Пиастры, ром и черная метка!
Шрифт:
Психологическая травма, полученная в пиратском плену, давала о себе знать. Кардос превратился в ярого пиратофоба. Причем одинаково сильно ненавидел все нации, кроме собственной. Человек широких взглядов!..
Макс почесал в затылке, прикидывая, во что он вляпался. Выходило, что все грустно. Три человека без команды, потрепанный бриг, отсутствие оборотных средств, долгосрочные кредиты и, главное, никаких ближних или дальних планов. Ну каким, собственно, образом они будут искать этих самых пиратов? И что делать, если все же найдут?..
И тут он вспомнил кое о чем… точнее, кое о ком. Флинт, чертов пиратский
Максим не слишком-то поверил в историю о панамских сокровищах, но внезапно ему пришло в голову иное: Флинт — пират, он знает все о других пиратах! А им позарез нужен консультант, специалист по пиратам. Так почему бы не попытаться получить своего собственного независимого эксперта по этим вопросам, причем совершенно задешево?
Он тут же посвятил Васко в свой план, пока оставив в стороне историю про золото Панамы, и тот, скрепя сердцем, его одобрил. Это далось ему с большим трудом, ведь именно Флинт был причиной всех его текущих бед, и Васко планировал присутствовать при казни. И все же в итоге де Кардос внял голосу разума.
— Хорошо, пусть будет Флинт! Но я клянусь Святой Марией, что я сам перережу ему глотку, если он вздумает нас обмануть. Вы совершенно правы, нам необходим советчик. И если этот чертов Флинт сумеет нам хоть чем-то помочь, пусть еще немного поживет!
— Завтра его планируют повесить, — напомнил Макс.
— Я постараюсь уладить этот вопрос, — пообещал де Кардос, — вы идите домой, друг мой, вам нужно выспаться! Правда, наша хозяйка, донья Кармелита, слегка зла… постарайтесь с ней не сталкиваться, с утра она оттает…
Максим охотно последовал совету, ему жутко хотелось вымыться — после камеры он чувствовал себя так, словно вывалялся в нечистотах.Он направился к выходу, но дорогу ему преградили дон Эстебан и несколько его человек — надменных, словно павлины, и опять накачавшихся по самые уши дармовым вином.
Впрочем, в этот раз рыбоголовый проявил большую осмотрительность. Он лишь попытался пронзить Максима тяжелым взглядом, дабы тот убоялся, но особого эффекта не случилось.
Эстебан вызывал у Максима искреннюю неприязнь, в том числе тем, что был один в один похож на знаменитого в будущем блогера, с характерным вытянутым лицом и слегка сплющенным с боков черепом.
Макс лишь пожал плечами в ответ, ожидая, пока ему освободят дорогу. Драться не хотелось, но если бы пришлось, то лучше, чтобы заварушку начал не он.
Эстебан подошел вплотную, играя неприятной улыбкой на тонких губах. Со стороны все выглядело мирно, словно пара приятелей просто решили немного поболтать между собой.
— Ты думаешь, нашел покровителя и теперь защищен со всех сторон? — прошипел Эстебан. — Ничего между нами не кончено! Считай, ты уже мертвец!
Максим совершенно не испугался угроз, хотя, наверное, стоило бы. При этом он никогда не был отчаянным храбрецом, дело обстояло совершенно в ином. В детстве и юности он весьма побаивался местных хулиганов. Даже не то, чтобы даже побаивался — скорее опасался. Главная проблема заключалась не в том, чтобы дать разовый отпор — это было полбеды. Основное начиналось, когда тебя изо дня в день подкарауливали после школы и били. Каждый день, на протяжении многих лет. Такое случалось с некоторыми, кому совсем не повезло, кто не родился на районе, не имел друзей или репутации. Им приходилось терпеть. Дать сдачи не получалось, потому что тогда били втроем или впятером. И деваться было некуда. Ты был привязан к школе, и найти тебя мог любой.
А тут, господи, да кого бояться? Местного князька, едва отрастившего усы? Плевать! Даже если в ближайшей подворотни люди Эстебана встретят Максима и прирежут — все равно. Он не испытывал ни малейшей капли страха. Он был в этом мире чужим и ненадолго. Он умирал несколько раз и возрождался. Ему безразлично, что будет завтра.
Ничто и никогда не пересилит тот вечный страх подростка, идущего домой по вечернему городу.
Сейчас он не боялся, и просто обошел Эстебана, даже не ответив на его угрозы. Мог бы еще разок дать по физиономии, но зачем создавать де Мендосу новые проблемы. Пустое.
Рыбоголовый опешил, он прежде явно не привык, чтобы его персону игнорировали столь бесцеремонным образом. Но Максим уже покинул здание, вышел за оцепление и неспешно направился в сторону борделя. Никто его не остановил. Дорогу он помнил прекрасно, да тут и запоминать было нечего — центральная часть Портобело была слишком мала, чтобы заблудиться.
Дом греха донны Кармелиты в это время суток оказался весьма оживленным. Горели факелы, слышались приглушенные стенами звуки гитар, туда и обратно сновали какие-то люди. Солдат на входе сменили массивные охранники, пропустившие Максима внутрь без единого слова.
Там было не менее весело, чем на приеме в таможне. При этом все было достаточно пристойно. Сеньориты прогуливались под ручку с кавалерами, играла музыка, слуги подливали напитки. Никакого разврата и непристойностей! Даже обидно, подумал Максим, в кои веки угораздило поселиться в самом настоящем борделе, а все вокруг выглядит, как на балу в пансионе для благородных девиц.
К его счастью, с сеньорой Кармелитой он не пересекся, и сразу прошел на второй этаж в свою комнату.
Дверь была приоткрыта, и из комнаты раздавался женский смех и громкий мужской голос.
Судя по всему, Ганс вовсе не ожидал возвращения своего господина этим вечером и решительно наслаждался жизнью, ничуть не переживая по поводу того, что Хьюго фон Валленштейн вынужден провести эту ночь в общей камере местной тюрьмы в окружении всяческого сброда.
«Ах, ты ж, сволочь, — подумал Максим, рассердившись, — хрен тебе, а не блядки!»
Резким движением, распахнув двери, он застал весьма живописную картину.
Под потолком кружил давешний попугай и истошно вопил без всякой видимой причины. Саму же комнату окутывали клубы табачного дыма, а вокруг стоял сильный запах крепкого алкоголя.
Посреди комнаты, абсолютно обнаженная, танцевала давешняя рыжая. Музыка ей не требовалась. Она кружилась, вертела бедрами, заманчиво изгибалась, трясла попой — и все это ради одного зрителя.
Ганс Вебер, в одном исподнем на голое тело, с пеньковой трубкой во рту и увесистой кружкой в руках, восседал в массивном кресле и любовался на приватный танец-тверк в средневековом исполнении.
— Гуляем, значит? — недобро поинтересовался Хьюго, мрачным взором оглядывая помещение.
Рыжая испуганно вскрикнула и в мгновение ока убежала из комнаты в чем мать родила. Ганс проводил ее расстроенным взглядом. Его планы на вечер явно не ограничивались одним лишь созерцанием танца.