Певчие Ада

Щепетнёв Василий

Воротясь в Воронеж Фонвизин представил доклад, из которого следовало, что помещик Семилукского уезда Ипатов Андрей Андреевич страдал вялотекущей формой нервного расстройства, а во время внезапно наступившего обострения бежал из дому и теперь либо скрывается в беспамятном состоянии в округе, либо вовсе утопился. Арестованные слуги были за неимением улик, указывающих на их виновность, отпущены. Имение передано под опеку племяннику Ипатова.

Спустя год поползли слухи о неком «водяном человеке»: мол, ходит по берегу реки Воронеж некое привидение не привидение, а что-то вроде стеклянной статуи. Подходит к расположенным у реки палисадникам, заглядывает в окна домов, а то выскочит из

воды в полном естестве и напугает гуляющих обывателей видом и диким гоготом. Если же погонишься за ним, так добежит до реки и растворится в ней, или просто разольется лужею и утечет.

Фонвизин нарочно гулял по набережной, приказав двум полицейским чинам следовать за ним в отдалении но, разумеется, никакого «водяного человека» не встретил, а задержал поповского сына Кирилла Матвеева, озоровавшего, как выяснилось, «на спор». Был он, правда, не полупрозрачный, а самый что ни на есть розовый, а после сурового допроса — красный, но это уже частности.

Однако Фонвизин, прежде страстный рыболов, совершенно отказался от своей невинной утехи и даже продал дачку в поселке «Радчино», где порой попадались трехпудовые сазаны.

— Видно, всю положенную мне рыбу я выловил в пруду ипатовской усадьбы. Сейчас же снасти мои постоянно путаются или рвутся, а если что и попадет на крючок, так окажется дохлой кошкой или еще какой дрянью, — жаловался он приятелям-рыболовам.

Эхо далеких взрывов

1.

14 августа 1886 года шхуна «Молли Уо» легла в дрейф близь атолла Ронгелап. Пережив накануне свирепый шторм, экипаж занялся поправкой такелажа. К вечеру работа была закончена, но капитан Якобсон решил остаток вечера и ночь отвести на отдых, чтобы наутро продолжить путь в водах, богатых опасными рифами. Сейчас же, когда команда была измотана, это сулило неоправданный риск.

Барометр стоял высоко, и никаких подвохов от природы в ближайшее время ждать не приходилось.

Тропическая ночь выдалась очень спокойной, полная луна при полном штиле придавала окружающему вид театральной декорации, во всяком случае так считал единственный пассажир шхуны, английский писатель и драматург Эдвард Сноу. Он зафрахтовал «Молли Уо» с тем, чтобы в южных морях отдохнуть, развеяться, набраться свежих впечатлений — и переждать скандал. Два-три года — и можно возвращаться в Лондон, говорили друзья.

Приближалось время рассвета — но заря занялась не на востоке, а на северо-западе! Даже не заря — зарево! Небо вспыхнуло, а потом медленно начало гаснуть. Матросы, случайно смотревшие в ту сторону, ослепли — по счастью, таких было всего двое.

Спустя две-три минуты донесся продолжительный раскат то ли грома, то ли взрыва, и над шхуной пролетел горячий, опаляющий ветер. Порыв его был настолько силен, что шхуну едва не опрокинуло — и это при зарифленных парусах.

Перепуганные матросы не могли ничего рассказать толком ни капитану Якобсону, ни Эдварду Сноу — к тому времени, когда они поднялись на палубу, все стихло, и лишь небо на западе несколько минут отсвечивало багряными отблесками.

Подобные феномены не описаны в лоции. Единственное, что приходило на ум — где-то неподалеку возник вулкан.

Пропустить такое редкостное зрелище Сноу не хотел и, поскольку целью плавания было развеять его скуку, «Молли Уо» изменила курс. При слабом да еще встречном ветре трудно было предположить, сколько времени уйдет на то, чтобы достигнуть неведомой точки — на то она и неведомая. К полудню теория вулкана получила подтверждение: из тучи, что принесло с запада, посыпался пепел, устлавший палубу шхуны трехдюймовым слоем.

По счастью, встречный ветер сменился на попутный, свежий,

ровный, «Молли Уо» пошла бодро и быстро, но и через тридцать миль, и через шестьдесят никаких новых свидетельств близости вулкана не обнаруживалось.

Вдобавок к вечеру у экипажа появились признаки отравления — солонина оказалась подпорченной, либо пепел принес с собой ядовитое начало. Тошнота сменилась рвотой, желудочно-кишечное расстройство в той или иной степени поразило всю команду, даже капитан и пассажир, питавшиеся, разумеется, отдельно от матросов, и не солониной, а свежим мясом (на шхуне в клетке держали две дюжины кур и прочую мелкую живность) не избегли недомогания. Познания в медицине у капитана имелись, себе и Сноу он прописал ром и каломель, команде только каломель. Помогло лекарство, или здоровая натура взяла свое, но рвота и понос мало помалу унялись, хотя слабость и головокружение сохранялись и даже нарастали — то ли от рома, то ли просто.

Капитан решил забыть про вулкан и взял курс на ближайший порт, Таонги, и решение было совершенно верным — вскоре экипаж выполнял простейшие приказы с величайшим трудом, и ни брань, ни побои делу не помогали, болезнь день ото дня брала больше и больше. Самый простой маневр приходилось проводить ценой неимоверных усилий. Когда «Молли Уо», наконец, подошла к причалу Таонги, экипаж ее напоминал экипаж легендарного «Летучего Голландца» — крайне истощенные, похожие на скелеты люди с трудом сошли на берег.

Судьба туземных матросов в те времена никого не интересовала, но известно, что и капитан Якобсон, и Эдвард Сноу долго болели. Спустя месяц капитан продал шхуну и решил вернуться в родной Гетеборг. Добрался он до отчизны или нет, история умалчивает. Драматург Эдвард Сноу скончался в Лондоне весной следующего года, предварительно описав все происшествие в рассказе «Месть Гефеста». Последние дни, по свидетельству современников, он походил на многострадального Иова.

2

13 августа 1886 года (по Юлианскому календарю) в Архангельскую больницу доставили четверых рыбаков-поморов. Все они, исхудавшие, измученные несварением желудка, жестоко страдали: самый здоровый из них весил не более трех с половиной пудов. На коже виднелись множественные высыпания, более всего напоминавшие внутрикожные кровоизлияния, у всех наблюдалась кровоточивость десен и расшатанность зубов, волосы выпадали клоками. Напрашивался диагноз скорбута (цинги), но доктора Колыванова смущала история заболевания и всего плавания рыбаков, рассказанная старшим, Захаром Лыновым.

Поморы вышли в море три недели назад на шняве «Мария». В поисках трески забрались далеко на северо-восток от Архангельска, благо море было чистым и свободным ото льда. Там, далеко на северо-востоке, они нашли треску, которую и взяли изобильно. Все поморы были крепкими, здоровыми людьми, никакого стеснения в питании не имели и работали, как обычно, охотой (в те времена считалось, что цинга развивается от длительной темноты, отсутствии свежей пищи и недостатка физических упражнений).

Набрав трески столько, сколько вмещала шнява, они пустились в обратный путь, и здесь случилось странное — далеко на севере словно вспыхнуло второе солнце. Горело оно недолго, но, после того, как погасло, по небу прокатился тяжелый низкий гул, а вслед пролетел горячий ветер. Это не понравилось поморам, и они, подняв парус и положась на Николая Угодника, заспешили домой. В пути их настиг снег, но странный снег, пополам с пеплом. Со снегом пришла и болезнь, и если бы не треска, вернее, не ее печень, поморы, быть может, до берега и не добрались бы. Было-то их пятеро, так пятый печень не ел, и за день до того, как они дошли до дома, скончался.