Певцы Родины
Шрифт:
схлынет поток счастливых обладателей приглашений.
Такую картину можно было наблюдать у здания Академии художеств, что на
Кропоткинской улице в Москве, когда там была развернута юбилейная выставка
известного мастера кисти Бориса Михайловича Кустодиева.
В первом зале посетителей встречала хозяйка. Румяное, свежее лицо ее
было приветливо. Тугие косы, уложенные короной, венчали гордую голову.
Красавица была рада гостям, ее брови были чуть приподняты,
блестели. Она была прелестна и величава. Казалось, еще миг - и она степенно
шагнет вперед, навстречу гостям, и поклонится. Тогда станет видна серебряная
стежка пробора, сверкнут рубиновые серьги, зашуршат тяжелые складки лилового
шелкового платья, блеснет рдяным огнем большая брошь, зашелестит черный
платок, усыпанный лазурными, шафранными, пунцовыми, янтарными цветами,
обрамленными изумрудной зеленью... Казалось, она степенно опустит руку,
низко, чуть не касаясь земли кружевным плат-яем, и прозвучит любезное
сердцу: "Добро пожаловать?"
Но никогда не шагнет она, не поклонится, не оживет. Навеки будет стоять
на булыжной мостовой приволжского городка. И до окончания веков будет
бушевать кипень горяшжх красок русской осени, во всем великолепии червонных,
багряных листьев, яркого золота куполов церквей, пожара алой рябины,
пестряди лавок и лабазов с малахитовыми арбузами, пунцовыми яблоками.
Пройдут века, многое изменится, а все будут плыть и, плыть в высоком
небе облака над бескрайним синим раздольем Волги. Много времени пройдет, но
навсегда напоминанием о вечной красоте останутся богини Рубенса, закованные
в парчу и драгоценности инфанты Веласкеса, очаровательные и милые парижанки
Ренуара. Среди них будет и наша русская красавица "Купчиха", созданная
Кустодиевым в 1915 году.
Художник ушел от нас в 1927 году, тяжело больной, парализованный.
Последние пятнадцать лет жизни, а он прожил сорок девять лет, были очень
трудными. Неизлечимая опухоль спинного мозга, многочисленные операции,
клиники, больницы, бессонные ночи, неподвижность. И несмотря на все эти
испытания, именно в эти пятнадцать лет художник создал десятки картин,
составляющих славную главу в развитии живописи. Главу, полную радости,
солнца, веселого разноцветья.
Такова была сила характера Кустодиева. Натуры, цельной, чистой,
бесконечно преданной искусству.
Осень. Сырые туманы стелются по крутым склонам Альп, накрывая долину
Лейзена промозглой мглой.
Кустодиев лежал на балконе в меховом мешке. Тихо, слишком тихо для
живых. Туман обволакивает черные
подползает к балюстраде, он похож на огромную серую медузу.
Вдруг тишину прорезал звонкий рожок. Кустодиев вздрогнул. Почта...
"Милая Юля.
Получил я твое письмо сейчас с этой ужасной новостью - умер милый
Серов, умер наш лучший, чудесный художник-мастер. Как больно все это, как не
везет нам на лучших людей и как быстро они сходят со сцены... Меня это все
взволновало очень, я так ясно его вижу живым, хотя давно мы с ним последний
раз виделись - весной в Петербурге.
Шлю сегодня телеграмму его жене, хотя не знаю адреса, но думаю, что
дойдет, его ведь все знали в Москве.
...Вероятно, его уже похоронили вчера - как это ужасно... Как
несправедлива эта смерть в самой середине жизни, когда так много можно еще
дать, когда только и начинают открываться широкие и далекие горизонты".
Как трагически звучат эти слова из письма Кустодиева к жене Юлии
Евстафьевне, написанные им самим, тяжко, неизлечимо больным! Ведь в ту пору,
когда художник лежал в лечебнице далекого швейцарского курорта Лейзена,
месяцами прикованный к постели, ему было 33 года.
Лишь духовная сила и твердый характер волжанина помогали Кустодиеву.
Мгновения упадка и хандры сменялись днями, полными уверенности и подъема.
В один из таких добрых дней, когда недуг немного отпустил художника,
Кустодиев начинает, несмотря на запреты врачей, писать картину. Этому
полотну было суждено стать вехой на его творческом пути. На чужбине он
особенно остро ощутил красу родной земли.
...Невзирая на большой успех, достигнутый на первых порах творческого
пути, на поток заказов, Кустодиев глубоко переживал бесцельность и вредность
славы модного портретиста.
Сын Волги, он не мог не чувствовать всю фальшь и казенщину официального
Петербурга. Работая с Репиным над знаменитым "Заседанием Государственного
совета", Кустодиев близко узнал элиту государственного аппарата Российской
империи, подлинную цену многому.
"Питер мне опротивел до невозможности, так хочется куда-нибудь в глушь,
в деревню какую, что ли, в степь ли, только подальше от этого большого
туманного Питера с высокими ящиками-домами..."
Суета, бессмысленная, каждодневная, поглощала время, убивала талант
художника. А ведь он отлично знал, какие картины хотел бы создавать. Редко
кто из современников так чувствовал Русь. Но Кустодиев был вынужден писать