Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник)

Семенов Юлиан Семенович

Росляков сидел в кресле напряженно, поджавшись, а когда пианист кончил играть, Валя весь обмяк и ощутил огромную блаженную усталость. А потом был «Революционный этюд» Шопена, и мурашки ползли у Вали по коже, и дышалось ему трудно, потому что стремительной кинолентой шли у него перед глазами видения – его видения, понятные только одному ему и совсем не совпадавшие с тем, что было написано в маленьких брошюрках, которые билетеры продают у входа.

– А ты, конечно, хотел бы на «Дядю Ваню»? – спросил Росляков.

Когда люди проработали

бок о бок три года, они научились хорошо и точно чувствовать друг друга. Как-то Костенко рассказал друзьям про то, как они с Машей пошли во МХАТ на «Дядю Ваню». Доктора Астрова играл Ливанов. Он говорил с Соней ночью в большой комнате, и в окнах было синё, и Костенко казалось, что где-то рядом поет сверчок. «Знаете, – говорил Астров, – когда идешь темной ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонек, то не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу…»

Костенко сжал руку жены и подумал: «Это про меня тоже». И потом, когда ему делалось плохо или не ладилось на работе, он шел во МХАТ на «Дядю Ваню», но только обязательно чтобы с Ливановым, и уходил со спектакля радостным и спокойным, потому что большая мысль всегда рождает доброту и спокойную уверенность.

– На «Дядю Ваню» идти нет смысла. Там не Ливанов сегодня, – сказал Костенко. – Айда по домам, старик.

– Ну уж это кто куда, – ответил Валя, – я человек молодой и свободный.

Должностное преступление

Дверь Костенко открыла Людмила Аркадьевна.

– Вы оттуда? – спросила она, побледнев.

– Да, оттуда, – ответил Костенко. – Ленька сейчас дома?

– Нет, они с отцом на даче.

– А где дача?

– В Звенигороде.

– У реки?

– Нет. Как раз наоборот.

– Мне не нужен адрес, да и вы толком его не помните, потом вы больны и поэтому не сможете со мной туда проехать, да?

– Я ничего не понимаю.

– Все очень просто. Я к вам приехал, мне нужен Ленька. Вы запоминайте, что я говорю, слышите? А его дома нет, и вы больны, а потому не смогли поехать со мной, точного адреса не знаете, да?

– Вы хотите арестовать мальчика?

– Я не хочу…

– Но вас заставляют?

– Вы запомнили то, что я вам сказал?

– Да.

– Пойдите выпейте воды…

– Ничего.

– Пойдите выпейте воды, успокойтесь и слушайте дальше.

– Я слушаю.

– И не вздумайте устраивать сцен парню.

– Как вы можете так говорить со мной?

– Могу. Если бы не мог, не говорил. Когда я уйду, попозже вечером возьмите такси и поезжайте в Звенигород. Скажите Самсонову, но так, чтобы Ленька не слышал, пусть до вторника он будет на даче. Пусть он ни в коем случае не возвращается в Москву.

– Но у него в понедельник экзамен…

– Вызовите врача – не мне вас учить. Со справкой поезжайте в школу. Ясно?

– Да.

– В понедельник вечером я зайду.

– Боже мой…

– Все будет хорошо.

– Боже мой, боже мой…

– Ну, нечего вам, Людмила Аркадьевна. Извините меня, но вы сами во всем виноваты.

– Я знаю, – тихо ответила женщина.

– Неужели такие нужны встряски, чтобы понять?

– Я знаю, – повторила она, – я все сделаю, как вы сказали, не сомневайтесь. Чем я только смогу вас отблагодарить?

– С ума только не сходите. До свидания.

– До свидания. Спасибо вам. Огромное, великое вам спасибо.

– Да ладно, господи, – рассердился Костенко и, не попрощавшись, ушел, совершив должностное преступление.

Эх, женщины, женщины…

Садчиков вернулся домой поздно вечером. Загар его был, казалось, смыт – такой он стал бледный и серый. К тому же Садчиков оброс за эти два дня, и колючая щетина делала его лицо не по годам старым.

Сняв пиджак, он прошел в ванную и долго мылся холодной водой. Потом так же долго вытирался шершавым полотенцем, глядя на себя в зеркало.

«Я же седой, – подумал он. – Какая нелепость: седой, старый, а продолжаю считать себя молодым и с Валькой на “ты”».

– Хочешь есть? – спросила Галина Васильевна.

– Не очень.

– Уже обедал?

– Если бы…

– Ляг отдохни. Я сейчас приготовлю кровать.

– Ничего, я так…

– Зачем же? Ложись по-настоящему.

– А ты?

– У нас тетя Валя. Мы смотрим телевизор. Интересный фильм, польский…

– У них хорошие к-картины. Сейчас я переоденусь и выйду к т-тете Вале. Только минутку отдохну.

«Надо пойти поздороваться с тетей Валей, – подумал он, – иначе старуха обидится и будет пилить за меня Галю. Но она сразу же начнет рассказывать про свои болезни, а я не могу, когда она талдычит о болезнях».

Садчиков слышал, как за стеной сердитый телевизионный голос ругал кого-то, в ему было смешно слышать эту ругань, потому что ругайся так все, было бы удивительно спокойно работать в МУРе. Телевизионная ругань злых киношных героев – мечта любого сыщика.

«Надо бы выйти к старухе», – еще раз подумал Садчиков и выключил свет.

Передача шла, по-видимому, очень долго, потому что, когда легла Галя, в квартире было тихо и слышалось, как по улице, гулко топоча острыми каблучками, пробегали девушки из студенческого общежития.

Садчиков секунду лежал с закрытыми глазами. Он всегда думал лежа с закрытыми глазами, чтобы ничего не видеть и не отвлекаться, размышляя об увиденном. Потом он обернулся к Гале и обнял ее.

Он лежал, обнимая жену, и по-прежнему ясно, будто на экране кино, видел парня, сожженного в комнате. А потом он представил себе Леньку, стриженного наголо, без пояса, без шнурков, в камере, среди бандитов… Костенко, наверное, уже привез его в КПЗ и сдал дежурному офицеру, и мальчишка стал белым, и от волнения у него заледенели кончики пальцев…