Петру Великому покорствует Персида
Шрифт:
Государь давно глядел на Восток. Отправляясь в одиннадцатом годе в злосчастный Прутский поход, он наказывал новоучреждённому Сенату: «Персицкой торг умножить, и армян, как возможно, приласкать и облехчить в чём пристойно, дабы тем подать охоту для болшева их приезду».
«Ехать ему, Флорию Беневени, — прописано было в наставительной грамоте, — в чине его царского величества постанника... дана к нему, хану, верющая грамота публичная... одначе по состоянию дела инкогнито и под другим лицом, ежели потребно, чтобы его не узнали, или инако, по-своему раземотрению. И, едучи ему в пути... как морем, так и сухим путём, все места, пристани, городы и прочие поселения и положения мест и какие где от них в море Каспийское реки большие и малые впадают, и какие они суда имеют, також какие городы и укреплённые
Словом, всё то, что некогда предписывалось вызнать ему, Волынскому, едучи в Перейду. Но путь Флорио лежал дальше и был опасней: по слухам, Бухарин была враждебна.
Артемий Петрович без церемоний сорвал восковые печати: отныне доношения Беневени будут запечатаны красными сургучными печатями губернатора Астраханского. И отправлены в царствующий град Санкт-Питербурх его губернаторскою почтою.
Кроме реляций на высочайшее имя были среди бумаг письма барону Шафирову, писанные по-итальянски, а также секретные, писанные цифирью, к коим ключа у него, Волынского, не было. Впрочем, о содержании их он без труда догадался: Флорио докладывал сведения о состоянии войска, гарнизонах, укреплениях, флоте. А ещё уж непременно о россыпном золоте, в коем была великая нужда в государстве. С этой целью были посыланы прежде в таинственную Бухарию подполковник Иван Бухгольц, капитан-поручик князь Бекович-Черкасский [20] , поручик Кожин. Князь был вероломно убит хивинцами, остальные возвратились ни с чем. Золото оставалось неуловимым.
20
Бухгольц Иван Дмитриевич (168? — после 1739) — подполковник, позже бригадир, деятель сибирской администрации, основатель Омска (1716).
Бекович-Черкасский (Девлет-Гирей-мурза) Александр (168?—1717) — кабардинский князь, воспитывался в доме дядьки Петра I Б. А. Голицына. Убит во время похода в Хиву.
«Бедный Флорио, — сострадательно подумал Артемий Петрович. — Похоже, и его ждёт судьба князя. Беневени странствовал уже третий год и всё ещё был далёк от цели. Путь в Бухарию был опасен, он вёл чрез Перейду, по караванным тропам купцов, по пескам пустынь... Бедняга, бедняга. Чуть не сгибнул в Шемахе во время бунта [21] , вот уже который месяц мается в Исфахане — персиянские министры чинят ему препоны...»
«Так и со мною было, — вздохнул Артемий Петрович. — Ихние поклоны да посулы не стоят и верблюжьего помёта. Одно вероломство. Сидючи в Тихране да в Исфахане не один месяц, он тогда нагляделся да наслушался ихних посулов. Они утекают меж пальцев, не оставляя следа. Разве что сам шах повелит...
21
...в Шемахе во время бунта. — Имеется в виду погром русских купцов в азербайджанском городе Шемаха, учинённый в 1722 г, тамошними лезгинами.
А шах-то! Он сам, прости Господи, точно жидкий навоз. Он ближнему своему министру в рот глядит, каждому его слову верит да таково поступает...»
Волынский придвинул к себе бумаги и стал читать:
«...А как сюды в Шемаху прибыли, против обещания нам учинено не было, но всякая противность показана.., пропуску нам не отказывают.., и время протягивают.., лишняя мешкота меня и моего товарища посла в полное разорение приведёт... До сих пор на свои деньги кормимся, а от сего хана, кроме квартеры, ничего не видали...»
«Да, так оно и со мною было, — жалостливо подумал Артемий Петрович. — Слова льстивы, а дела фальшивы».
«И ныне о том же доношу, что состояние моё толь к худшему идёт, яко вне всякой моей надежды... И доныне в сём проклятом месте обретаемся, и чинятся нам великие протори, а отправления себе нимало не видим».
«Да, истинно страдален. — Артемий Петрович покачал головой. — Я-то хоть сам за себя в ответе был. А у Флория на
«...Ширванский хан, — читал далее Волынский, — получил паки прямой указ от двора, чтобы нас немедленно выслать и в дорогу отправить, что чрез великие труды получили, понеже хан и по тому указу нас отправить не хотел... Лишь мы поднялись и с полверсты от того места не отъехали, а неприятели в трёх вёрстах из-за гор и появились, чего ради сочинилася в городе великая тревога...»
Там, в Петербурге, прочтут, повздыхают, может статься, да в скорости забудут. Там жалости не ведают. Он, Артемий Петрович, на своей шкуре испытал то, что претерпевает сейчас его бывший соузник. Впрочем, и здесь, в высоком губернаторском кресле, он непрестанно подвержен испытаниям. Власть, какой бы она ни была, постоянно испытывает и искушения и покушения. Эвон, и у нехристей нету мира: всяк их тайша норовит подняться выше, спихнуть брата ли, отца ли, завладеть их добром. Правда, у них всё открыто, не то что в Петербурге: шипят по углам, мажут друг друга грязью, подсиживают... Всё тишком да шепотком...
Власть — великое бремя, великий искус и столь же великая страсть. Вспомнился ему князь Матвей Гагарин, всемогущий сибирский губернатор [22] , всевластный и великий лихоимец... Уличён был, судим и повешен. Болтался в петле ровно куль. Суров государь, беспощаден, жалости неведом, страшен во гневе...
Артемий Петрович невольно поёжился.
— Господь всеблагий! — невольно вырвалось у него из груди. Обратив молитвенный взор на икону Николая Угодника с житием, почитаемого как покровителя и защитника, Артемий Петрович истово закрестился на красный угол, бормоча: — Помилуй и сохрани мя, грешного и недостойного, от всякой напасти, а паче от государева гнева, от всякой немилости…
22
...всемогущий сибирский губернатор... — Гагарин Матвей Петрович (1679—1721) — сибирский губернатор, казнён за злоупотребления властью.
В эту самую минуту, спугнув молитвенный порыв, в кабинет без зова и без стука проник правитель канцелярии. Вид у него был какой-то встрёпанный, словно бы пуганый.
— Чего тебе? — недовольно произнёс Артемий Петрович. — Сколь раз говорено было: допрежь стучи, потом гряди. Ну? Что стряслось?
— П-п-посланцы, твоя милость, — бормотнул правитель. Он был явно озадачен.
— Что ещё за посланцы?
— От известного тебе калмыцкого владельца Доржи Назара.
— По какой надобности? — И, видя, что правитель несколько не в себе, прикрикнул: — Застращали они тебя, что ли?! Язык проглотил?! Говори, ну!
— С мешком они, — с трудом выдавил правитель.
— Что ж. Небось Доржа презент жалует.
— Презент, — неожиданно хихикнул правитель. — Только дух от мешка тяжкий...
— Полно болтать-то! — рассердился Артемий Петрович.
— Ровно дохлятиной набит, — не унимался правитель.
— Чего городишь! Зови толмача да впусти их вместе с ним.
— Сам изволишь поглядеть да обонять, — торопливо проговорил чиновник и исчез за дверью.
Впрочем, странное известие это невольно заставило Артемия Петровича насторожиться. В нём было нечто смутительное. Мешок... Тяжёлый дух... От этих нехристей дождёшься и того, что какую-нибудь убоину поднесут. Обычаи у них самые дикие. Многажды имев с ними дело, он каждый раз убеждался в их непредсказуемости. Они жили по своим уставам, не имевшим ничего общего с привычными представлениями. За годы своего здесь сидения он так и не проник в них, хоть и тщился...
В ожидании Артемий Петрович стал рассеянно перебирать бумаги, лежавшие на столе. В них, впрочем, не было никакой важности: все они были доложены и резолюции накладены. Однако следовало изобразить рабочий вид. Да и сами бумаги действовали на инородцев завораживающе, ибо они бумаг не знали, а потому видели в них нечто сверхъестественное, некую магическую, колдовскую силу, обладавшую непонятной властью.
В дверь поцарапались. Это означало, что правитель ждёт разрешения впустить депутацию.