Петровские дни
Шрифт:
На другой же день, около полудня, как было ему назначено, князь явился в Петровское. Он был тотчас же принят Перекусихиной, и умная, тонкая женщина, усадив его, спросила прежде всего:
— Чем мне вас угощать?
— Помилуйте, Марья Саввишна, я не за тем! Я явиться… — начал князь.
— Полно, полно! Не могу я вас так принимать, как других. Нужно какое-либо отличие. Будем мы этак беседовать, выйдет какая-то аудиенция. А мы ведь с вами — старые приятели. Ну, давайте кофе пить!
И она приказала тотчас же
— Не на кухне. А сама…
— Слушаю-с.
— Знаешь, какой? Тот самый, что я для государыни варю — гамбургский! У меня не простой гость сидит, — показала она на князя, — а мой давнишний, хороший благоприятель.
Князь, конечно, понял, что всё это было сказано горничной умышленно, чтобы окончательно убедить его, как относится к нему женщина.
— Ну, князь, а денежки свои ты всё-таки малость обожди! — сказала Перекусихина тотчас же.
— Что вы! Что вы! — привскочил Козельский. — Да и поминать не могите об этом! Отсохни мои руки, если я эти гроши назад получу!
— Что вы? Как можно!
— Да так! Ни за что не возьму! Что хотите делайте! Хоть в крепость меня пускай посадят, а я эти деньги назад не возьму. Сами вы знаете, Марья Саввишна, что при моём достоянии такие деньги — совсем маленькие.
— Не в том дело, князь, а всё-таки они были взяты взаймы…
— И говорить об этом не хочу! Ни за что на свете их не возьму!
— Как знаете. Тогда я должна доложить…
— Вы меня обижаете, думая, что я за этим приехал к вам. Я приехал, просто желая вас видеть, поздравить и порадоваться, что обожаемая вами особа стала российской императрицей. Да ещё как! Спасла отечество, веру. Спасла всех нас, россиян, от больших бед! Небось, как теперь счастлива государыня от достижения святой цели!
— Ох, князь, ошибаетесь вы! — печально ответила Перекусихина. — Если бы вы видели мою горемычную государыню! Нет человека на свете более несчастного.
— Что вы? — изумился Козельский.
— Да, князь! Хорошо так вчуже судить, заглазно, а если бы все знали, каково положение государыни? Другому кому я бы так сказывать не стала… Но вам, моему старому благоприятелю, я прямо говорю: положение наше ужаснейшее. Я сказываю "наше", потому что всё, что касается государыни, касается и меня. Улыбнётся она — и я счастлива. Заплачет она — и я несчастнее самых несчастных. А положение поистине мудрёное. Такое мудрёное, что ум за разум заходит…
— Да что же такое? — спросил князь, продолжая изумлённо глядеть в лицо женщины.
— Да как вам сказать? Коротко скажу. Кругом одни козни, одни враги… Вороги лютые!
— Кто?
— Да все!
— Да как все, Марья Саввишна?
— Да все! Как есть все! Начать пересчитывать, так и конца не будет…
— Да назовите хоть кого-нибудь… А то я и понять не могу.
— Извольте. Злокознят на мою бедную государыню самые близкие: господа Орловы, граф Воронцов, Бестужев, княгиня Дашкова, Теплов, Бецкой… Хотите, ещё кого назову? Могу ещё много народу назвать! А пуще всех заедает её злая собака… Ну, тьфу! Обмолвилась я… Да с вами можно! Вы меня не выдадите. Да прямо скажу: именно злая собака!
— Кто же такой?
— Между нами, князь! Под великим секретом… Я привыкла с вами не скрытничать.
— Конечно! Конечно! Помилуйте! Неужто вы ко мне веры не имеете теперь. Вспомните только… — воскликнул весело князь. — Вспомните, какие мы беседы вели когда-то в Петербурге. Такие, за которые мог я тогда в крепость попасть.
— Да и я тоже, ещё скорее вас, — улыбнулась Перекусихина, оживляясь на мгновение, и прибавила тише: — Ну-с, вот. Пуще всех одолевает государыню Никита Иванович Панин.
— Каким образом?
— Да просто! Вы его знаете?
— Знаю! И достаточно!
— Знаете, что он человек, коего честолюбию нет предела?
— Это верно!
— Ещё при покойной императрице он надеялся стать скорей властным человеком, да Шуваловы удалили его и так ли, сяк ли заставили его просидеть в Швеции. Сделавшись воспитателем государя наследника, он, конечно, снова возомнил о себе… А теперь, когда вступила на престол государыня, он совсем разум потерял, прожигаемый своим честолюбием. И сказывать, князь, нельзя, что он измыслил! Боюсь я говорить…
— Полноте, Марья Саввишна, мне это недоверие ваше даже обидно. Не то было прежде… — сказал князь с упрёком.
— Извольте! Неужели вы не слыхали, что он при отречении Петра Фёдоровича измыслил со своей партией, с главным своим орудователем — Тепловым немедленно объявить императором юного Павла Петровича, государыню — простой правительницей, а себя тоже правителем. И стало быть, до совершеннолетия великого князя он стал бы править всей Россией самовластно, как регент. Так же, как когда-то правил Бирон, если не с той же злобой, то с той же властью. И вот эти его ухищрения государыня тогда одолела. Помогли много, правду надо сказать, Орловы со своими ближними. Ну вот теперь Никита Иванович новое и затеял. Одно не выгорело, он за другое схватился, и такое же — не меньшее.
— Да что же, собственно? — крайне удивляясь, спросил Козельский.
— Да неужели в Москве ничего не слышно об этом?
— Может быть, и слышно, Марья Саввишна, да до меня не дошло! — схитрил князь.
— Ну, так я вам скажу. Никита Иванович желает, мало сказать, прямо-таки требует, чтобы государыня тотчас после коронации объявила манифестом об учреждении Верховного Совета, состоящего из пяти лиц, и, конечно, в сём Совете главным лицом будет…
Перекусихина запнулась и смолкла, так как горничная вошла с подносом, где дымился кофе… Когда она поставила его пред князем и вышла, Перекусихина заговорила тише: