, несу ответственность я один. Хочу также поблагодарить миссис Н. Е. Уолш за ее искусный набор финальной части, за то истинное удовольствие, с которым я получал знания не только при подготовке этой книги, но и просто от пребывания в залах библиотеки Лондонской Школы Экономики в течение всей последней четверти века.

М. С. Андерсон, Лондонская Школа Экономики

Изменения, сделанные для этого издания, незначительны. Кроме небольших чисто стилистических исправлений, я расширил и увеличил текст рядом работ, опубликованных после выпуска первого издания. Изменил также список литературы, включающий книги и статьи на основных западноевропейских языках, в частности на английском, исключены многочисленные ссылки в первом издании на большое количество литературы на русском языке.

Я надеюсь, что эти две меры смогут сохранить список в разумных пределах длины и сделать его более пригодным для студентов и широкого круга читателей, для которых в первую очередь предназначена эта книга. Я благодарен доктору Хэмишу Скотту из Университета Сан-Эндрю, который первым предложил подготовить второе издание, и сотрудникам фирмы «Лонгман», чье согласие переиздать книгу означает еще одну ступень в долгом и плодотворном сотрудничестве.

М. С. Андерсон, Лондон

Россия, где 9 июня 1672 [1] года родился Петр, в некотором смысле уже была частью Европы или стремительно приближалась к этому. Однако еще очень многое разительно отличало ее от западных государств и народов. Будучи намного меньше, чем ей предстояло разрастись при Петре и его преемниках, Россия уже тогда занимала огромное пространство. С запада ее отгораживали от Балтийского моря принадлежащие шведам Финляндия, Ингрия и Эстония. Расположенная всего в 150 милях от Москвы мощная крепость Смоленск, из-за которой велась многолетняя борьба, только в 1654 году была окончательно отвоевана, а от Киева Речь Посполитая отказалась лишь в 1667 году. Не было выхода у России и к Черному морю, от которого ее отделяли сотни миль бескрайних степей, где владычествовали ногайские мусульмане и татары Крымского ханства, покоренного Оттоманской империей еще в конце XV века. Доступным оставалось только Белое море, где в конце XVI века был построен новый порт, но побережье на далеком севере почти весь год блокировалось льдом. На Кавказе, при всем ее возрастающем влиянии, Россия еще территории не имела. Тем не менее, стесненная неколебимыми европейскими границами, она сумела решительно выказать и серьезную силу, и настойчивое желание расширить свое пространство. В 1550-х годах Иван IV (Иван Грозный) сделал гигантский бросок вперед, завоевав Казанское и Астраханское ханства и установив таким образом контроль над всем судоходством по реке Волге. В середине 1580-х началось столь стремительное освоение и покорение Сибири, что уже к 1630-м годам русские искатели приключений сумели добраться до северного побережья Тихого океана. Так, задолго до рождения Петра его родина, хотя бы по размерам, сделалась настоящим гигантом, рядом с которым остальные государства выглядели карликами.

Эта громадная территория еще совершенно не обрабатывалась или почти не обрабатывалась, к тому же она повсеместно оставалась практически незаселенной. На севере, на огромных пространствах тундры и тайги, обитали одни охотники за пушниной с промысловиками, которые довольствовались только самым примитивным и ненадежным земледелием. Потенциальные возможности Сибири, заселенной в основном местными племенами, практически не использовались; таким состояние дел оставалось буквально до нынешнего века. Даже в Центральной России, то есть в землях, присоединившихся к Москве и составивших в дальнейшем основу будущей державы Петра, население было малочисленным, а уровень экономического развития, по западноевропейским стандартам, крайне низким. Трудно говорить о какой-либо точности при оценке общей численности населения; для второй половины семнадцатого века величина порядка 10–12 миллионов человек кажется наиболее правдоподобной. Наметились определенные признаки экономического роста. Начиная с XVI века, по мере укрупнения и большей объединенности внутреннего рынка, отчетливо просматривается неуклонная тенденция некоторых регионов к специализации местного производства. Так, железо выплавляли и обрабатывали на северо-западе и в окрестностях Тулы, к югу от Москвы; льняное полотно и холсты производили тоже на северо-западе, зерно — главным образом на равнинах средней Волги и к югу от Москвы; а соль добывали на побережье Белого моря, в районе Перми и в низовьях Волги. Но по-прежнему бросается в глаза совершенно неудовлетворительное использование громадных возможностей в целом.

В определенной мере это объяснялось влиянием географических факторов. Огромные расстояния и суровый континентальный климат с морозной зимой, палящим летом и более коротким, чем в Западной Европе, вегетативным периодом для сева и жатвы зерновых, — все это становилось существенным препятствием для экономического прогресса. В среднем одно посеянное в России зерно пшеницы или ржи давало только 3–4 зерна урожая, что было намного ниже обычной практики на западноевропейских полях. Такая скудность урожая вынуждала подавляющее большинство населения быть навечно прикованным к земле, чтобы прокормить свое государство, какого бы устройства оно ни придерживалось. К тому же эти естественные трудности дополнялись искусственными, создаваемыми людьми. Властители России выпестовали форму правления государством более деспотичную (как по форме, так и по сути), чем где бы то ни было в Европе. Разнообразные службы, насаждаемые самодержавием, буквально заполонили всю страну. После великого князя московского Ивана III (1462–1505) ряд властителей с заметным успехом боролся за объединение и расширение территории России, за создание надежной защиты от ее врагов — поляков, татар, шведов, — которые постоянно находились в опасной близости за плохо охраняемыми и нечетко обозначенными границами. Разрастающиеся вооруженные силы и необозримая территория требовали сильного, централизованного, а в случае необходимости и безжалостного правления… Но подобное управление порождало растущую безграничную монополию правителя, принимающего решения по всем важным вопросам. Новые указы в XVII веке все еще начинались традиционной формулировкой «царь повелел и бояре приговорили»; хотя на самом деле члены старых боярских родов и представляемая ими «феодальная» власть в конце века становилась менее важной, чем влияние ближайшего круга личных советников царя. Многие из них, выходцы из относительно незнатных помещичьих семей, часто возводились в ранг бояр. Упразднение при Петре боярской Думы было просто кульминацией процесса, начавшегося намного раньше. Подобострастие, которое родовитая знать выказывала царю, называя себя его холопами и простираясь ниц перед ним, вкупе с их принятием унизительных телесных наказаний, показывает, как мало они были похожи на западноевропейскую знать со всем тем, что она вкладывала в понятие чувства собственной чести. В первые десятилетия века казалось, что Земский собор мог бы стать постоянным элементом русского правительства, сдерживающим самовластие царя. Это был представительный орган, образованный главным образом из «служилых людей», которые в основном снабжали царей людьми для армии и примитивных органов управления и которые обычно награждались за свою службу земельными наделами. Сюда также входили и представители городского торгового класса, одно время даже казалось, что они вот-вот обретут реальную власть. Но с начала 1650-х годов Собор перестал созываться; вместо него для решения своих личных задач изредка собирались отдельные и ограниченные социальные группы — торговцы, «служилые люди» или представители Москвы. От этого псевдопарламентарного управления нельзя было ждать реального смягчения царского самовластия. Даже чиновники, посредством которых царь управлял страной, содержались под непрерывным контролем и, лишенные даже намека на какую-либо власть и инициативу, руководствовались жесточайшими инструкциями. Таким образом, Россия XVII века была обществом, в котором не было ни одного светского института, способного или хотя бы стремящегося бросить вызов самовластию монарха. Любое проявление независимости или инициативы, на классовой или организационной основе, безжалостно подавлялось.

Правящие огромным аграрным обществом цари добивались эффективной власти в основном посредством служилого класса землевладельцев. Чиновники ли, солдаты или в отдельных случаях дипломаты, — они были выходцами из этой группы, которая давала кадры для государственной машины. Бедные, как правило, необразованные, они во многом сильно зависели от государственной службы, дававшей средства к существованию. Царь, в свою очередь, не мог управлять без их помощи. Результатом было сотрудничество, которое, хотя и не всегда легкое, доказало прочность и на века дало характерную окраску почти каждому аспекту русской жизни. Большинство землевладельцев все еще получали свои поместья в пожизненное владение только в обмен на службу. На практике, однако, традиционное разграничение между поместьем, полученным на этих условиях, и поместьем с более престижными, наследственными сроками владения (вотчина) с тех пор, как службу требовали независимо от типа владения, стало в основном формальным и недействительным. Важнее было то, что во второй половине XVII века правительство фактически гарантировало землевладельцам надежное обеспечение крестьянами путем расширения крепостного права. В 1649 году новый сборник законов (Уложение) привязывал крестьянина, арендовавшего землю у помещика, навечно к поместью, где он работал. Отныне для него стало невозможным уйти от помещика легально без справки-разрешения (отпускная). Это законодательство, кульминационная точка долгого процесса, направленного на ограничение свободы передвижения крестьян, начавшегося еще в XV веке, укрепило позицию крепостного права как наиболее фундаментального и общепринятого из всех социальных институтов России. Оставались еще и свободные крестьяне, их было немало; многие из них, находясь под действием «Уложения», сохранили важные права — они могли обращаться в суды и иметь движимую собственность. Их юридическое положение по-прежнему было предпочтительным по сравнению с рабами (холопами), которые заполняли низший слой общества. Но как бы там ни было, во второй половине века самое большое сословие России представляли несвободные крестьяне; они отрабатывали барщину на земле помещика или платили ему натуральный оброк. Ситуация, в которой оказалась Россия, — необходимость ограничить передвижение немногочисленного населения в огромной неразвитой стране и заставить его содержать служилый класс солдат и чиновников исключительно для обороны и работы пусть даже примитивной административной машины, — делало развитие в этом направлении неизбежным. Большие потери населения в конце XVI и начале XVII веков, а возможно, и территориальный рост Российского государства, начиная с 1550-х годов, были мощными стимулами этого процесса. В известном смысле, и это может быть доказано, крестьянин был прикреплен не к земле или личности помещика, а к государству, в конечном итоге он работал на государство, и в этом производстве помещик был всего лишь посредником, и политика Петра и его организационные идеи направлялись на усиление именно этого аспекта ситуации. Но крепостное право, неизбежное для этих условий, расширялось и делалось в России все более жестоким, в то время как в большинстве стран остальной Европы оно сокращалось и становилось менее важным. Больше того, оно уже способно было ославить страну в глазах иностранцев как отсталую и полуварварскую; на долгое время крепостное право стало одной из самых непреодолимых преград для осуществления конструктивных перемен.

Ничто не показывает более ясно ту социальную и экономическую пропасть, что отделяла Россию от более развитых стран Западной Европы, как слабость и незначительность ее городов. Даже если поселки с населением в 1 000 человек считать городами, то скорее всего в городах жило меньше 5 % населения. Москва была исключением. Ее население составляло 150 000–200 000 человек, и она казалась западным путешественникам одним из самых больших городов Европы (хотя часто их восхищение при рассматривании издалека превращалось в разочарование, когда они могли изучать ее в непосредственной близости); немец Адам Олеарий, видевший ее в 1630-х годах, полагал, что она насчитывает не менее 40 000 домов. Ни один другой город, за исключением Астрахани, находящейся за сотни миль отсюда на Каспийском море, не имел даже и десятой части такого населения. Но горожане очень медленно шли к увеличению своей доли в населении России. Перепись 1678 года показала увеличение их числа всего лишь на 24 % по сравнению с данными 1652 года, хотя цифры эти ненадежны и трудно интерпретируемы. И все же городское население России оставалось намного меньшим в процентном отношении, чем в Западной Европе. Оно было не только жертвой эпидемий, повсюду поражавших города в этот период (говорят, от чумы погибло почти 80 % податного населения Москвы в 1654–1655 годах), но также и больших пожаров, которые неоднократно опустошали города, построенные почти полностью из дерева. Москва, например, тяжело пострадала от пожаров в 1626 и 1648 годах; древний и по-прежнему важный провинциальный город Ярославль — в 1658,1659 и в 1680 годах.

Малочисленность и уязвимость городов России частично объясняют их полную подчиненность центральному правительству, и это надолго стало их характерной чертой. Не менее важным фактором было и то, что многие из них (не менее трети), начинали строить или целенаправленно строили на южных и восточных границах страны как военные поселения для защиты от крымских татар или местных племен, таких как башкиры. В XVII веке половина всего городского населения страны состояла из людей, выполнявших военные или управленческие обязанности. Социальная структура всех, вплоть до самых малых городов России была сложной: но даже богатейшие торговцы, гости (которых всего-то было не более 300–400 человек), не пользовались относительной независимостью, как жители городов в Западной Европе. В отличие от любого европейского подмастерья русский горожанин не обладал налоговыми привилегиями. От него требовали уплачивать подати в местную казну, и он делал это не как член самоуправляющейся городской коммуны, а под надзором губернатора провинции, воеводы, который не утруждал себя какими-либо законами. И свободы передвижения у горожанина было ненамного больше, чем у крепостного в сельской местности. Очень негибкая структура общества Московии требовала для облегчения сбора налогов, чтобы он был прикреплен к своему городу, как крепостной к поместью, в котором он работал. В 1665 году правительством была организована новая компания по поиску сбежавших горожан; а в 1674 году Ярославлю и Вологде удовлетворили ходатайство о принудительном возвращении их бывших жителей, обитавших теперь в Москве. И в 1699 году, как результат довольно успешных усилий Петра в этот год по продвижению городской реформы, городское население в конце концов хоть на время все же получило право передвигаться свободно. Кроме того, хотя русские купцы выказали определенную предприимчивость, проявив интерес к торговле с зарубежными странами, их усилия расширить свое производство на протяжении всего XVII века были слишком нерешительны и мелкомасштабны. Не находим мы также и содействия развитию культурной жизни в России со стороны торгового класса, как это практиковалось в Западной Европе. Даже богатейшие русские купцы приобретали слишком мало книг; а те, что все же приобретались, в основном, были обычными религиозными сочинениями.

Таким образом, Россия XVII века была в высшей степени суровым и ограниченным обществом; и одновременно она испытывала необычайную потребность в институтах, с помощью которых люди могли бы реализовывать свои инициативы и управлять своей собственной жизнью. Во многом она оставалась еще неоформившимся обществом, разобщенным и внутренне конфликтным. Бок о бок с растущими усилиями чиновников закреплять на месте все больше и больше населения, покончив со свободным передвижением, происходило крупномасштабное бегство в пограничные территории юга и востока, где действенная власть Москвы была слабой или совершенно отсутствовала. Среди казаков Украины (полунезависимые сообщества, образованные первоначально беженцами из России или от Польского правления) или на огромных нерусских территориях Урала беглые крепостные, иноверцы, словом, любой беглец от деспотической власти Москвы мог надеяться на получение убежища. В то время как центральное правительство искало утверждения своего контроля в мелочных изменениях законодательства, а оппозиция жестоко преследовалась, в народе наблюдалось упрямое, несгибаемое сопротивление, которое часто выражалось в анархической жестокости. Примечательно, что разбойники, которые создавали наиболее трудные проблемы царскому правительству, были героями многих народных русских сказок; устные поэмы (былины) часто приписывали им волшебные силы, как, например, неуязвимость для пуль. И сам Петр часто вынужден был издавать указы (например, в 1699, 1714, 1716, 1719 и 1724 годах), запрещавшие предоставлять убежище разбойникам и предписывавшие жестокое наказание для тех, кто делал это. Негодование на крепостную зависимость, на требования налогов правительством, на жестокое управление ярче всего проявилось в мятеже под предводительством Стеньки Разина, заполнившем пожарами и насилием огромную территорию юго-востока России в 1667–1671 годах. Казак Разин мечтал о введении свободной казачьей формы правления в царстве; но на практике это выливалось в примитивное желание «взять Москву и побить до смерти всех вас бояр и помещиков и служилых людей». Несмотря на отсутствие конструктивных или просто четких целей, это знаменитое восстание (кстати, также с симпатией воспетое в народных песнях и сказках того времени) с угрожающей откровенностью показало, насколько потенциально опасны взрывные народные обиды и агрессивность, которые закипали, едва скрываемые под внешней благостностью России XVII века.

Однако самым большим и чреватым последствиями конфликтом за два десятилетия до рождения Петра был религиозный раскол. Известный церковный деятель патриарх Никон предпринял в то время серьезные шаги, чтобы создать силу, способную уравновесить самовластие царя. Будучи главой церкви России в 1652 году, Никон, в возрасте сорока семи лет, провел в течение последующих пятнадцати лет ряд литургических и ритуальных реформ, из которых наиболее важными были осенение крестом тремя пальцами вместо двух и произнесение трех «аллилуйя» вместо двух. В результате этих нововведений русское Православие уравнивалось с Константинопольской церковью. Унификация культа по греческим образцам требовала безусловного отречения от древних и освященных традицией литургических ритуалов и сочинений, если они отличались от греческих оригиналов, что отпугивало и приводило в ужас большую часть националистических религиозных консерваторов в России. Никон, образованный человек и страстный реформатор, стоял за более критическое и осмысленное отношение к вере, чем господствовавший до сих пор в русской церкви фанатизм. Его реформы, учитывая развитие контактов России с внешним миром, были направлены на то, чтобы ее религиозная жизнь строилась на прочной интеллектуальной базе, а не на слепом следовании традициям. Однако его оппоненты зачастую опирались только на фанатическую ненависть к «греческим нововведениям» и решимость оставаться верными практике креститься двумя пальцами. На самом деле осенение крестом двумя пальцами, наиболее эмоционально подвергавшееся нападкам противников реформ, было предписано церковным советом, заседавшим в Москве, еще в 1551 году. Результатом был глубокий и непримиримый раскол между различными течениями православия в России.