Пейзаж с бурей и двумя влюбленными
Шрифт:
Размышляя так, она обогнула замок и вышла на посыпанные красным песком дорожки парка. Вечерело, воздух уже стал прохладным; пахло лавром и душистым табаком. Внезапно Женевьева почувствовала, что за искусно постриженным лавровым кустом кто-то есть. Инстинктивно она замедлила шаг, но потом подумала, что один раз она сегодня уже пряталась, и второй раз будет перебор. Стараясь ступать, наоборот, тверже и громче, она пошла дальше.
На лужайке за кустом стояли двое. Женевьева узнала смуглого Лоуренса, рассказывавшего о своих приключениях, и сидевшую напротив него хорошенькую девушку. Они целовались; точнее,
— Может, пойдем в комнату? — сдавленным голосом спросила девушка.
— Нет, неудобно, — голос ее спутника был так же бесстрастен, как во время рассказа — пожалуй, лишь чуть мягче и ласковей. — Они ждут, что я буду играть.
— Ну ее к черту, эту музыку. Ты что, исполнитель?
В этот момент мужчина заметил вышедшую на открытую часть дорожки Женевьеву. И вновь ни один мускул не дрогнул на его смуглом лице. Мягко отстранив девушку, в то же время обняв ее за плечи, он поцеловал ее и увлек ко входу в замок. Женевьева, вся красная от того, что стала невольной свидетельницей интимной сцены, машинально прошла еще несколько шагов и остановилась. Ей уже не хотелось гулять, мечтать, думать о своем. Увиденное, вопреки ее воле, взволновало ее. Перед глазами стояло невозмутимое, словно отлитое из бронзы лицо Лоуренса. Да, обитатели замка живут действительно полной жизнью! А она? Как сложится у нее?
Глава вторая
Время приближалось к десяти часам утра, когда Женевьева постучалась в комнату Ричарда Фуллера. В одной руке у нее была стопка чистого белья, в другой — пакет с тряпками и совком для уборки мусора. Она еще с вечера решила, что начнет именно с комнаты американца. Хотя накануне они перебросились всего несколькими фразами, у девушки возникло впечатление, что они давно знакомы. Во всяком случае, она не испытывала перед ним такой робости, как перед мэтром Верноном.
— Заходите, заведение открыто! — услышала она голос Фуллера и, толкнув дверь, вошла. Комната была пуста.
— Мистер Фуллер! — позвала она.
— Я здесь! — голос американца донесся из-за открытого окна. Женевьева с любопытством подошла к окну. Оно было высокое и почти доходило до пола; одна створка играла роль двери. За ней находилась узенькая терраса, заканчивавшаяся лесенкой, которая вела вверх, на чердак. Террасу ограничивала высокая, почти в рост человека, сплошная балюстрада, делавшая того, кто стоял на террасе, невидимым со двора. Ричард Фуллер стоял в конце террасы и разглядывал окрестности. В одной руке у него был стакан с кубиком льда на дне, в другой — сигарета.
— А, это вы! — воскликнул он, увидев Женевьеву, И сделал приветственный жест. Казалось, он был искренне рад ее видеть — или он так приветствовал всех?
— Мадмуазель Женевьева, я не ошибся? У меня не слишком хорошая память на имена и даты. В моем мозгу застревает только что-то необычное, экзотическое. Если бы вас звали, например, Дагмара, я бы наверняка вас запомнил.
— Но ведь вы запомнили и мое имя, — возразила Женевьева.
— Значит, на то были причины, мне пока неведомые.
— Нигде, — покачала головой Женевьева. — Вы первый.
— Вот как! В таком случае к чему спешить? Не присоединитесь ли вы ко мне в моих утренних наблюдениях?
— Не слишком логичное предложение, — заметила Женевьева. — У меня еще ничего не сделано. Если бы вы были последним, тогда это выглядело бы логичным.
— А кто сказал, что наша жизнь подчиняется законам, сформулированным этим напыщенным Аристотелем? — американец погасил сигарету о балюстраду и подошел к Женевьеве. — Разве она не подчиняется нашим желаниям? Чувствам?
С этими словами он обнял девушку за талию. Она почувствовала и оценила твердость его руки. Сквозь тонкую ткань платья она ощущала его бедра, чувствовала исходящее от него желание. Секунду Женевьева оставалась в этих крепких объятиях, с улыбкой изучая оказавшееся так близко лицо, затем мягко освободилась. Фуллер не пытался ее удержать; он наблюдал за ней с изумлением.
— Провалиться мне на этом месте, — заявил он, — если я когда-нибудь видел такую реакцию. Бывало всякое, но такое — впервые. Что это значит, прекрасная Женевьева?
— Это значит, что вы мне нравитесь, — просто ответила Женевьева, — и, может быть, даже нравится, как вы обнимаете. Я не откажусь с вами потанцевать, побеседовать. Но ведь вы на этом не остановитесь, верно?
— Совершенно верно, будь я проклят! — заверил ее Фуллер.
— Ну вот, а дальнейшее я совершенно не представляю без любви. Понимаете, не представляю! Искренне не могу понять, как это можно делать. Видимо, это недостаток моего развития, мистер Фуллер, увы, — с притворным смирением она склонила голову.
— Да, вы интересная девушка! — заявил американец. — Я готов сделать вам предложение.
— Как, уже? — продолжая игру, всплеснула руками Женевьева. — Может, все же немного поухаживаете?
— Именно это я и имел в виду! С вами интересно разговаривать. Вы, помимо всего, умеете слушать, а это важно. Кстати, не зовите меня мистером Фуллером. Слово “Ричард” мне нравится гораздо больше.
— Я попробую, — серьезно пообещала Женевьева. — Пожалуй, я начну уборку, а то, боюсь, мы так проболтаем все утро, а ведь я должна закончить все к десяти часам.
— Ну, а я, с вашего разрешения, побуду здесь. Позвольте ваш мешок — туда должен отправиться вот этот окурок. И эта бутылка тоже.
Женевьева вернулась в комнату, подмела пол, застелила чистую постель, вытерла пыль с мебели. Возле стола она остановилась в нерешительности: там стояла пишущая машинка, окруженная разбросанными в беспорядке листами бумаги с какими-то чертежами, схемами, планами.
— Стол не трогать, как я понимаю? — спросила она в открытую дверь.
— Ни в коем случае, — раздался ответ Фуллера. — Каждая бумажка там знает свое место. Все ненужное — в корзинке.