Пианистка
Шрифт:
Эрика, как замечает Клеммер, одета совершенно иначе, по-новому: одежда соответствует поводу, а повод одежде. Одежда для нее как всегда — самое главное, вообще женщине всегда нужны украшения, чтобы добиться признания, и один только лес еще никогда не украшал женщину. Наоборот, женщина своим присутствием должна придавать лесу особый шик, в этом она схожа со зверем, за которым наблюдает в бинокль охотник. Эрика купила прочные туристские ботинки и хорошо смазала их жиром, чтобы они не пропускали влагу. В этих ботинках она, если нужно, спокойно пройдет уйму километров. На ней спортивная блуза в клеточку, теплая куртка, брюки до колен, на ногах шерстяные гамаши. Она прихватила даже маленький рюкзак с провиантом. Она не взяла с собой веревки, потому что не любит экстремальный спорт! Если уж заниматься экстремальным спортом, то без страховочных сеток и веревок; эта женщина готова подвергнуть себя опасностям, связанным с неистовыми телесными забавами, во время которых все зависит только от тебя и от партнера, и спасительный якорь ей ни к чему.
У Эрики есть план, как скормить себя мужчине крохотными порциями. Он не должен переедать, пусть он страдает от сверлящего голода по ней. Так она себе все это представляет, когда сидит дома со своей матерью. Она экономит себя и раздает себя крайне неохотно, предварительно все как следует обдумав. Она трясется от скупости над своими фунтами и килограммами. Она алчно отсчитает и выложит перед Клеммером на стол всю звонкую мелочь своего тела, и он будет считать, что получил по меньшей мере вдвое больше, чем она на самом деле потратила. После дерзкой эскапады в письме она взяла свой ход назад, что далось ей нелегко. Она прочно застряла в копилке собственного тела, в этой отливающей синевой
Вальтер Клеммер размышляет. Он решает, что вовсе не надо совершать слишком дальнее путешествие, чтобы испробовать что-то новенькое. Он, всегда испытывающий научный интерес, предлагает — вот Эрика удивится! — заняться этим не сходя с места. К чему отправляться в дальнюю даль? Кроме того, он потом вполне еще успеет к трем часам в клуб дзюдо! В любви позволено все, нельзя лишь шутить с нею. Если она серьезно, то он и подавно согласен. Пожалуйста. До настоящего времени он вел себя мягко и предупредительно, но он может быть и жестоким, он это докажет. Точно так, как она того желает. Вместо того чтобы, как положено, ответить ученику, Эрика Кохут тащит его за собой в каморку со швабрами и ведрами, которая, как ей известно, никогда не запирается. Он должен показать ей, на что способен. Женщина излучает силу, которая побуждает к движению. Пусть он покажет ей то, чему никогда не учился. Сильно и едко пахнут моющие средства, в углу сложен в кучу всякий инвентарь. Для начала Эрика просит прощения, потому что ей не следовало писать молодому человеку письмо. Она развивает эту мысль. Она опускается перед Клеммером на колени и неловкими поцелуями покрывает его сопротивляющийся живот. Обтянутые гетрами колени, еще не совершавшие походов в сферы высокого искусства любви, купаются в пыли. Каморка уборщиц — самое грязное помещение в здании. Вовсю сверкают ребристые подошвы новехоньких башмаков. И ученик, и учительница, каждый из них намертво прикипел к своей маленькой планете любви, к своим ледяным торосам, которые плывут прочь друг от друга, словно угрюмые необжитые континенты. Клеммер неприятно поражен ее покорностью и пасует перед громкими требованиями, которые она выдвигает, не имея к тому никакого навыка.
Ее покорность кричит громче любой откровенной похоти. Клеммер отвечает: «Прошу тебя, встань сейчас же!» Он видит, что она вышвырнула за борт всю свою гордость, и он тотчас же употребляет всю свою гордость на то, чтобы не оказаться за бортом. В самом крайнем случае он привяжет себя к рулю. Они еще только начали, но им уже не соединиться друг с другом, хотя они упрямо стремятся к этому соединению. Чувства учительницы, этот восходящий воздушный поток, рвутся к небесам. Собственно, Клеммеру сейчас ничего такого не хочется, но он должен, потому что от него этого хотят. Он крепко сжимает колени, словно смущенный школьник. Женщина неистово трется о его бедра и молит о снисхождении и об атаке. «Как прекрасно у нас получится!» Подушки ее плоти ерзают на полу. Эрика объясняется в любви, и это объяснение заключается в том, что она вновь не предъявляет ничего, кроме скучных требований, заумных договоров и не один раз подтвержденных соглашений. Клеммер не одаривает ее любовью. Он говорит: «Эй, не так шустро. Прусская гвардия с пальбой не торопится». Эрика расписывает, сколь далеко она хотела бы зайти при тех или иных обстоятельствах, а Клеммер планирует самое большее прогулку по Ратушному парку в умеренном темпе. Он просит: «Не сегодня, давай на следующей неделе! Тогда у меня будет больше времени». Его просьбы не помогают, и он начинает незаметно поглаживать себя, но все в нем остается как мертвое. Женщина гонит его в зияющую нору, в которой на его инструмент большой спрос, да вот только на запросы он пока никак не отвечает. Клеммер в панике жамкает, дергает и встряхивает свою плоть. Женщина пока еще ничего не заметила. Она несется на него, как лавина любви. Она уже всхлипывает, говорит, что берет назад слова, сказанные раньше, обещает взамен самое лучшее. Вот она и спасена: наконец! Клеммер, не воспламеняясь, вовсю трудится у себя пониже живота, он крутит свой инструмент туда и сюда, бьет по нему железом. Искры брызжут во все стороны. Он испытывает страх перед внутренними покоями этой учительницы музыки, которые давно никто не проветривал. Эти покои намерены полностью поглотить его! Эрика явно ожидает сразу всего, что он имеет, а он еще не выставил и не продемонстрировал ей даже самый маленький кончик. Она совершает любовные телодвижения, которые, как она считает, нужно в подобных случаях совершать и которые она подсмотрела у других. Ее тело подает сигналы, путая неуклюжесть со страстностью, а в ответ ему несутся сигналы беспомощности. Он ДОЛЖЕН, и поэтому он не МОЖЕТ. Оправдываясь, Клеммер заявляет: «Со мной так нельзя, заруби себе на носу!» Эрика тянет за молнию его брюк. Она вытягивает у него рубашку из штанов и совершает неистовые движения, как это принято и заведено у любящих. С Клеммером не происходит ничего, что могло бы послужить доказательством любви. Спустя некоторое время Эрика, разочарованно стуча ботинками, расхаживает по каморке. Она предлагает взамен полностью обустроенный мир чувств. Она объясняет все перевозбуждением и нервозностью и говорит, что все же очень рада этому внешнему доказательству его любви. Клеммер не может, потому что он должен. Принуждение исходит от этой женщины электромагнитными волнами. Она сама — принуждение во плоти. Эрика садится на корточки, словно воплощенная неуклюжесть, словно заклятье, коварно перегибающееся пополам, и впивается поцелуями в выступ между бедрами ученика. Молодой человек охает, словно ее настойчивость что-то пробуждает в нем, он со стоном выдавливает из себя: «Так ты меня не опутаешь. Ты меня не опутаешь». В принципе, он очень даже готов в любое время испытать в любви что-нибудь новенькое. В конце концов, он от беспомощности опрокидывает Эрику и ребром ладони слегка ударяет ее по шее. Ее голова послушно наклоняется вниз и вперед. Эрика забывает обо всем вокруг, теряя все из виду. Перед ней только пол каморки. Женщина в любви легко о себе забывает, в ней так мало того, о чем следовало бы помнить. Клеммер прислушивается к шуму снаружи и вздрагивает. Губы женщины, словно старую перчатку, он пытается быстро натянуть на свой член, вновь опадающий после короткого оживления. Перчатка слишком велика. С нею ничего не происходит, и с Клеммером тоже ничего не происходит, в то время как все существо учительницы незаметно растворяется вдали.
Клеммер неистово тычется в ее губы, но доказательств любви нет как нет. Обмякший член словно бесчувственная пробка плывет по ее водам. Он по-прежнему крепко держит женщину за волосы, надеясь, что у него что-нибудь вырастет. Вполуха Клеммер прислушивается к коридору, не идет ли уборщица. Все остальное в нем прислушивается к плоти, не восстает ли она. Учительница, взнузданная и стреноженная любовью, облизывает Клеммера со всех сторон, словно корова только что народившегося теленка. Она возвещает ему, что все наверняка получится и что у них, у обоих, есть еще бездна времени, ведь в их страсти они не сомневаются. Только не надо нервничать! Увещевания, произнесенные невнятно, приводят молодого человека в бешенство, он снова слышит в них приказной тон. Разве не эта начальница постоянно приказывает ему тыкать пальцами в клавиши и нажимать ногами на педали в определенных местах, диктуемых музыкой? Она ставит свои музыкальные познания выше Клеммера как мужчины и, томясь под ним, вызывает у него такой прилив отвращения, который он не в состоянии описать. Она съеживается в размерах, склоняясь к его члену, а тот, в свою очередь, остается съеженным. Клеммер по-прежнему наносит удары в раскрытые губы Эрики, которую постепенно начинает тошнить. Женщина с наполовину наполненным ртом продолжает заботливо утешать его и говорить о будущем. «Нас ждут радость и наслаждение!» Они не видят глаз друг друга; она перестала быть тем, кто отдает команды, она — это волосы, затылок, шея, непостижимость. Любовный автомат, который больше не функционирует, даже если пнуть изо всех сил. Ученику хочется только одного: отточить на ней свой инструмент. В принципе, его инструмент никак не связан с остальным телом. А женщину любовь всегда захватывает целиком. Женщину влечет к тому, чтобы отдать за любовь все, что она имеет, и оставить сдачу на прилавке. Эрика и Вальтер Клеммер говорят в один голос: сегодня не получается, завтра получится наверняка. Эрика видит в его неуспехе самое глубокое доказательство любви. Клеммер из-за своей немощи пребывает в полном бешенстве; он крепко держит женщину за волосы, причиняя ей боль, чтобы на сей раз она не посмела ускользнуть из-за своей обычной бесцветной нерешительности. Наконец-то она здесь, воспользуемся этим и, в соответствии с договором, изо всех сил дернем ее за волосы. Оба они, как сговорившись, громко выкрикивают слова любви.
Звезда ученика закатывается, столкнувшись с непосильной задачей. Она не восходит на этом небосклоне. Лабиринт так и не расступается перед ним, как бы сильно он ни тянул за нить Ариадны. Между деревьями и кустами, не знающими ножниц садовника, не раскрывается прямая тропа страсти. Женщина лепечет о лесах, наполненных сводящими с ума открытиями, но известны ей разве что ежевика да белые грибы. Она утверждает, что заслужила их долгим ожиданием. Ученик проявил усердие, и за это ему обещают приз. Приз заключается в любви Эрики, и ученику как раз ее вручают. Неумело мусоля между нёбом и языком его мягкий отросточек, она ожидает от своей будущей страсти чего-то такого, что похоже на учебную туристскую тропу с растениями, каждое из которых снабжено аккуратно написанными табличками. Читаешь надпись и радуешься, узнавая давно известный кустарник. Видишь змею в траве и ужасаешься, потому что на ней нет таблички. Женщина называет эту неуютную каморку обиталищем их любви. Здесь и сейчас! Ученик молча наносит удары в мягкое полукружье рта, в этот беззвучный горн, в котором его плоть слегка задевает ее зубы, и он советует ей быть поосторожней. В такой ситуации мужчина опасается зубов больше, чем любой болезни. Он потеет и кряхтит, показывая, что старается изо всех сил. Он кричит, что постоянно думает о ее письме. Как глупо. Она со своим письмом виновата в том, что он не может совершить любовный подвиг, а вынужден только думать о любви. Она, эта женщина, воздвигла непреодолимое препятствие.
Истинный размер его члена, о котором он возбужденно рассказывает женщине, еще никогда не отдававшей должной дани его плоти, радует его так, как новый «конструктор» радует любознательного мальчугана. Размер никак не удается продемонстрировать. Учительница, еще никогда не знавшая страсти, внимает детальному описанию с дружески-страстным усердием. Она соглашается с ним и вовсю радуется тому, что скоро, очень скоро сможет получить удовольствие и от этого, и от многого другого! Она пытается незаметно выплюнуть его член, однако ученик Клеммер настойчиво принуждает ее вновь раскрыть губы, пренебрегая состоянием госпожи учительницы. Так быстро он не отступится! Ей придется глотать это горькое лекарство неподслащенным. Эрику Кохут обволакивают первые страхи, связанные с неудачей, в которой она, пожалуй, виновата. ЕЕ юный ученик все еще пытается получить сексуальное удовольствие, не думая ни о чем, однако из его затеи ничего не выходит. В женщине, заполняющей бездну всем своим существом, вздымается на волнах темный корабль страха, уже поднимающий паруса. Очнувшись от неистовства, она помимо своей воли начинает различать отдельные детали этого крохотного помещения. Глубоко внизу за окном каморки — крона дерева. Это каштан. Клеммер удерживает в полости ее рта безвкусную трубочку с леденцами, свой любовный отросток. Мужчина всем телом прижимается к ее лицу и бессмысленно стонет. Уголком глаза Эрика замечает едва приметное колебание ветвей там, внизу. На них падают первые капли дождя. Листья намокают и обвисают. Летят во все стороны неслышные отсюда брызги, и на дерево обрушивается ливень. Весеннее утро не сдержало своего обещания. Свежая листва беззвучно склоняется под напором дождевых капель. Небесная канонада обрушивается на ветки. Мужчина по-прежнему втискивает себя в женский рот и держит Эрику за волосы и за уши, в то время как на улице всемогущая природа демонстрирует свое могущество. Ей по-прежнему еще хочется, а он по-прежнему еще не может. Он маленький и мягкий, а положено ему быть большим и твердым. Ученик визжит, но уже от злости, он скрежещет зубами, потому что он сегодня не в состоянии проявить себя с выигрышной стороны. Он сегодня наверняка не сможет разрядиться в отверстие ее рта, расположенное в голове, в самом ее выигрышном месте.
Эрика ни о чем не думает, и хотя во рту у нее почти ничего нет, она ощущает удушье. Тошнота поднимается в ней, и Эрика хватает ртом воздух. Ученик елозит по ее лицу жесткими волосами лобка, заменяя усердием твердость собственной плоти, и вовсю клянет свой инструмент. В Эрике поднимается волна тошноты. Она с силой вырывается, ее выворачивает прямо в старое жестяное ведро, удачно оказавшееся рядом. Слышны шаги, кто-то направляется в сторону каморки, однако чашу сию проносит мимо и в дверь никто не заглядывает. Между отдельными приступами тошноты учительница успокаивает мужчину: все не так худо, как это выглядит. Желчь рвется из ее тела наружу. Эрика судорожно прижимает руки к желудку и почти машинально говорит о том великом наслаждении, которое ждет их впереди. То, что случилось сегодня, особой радости не доставило, но скоро, совсем скоро радость вырвется из стартового загона на широкий простор. Отдышавшись, Эрика неустанно твердит о сильных и настоящих чувствах, она протирает их белым платочком и горделиво выставляет на обозрение. «Все это я сохранила для тебя, Вальтер, теперь настал черед!» Ее даже перестало тошнить. Она хочет прополоскать рот водой и получает за это легкую шутливую оплеуху. Мужчина в ярости: «Никогда не смей поступать так в тот самый момент, когда я готов достигнуть абсолютного накала. Теперь ты окончательно выбила меня из колеи. Ты не смогла дождаться, пока я доберусь до заснеженных вершин. Не смей полоскать после меня рот». Эрика пробует лепетать изношенные слова любви, но он ее высмеивает. Равномерно барабанит дождь. Вода течет по стеклу. Женщина обвивает мужчину руками и что-то ему подробно описывает. Мужчина говорит ей в ответ, что от нее воняет! Знает ли она, что от нее воняет? Он повторяет эту фразу еще несколько раз. Ведь звучит она так красиво: «Известно ли вам, фрау Эрика, как от вас сильно воняет?» Она совершенно растеряна. И снова пытается легонько лизнуть его. Получается не так, как этого бы хотелось. Снаружи наползают тучи, становится совсем темно. Хотя это было понятно с первого раза, Клеммер продолжает тупо повторять, что Эрика воняет, воняет так, что вся каморка пропахла ее отвратительным запахом. Она написала ему письмо, и вот его ответ: он ничего от нее не хочет, к тому же от нее невыносимо воняет. Клеммер осторожно дергает Эрику за волосы. Ей придется уехать из города, чтобы его молодые ноздри более не ощущали ее своеобразного и отвратительного запаха, этих животных испарений гнили. «Тьфу, дьявол, как вы воняете, вы себе этого даже не можете представить, госпожа учительница музыки».
Эрика соскальзыват (sic!) в теплое гнездо, в ручеек стыда, словно в ванну, в которую окунаешься осторожно, потому что вода довольно грязная. Мимо, пузырясь, проплывают грязные шапки пены стыда, мертвые крысы неудачи, клочки бумаги, деревянные чурки уродства, старый матрац, заляпанный пятнами спермы. Вода прибывает и прибывает. Она поднимается все выше. Пуская пузыри, женщина поднимается вдоль мужчины вверх, до бетонного венца его беспощадной головы. Голова произносит монотонные фразы, и речь в них идет только о вони, источником которой ученик называет свою учительницу музыки.
Эрика ощущает дистанцию между обжитым миром и миром пустоты. Ученик утверждает, что она, Эрика, воняет. Он готов присягнуть в этом. Эрика готова идти навстречу своей смерти. Ученик готов покинуть помещение, в котором он обнаружил собственную несостоятельность. Эрика ищет боли, которая приведет ее к смерти. Клеммер застегивает ширинку и направляется к выходу. Эрике хочется, чтобы он сдавил ей глотку, хочется угасающим зрением, глазами, выскакивающими из орбит, видеть, как он это делает. Его образ сохранится в ее глазах вплоть до распада ее тела. Он больше не повторяет, что она воняет, она для него в этом мире больше не существует. Он хочет уйти. Эрика хочет почувствовать, как на нее обрушивается смертельный удар его руки, и стыд ложится на ее тело, словно огромная подушка.