Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник)
Шрифт:
– Был.
– Можно позвонить?
– Конечно.
Росляков снял трубку, набрал номер ближайшей милиции и попросил:
– Это из спецгруппы Садчикова. Наши люди должны выехать из управления. Ваше отделение рядом. Подошлите сюда срочно оперативников. Да. Это Росляков. Да. Он уже здесь был.
Арон Маркович спросил:
– Кто «он»? Слесарь?
– Какой он, к черту, слесарь! Убийца.
Арон Маркович сел на табурет, жалко улыбнулся и сказал:
– Кока, налейте мне валокордина. Я же говорил… А мне никто не
– Что вы говорили?
– Ах, это не вам… Это я говорил юноше в такси, а он так издевался надо мной, так издевался…
Самый верхний
Костенко подходил к подъезду, в котором жил профессор Гальяновский. Он даже не подходил, а, правильнее сказать, подбегал, потому что такси найти не смог, а если бы и нашел, то вряд ли уговорил бы шофера везти его в долг, без денег. Костенко думал, что Сударь должен быть где-нибудь рядом с домом, ожидая Читу. Но около дома никого не было, он это видел совершенно ясно, потому что шел по другой стороне улицы, чтобы был больший обзор. Когда он начал переходить улицу около подъезда, в десяти шагах перед ним заскрипела тормозами «Волга» с синими шашечками на дверцах. Из машины вышел Сударь. Костенко пошел следом за ним к лифту.
– Погодите, товарищ, – сказал он, – мне тоже наверх.
Сударь пропустил его вперед и спросил:
– Вам какой?
– Самый верхний.
Сударь закрыл дверь и нажал кнопку пятого этажа. Лифт медленно пополз вверх. Солнце то заливало кабину ослепительным желтым светом, то наступала темнота, когда начинался пролет. Пять раз солнце врывалось в кабину, и пять раз наступал тюремный сумрак.
На пятом этаже кабина остановилась, и Костенко увидел на площадке дверь. Она была прямо перед дверью лифта. На двери – медная пластинка: «Академик Гальяновский».
Сударь вышел из кабины лифта и, не оглядываясь, захлопнул за собой дверь. Костенко неслышно отпер ее и, быстро достав пистолет, тронул им Сударя.
– Тихо, – сказал он. – Руки в гору.
Сударь обернулся, будто взвинченный штопором, и полез в задний карман брюк. Костенко понял – пистолет. Тогда, быстро размахнувшись, он ударил Сударя рукояткой своего «Макарова». Ударил так, чтобы оглушить. Сударь прислонился к стене, и руки у него обвисли. Костенко достал из заднего кармана его брюк пистолет, сунул себе за пояс и сказал:
– Подними чемодан.
Сударь открыл глаза и сонно посмотрел на Костенко.
– Не надо, Сударь, – так же тихо сказал Костенко, – не пройдет номер. Не надо мне лепить психа, не поверю… Поднимай барахло!
Сударь поднял чемоданчик. Костенко открыл дверь лифта и пропустил туда Сударя. Нащупав ручку, он, не поворачивая головы, захлопнул дверцу.
Нажал кнопку первого этажа, но вместо того, чтобы кабине пойти вниз, длинно и зловеще затрещал звонок тревоги. От неожиданности Сударь подался вперед. Костенко уперся пистолетом ему в живот и сказал:
– Пристрелю.
Не
«Сейчас может начаться, – подумал Костенко. – Сейчас он может кинуться на меня, потому что я слеп из-за солнца».
Он сжал пистолет еще крепче и упер локоть в ребра.
Снова наступила темнота. Лицо Сударя выплыло, как изображение на фотобумаге, когда ее опускаешь в проявитель. Его лицо казалось Костенко смазанным, словно снятым при плохом фокусе.
«Сейчас снова будет солнце, – подумал он, – и еще три раза потом будет солнце, черт его задери совсем…»
– Убери пистолет, – попросил Сударь, – ребру ведь больно.
– Потерпишь.
– Убери. Я гражданин, я требую.
– Ты у тети Маши требуй. У меня просить надо, Сударь.
«Еще два раза я буду слепым. Потом надо будет выводить его. Мне нельзя поворачиваться спиной. Ага, я заставлю его обойти меня. Нет, не годится. Он решит, что я боюсь, и начнет драку. Стрелять нельзя, а он здоровее меня, сволочь».
Все. Стоп. Лифт, подпрыгнув, остановился.
Дверь распахнулась сама по себе.
«Неужели его человек?! – пронеслось в мозгу у Костенко. – Оборачиваться нельзя».
– Успел! – крикнул Росляков. – Это я, это я, Славка!
Костенко шумно вздохнул и сделал шаг назад.
– Давай топай, милорд, – сказал Костенко, – быстренько…
В кабинете Садчикова, после обыска, Костенко предъявил Сударю постановление на арест. Тот внимательно прочитал все, что там было написано, осторожно положил бумагу на краешек стола и сказал:
– Никаких показаний давать не буду, подписывать тоже не буду. Если хотите со мной поговорить, дайте марафета. Я иначе не человек.
– Наркотика ты не получишь, – сказал Костенко. – Это раз. Подписи нам твои не нужны. Это два. И показания – тоже. Это три. Понял?
– Ты меня на пушку не бери, я сын почетного чекиста.
– Ты сын подлеца, запомни это, и никогда впредь не смей называть своего отца чекистом. Он им не был.
– Я вызову сюда прокурора.
– Не ты, а я вызову прокурора.
– Какое имеешь право называть меня на «ты»?
– А ну, потише, и не хами. Все равно наркотика не получишь.
– Я требую прокурора! Прокурора! Марафета! Прокурора! Марафета!
Сударя прорвало – началась истерика.
Когда Садчикову рассказали про звонок из прокуратуры – требуют взять под стражу Леньку Самсонова, – он хлопнул по столу папкой так, что подскочила телефонная трубка.
– Перестраховщики, – сказал он. – Ни ч-черта не понимают!
– Позвони к ним, – сказал Костенко. – Надо инициативу перехватить, потом может быть поздно, если он постановление выпишет.