Петушков
Шрифт:
– Ну, нет, Иван Афанасьич, нет… Что вы это?
– Однако?
– Ну, да уж что, Иван Афанасьич!
– Однако? однако?
Бублицын поставил трубку в угол и начал рассматривать свои не совсем красивые сапоги. Петушков почувствовал смущение.
– Так-то, Иван Афанасьич, так-то, – продолжал Бублицын, как бы щадя его. – А про Василису булочницу вам доложу: очень, о-чень хороша… о-чень.
Г-н Бублицын расширил ноздри и медленно погрузил руки в карманы.
Странное дело! Иван Афанасьич почувствовал нечто вроде ревности. Он начал двигаться
Онисим поставил стакан квасу на стол, угрюмо взглянул на барина, прислонился к двери и потупил голову.
– Что ты так задумался? – спросил его барин ласково и не без страха.
– Что задумался? – возразил Онисим, – что задумался… Всё об вас.
– Обо мне!
– Разумеется, о вас.
– А что ж ты такое думаешь?
– А я вот что думаю. (Тут Онисим понюхал табаку.) Стыдно вам, сударь, стыдно.
– Что такое стыдно?
– Что такое стыдно… Да вы посмотрите на господина Бублицына, Иван Афанасьич… Чем не молодец? помилуйте.
– Я тебя, братец, не понимаю.
– Не понимаете… Нет, вы меня понимаете.
Онисим помолчал.
– Господин Бублицын – господин настоящий, как следует быть господин. А вы-то что, Иван Афанасьич, вы-то что? помилуйте.
– Ну, и я господин.
– Господин, господин… – возразил Онисим, приходя в азарт. – Какой вы господин? Вы, сударь, просто мокрая курица, Иван Афанасьич, помилуйте. Сидите себе сиднем целый божий день… много этак высидите. В карты вы не играете, с господами не водитесь, а что уж насчет того…
Онисим махнул рукой.
– Ну, однако ж… ты уж, кажется, слишком… – проговорил Иван Афанасьич, с замешательством хватаясь за чубук.
– Какое слишком, Иван Афанасьич, какое слишком! Вы сами посудите. Ведь, вот опять насчет Василисы… Ну, почему бы вам…
– Да ты что думаешь, Онисим? – тоскливо перебил его Петушков.
– Я знаю, что я думаю. Что ж? и с богом! Да где вам? Иван Афанасьич, помилуйте, судите сами… Ведь вы…
Иван Афанасьич встал.
– Ну, ну, пожалуйста, там уж ты молчи, – сказал он проворно и как бы ища глазами Онисима. – Я ведь тоже, знаешь… я… что уж ты в самом деле? Дай-ка мне лучше одеться.
Онисим медленно стащил с Ивана Афанасьича замасленный татарский шлафрок, с отеческой грустью поглядел на барина, покачал головой, напялил на него сюртук и принялся бить его по спине веником.
Петушков вышел и, после непродолжительного странствования по кривым улицам города, очутился перед булочной. Странная улыбочка играла на его губах.
Не успел он взглянуть раза два на слишком известное «заведение», как вдруг калитка отворилась и выбежала Василиса, с желтым платочком на голове и в душегрейке, накинутой, по русскому обычаю, на плечи. Иван Афанасьич тотчас же нагнал ее.
– Куда изволите идти, голубушка?
Василиса быстро взглянула
– Чай, за покупочкой? – спросил Иван Афанасьич, семеня ножками.
– Какие любопытные, – возразила Василиса.
– Отчего же любопытный? – сказал Петушков, торопливо размахивая руками. – Я совсем напротив… Так, знаете ли, – прибавил он поспешно, как будто эти три слова совершенно объяснили его мысль.
– А булочку мою скушали?
– Непременно-с, – возразил Петушков, – с особенным удовольствием.
Василиса продолжала идти да посмеиваться.
– Приятная сегодня погода, – продолжал Иван Афанасьич, – изволите часто гулять?
– Гуляем-с.
– Ах, как бы мне было желательно…
– Чего-с?
Девушки у нас выговаривают слово «чего-с» очень странно, как-то особенно резко и быстро… Куропатки так кричат по зарям.
– Погулять-с, знаете ли, с вами… за городом, что ли…
– Как можно!
– Отчего же не можно?
– Ах, какой вы, право!
– Но, позвольте…
Тут поравнялся с ними купчик-попрыгунчик с козлиной бородкой и пальцами, растопыренными в виде рогульки, чтобы рукава не сползали, в долгополом синеватом кафтане и теплом картузе, похожем на распухший арбуз. Петушков, ради приличия, отстал немного от Василисы, но тотчас же нагнал ее снова.
– Так как же? насчет прогулки-с?
Василиса лукаво посмотрела на него и опять засмеялась.
– Вы здешний?
– Здешний-с.
Василиса провела рукой по волосам и пошла потише. Иван Афанасьич улыбнулся и, внутренно замирая от робости, нагнулся немного набок и трепетной рукой обвил стан красавицы.
Василиса вскрикнула.
– Полноте, бесстыдники, на улицы.
– Ну, ну, ну, чего, – забормотал Иван Афанасьич.
– Полноте, говорят вам, на улицы… Не обиждайте.
– А… а… ах, какие же вы, – проговорил Петушков с укоризной, а сам покраснел до ушей.
Василиса остановилась.
– Ступайте себе, господин, ступайте… Петушков повиновался. Он пришел домой, целый час сидел неподвижно на стуле и даже трубки не курил. Наконец, он достал листок сероватой бумаги, очинил перо и после долгих соображений написал следующее письмо:
«Милостивая государыня
Василиса Тимофеевна!
Будучи от природы человек необидчивый, как же бы мог я вам причинить неприятность. Если же я и действительно перед вами виноват, то именно скажу вам: намеки г-на Бублицына меня к тому способствовали, чего я никак не ожидал. А впрочем, покорнейше прошу вас на меня не гневаться. Я человек чювствительный и всякую ласку весьма чювствую и благодарен. Не гневайтесь на меня, Василиса Тимофеевна, прошу вас покорнейше. Впрочем, с моим почтением пребываю
Ваш покорнейший слуга