Пик (это я)
Шрифт:
Все в зале захлопали, так Шнур их завел, а один мужчина сказал: «Молодец, сынок». Я видел, как им понравился Шнур: они даже музыкальный автомат выключили.
Шейла подошла и села рядом со мной. Мы сидели в углу возле окна, и оттуда были отлично видны и веселые огоньки на мокром асфальте, и люди перед нами, и эстрада. Шнур застучал ногою об пол, ударник подхватил, и понеслось! Шнур схватил дудку, задрал вверх и дул в нее что есть мочи, поводя головой из стороны в сторону, и челюсти у него заработали так же быстро, как работали в тот день руки. Когда я это увидел, то понял, какой Шнур сильный, прямо железный.
Услышав его, все повскакали со своих мест.
— Так, так, так, так! — завопил тот же мужчина у стойки, схватил свою шляпу, взмахнул ею и принялся отплясывать. До чего же он здорово управлял
Шнур расхаживал взад-вперед, поднимая всем настроение своей джамповой песней, которая мчалась так быстро, как тот автобус, про который я тебе рассказывал, помнишь? А он все быстрее и быстрее играл, на одном дыхании, то взбираясь высоко вверх, то резко скатываясь вниз — ба-а-амп! — а потом опять на середину. «Давай, Шнур!» — покрикивал барабанщик, грохоча своим палочками. Чарли колотил по пианино всеми пальцами сразу: «бам» — вступал он, когда Шнур переводил дух, и опять «бам», когда Шнур начинал снова. Знаешь, дед, у него в легких воздуха было больше, чем у десятерых, и он мог играть всю ночь напролет. Никогда не слышал ничего похожего и не видел, чтобы от одного человека было столько шума и столько музыки! Шейла сидела, улыбаясь своему Шнуру и под столом хлопая в ладоши в такт барабану. И я так делал, и ужасно жалел, что не умею танцевать.
— Давай, давай, давай, — повторял мужчина с шляпой, и размахивал в воздухе руками, и хохотал, и вдруг, перекрывая общий шум, завыл: «Потряса-а-а-а-юще!» — громко, как сирена, подающая сигналы кораблям в тумане. Ужасно он был забавный!
Шнур уже весь взмок, но никто не хотел останавливаться, да он и сам не хотел и продолжал играть, а капли пота текли у него по лицу как сегодня утром, когда он махал лопатой, — я боялся, сейчас зальет всю эстраду, но он ни на секунду не прерывался — закончив одно, сразу начинал другое и, казалось, может так продолжать еще лет сто. Не-ет, Шнур и правда был потрясающий. Песня длилась уже минут двадцать, и все, кто сидел за баром, теперь подтянулись к сцене и дружно хлопали в такт Шнуру, как будто все стали его оркестром. Я с трудом мог разглядеть брата сквозь толпу: лицо у него было черное-пречерное и мокрое, как будто он плакал и смеялся одновременно, а глаза были закрыты и он никого не видел, но отлично знал, что все здесь, перед ним. Он то обнимал дудку, то отталкивал, словно это была его собственная жизнь и он не знал, радоваться ему или горевать. То и дело заставлял ее смеяться, и все смеялись вместе с ней. А сам говорил, говорил, снова и снова рассказывая свою историю мне, Шейле и всем остальным. Выкладывал все, что было у него на душе, а все в зале слушали Шнура, потому что хотели, чтобы им хотя бы чуть-чуть от этого досталось. Толпа колыхалась перед ним — это он своей музыкой насылал шторм и заставлял волноваться море. Вдруг дудка заржала, как лошадь, и затихла, все завизжали, требуя еще, и Шнур долго выделывал разные штуки, пока дудка не закричала, как ослица. Его попросили повторить, но Шнур стал взбираться выше и, наконец, выдал высокий долгий свист, как будто звал непослушную собаку, — я чуть не оглох. А Шнур все держал и держал эту ноту, и у меня закружилась голова (да и у всех, и у него самого наверняка тоже), а когда я привык и звук даже начал мне нравиться, брат вернулся вниз, на обычные ноты, и снова все принялись прыгать и смеяться.
Вошла какая-то новая компания, и Шнур, завидев их, перестал играть.
Нужно было остановиться. Брат вытер лицо кухонным полотенцем и вместе с Чарли и барабанщиком сел с нами в углу. От барной стойки к нам подошел мужчина и спросил, играл ли когда-нибудь Шнур с большим бэндом.
— Разве не тебя я видел с Лайонелом Хэмптоном и Кути Уильямсом [7] ?
Шнур ответил, что нет, и тогда мужчина сказал:
— Ты должен играть с биг-бэндом и начать зарабатывать деньги. Вряд ли тебе хочется всю жизнь играть за гроши в дыре, вроде этой, да еще на склеенном инструменте. Найди себе агента.
7
Лайонел Хэмптон (1908–2012) — выдающийся джазовый музыкант и бэнд-лидер. Кути Уильямс (Уильямс Чарльз Мелвин; 1911–1985) — джазовый трубач, один из солистов оркестра Дюка
— Агента? — переспросил Шнур. — Это который работает с бандами? — Он не разбирался в таких вещах и даже растерялся.
К нам подошел еще один мужчина, улыбнулся, пожал Шнуру руку и, не сказав ни слова, вернулся обратно к бару.
Вот как им понравился мой брат. Он был и правда отличным музыкантом.
В девять пришел хозяин с остальными музыкантами, среди которых был и солист — старший брат Чарли; все были готовы выйти на сцену. Но тут хитрый хозяин заметил у Шнура под мышкой дырку:
— У тебя нет ничего получше? Нет? Может, возьмешь костюм у кого-нибудь из ребят?
Все посмотрели друг на друга и, посовещавшись, пришли к выводу, что есть один костюм, но в Балтиморе. Этот Балтимор отсюда довольно далеко, и хозяину пришлось это признать, но ему все равно не нравилось, что Шнур будет в своем страшненьком костюме. Хозяин призадумался, бормотал что-то себе под нос, качал головой, и я понял, что вряд ли Шнур заработает пять баксов. Брат тоже это понял и принялся уговаривать хозяина:
— Да какая разница, никто не увидит, я не стану поднимать руки, вот так буду держать. — И показал, как.
— Понимаешь, — ответил хозяин, — сегодня выходной, попозже соберется приличный народ, ну и… сам посуди, ты… это будет плоховато выглядеть. Дурной тон, понимаешь?
Если бы ты меня спросил, дед, я бы тебе сказал, что он просто хотел сэкономить эти несчастные пять баксов. Один музыкант из бэнда приболел, и Шнур всего-навсего должен был его заменить, но хозяин решил, что обойдется без моего брата.
И мы, Шнур, Шейла и я, пошли домой. Пешком, под дождем. Первое, что сказал Шнур, было:
— Я даже раскрутиться как следует не успел.
Вот от чего он расстроился. Шейла, ничего не ответив, взяла его за руку, и дальше они зашагали рядом, Шейле как будто нравилось так гулять, она выглядела веселой, Шнур даже спросил, чего это она радуется. Понимаешь, дед, они были очень бедные, и как раз в тот день ломали голову, где добыть денег, а через пару дней пора было платить за квартиру. Помнишь, Шнур всегда говорил, как хорошо в Калифорнии? Думаю, он и Шейле намекал, чтобы она с ним туда поехала. Я не говорил тебе, но Шнур, после того как еще мальчишкой уехал из Северной Каролины, почти все время жил в Калифорнии и перед тем, как пришел за мной, специально оттуда приехал, чтобы жениться на Шейле. Ну вот, а сейчас Шейла все это вспомнила, собрала вместе и как будто сделала Шнуру рождественский подарок:
— Давай возьмем сто долларов, которые я заначила, и поедем в Калифорнию. Маме я объясню, что у нас нет другого выхода. Первое время поживем у моей сестры в Сан-Франциско. Потом найдем работу — надеюсь, там с этим не хуже, чем здесь. Что думаешь?
— Крошка, — Шнур засмеялся и обнял ее, — это именно то, чего я хочу!
Вот так мы и решили отправиться в Калифорнию. И было это в тот самый день, когда Шнур потерял две работы.
11. Собираемся в Калифорнию
Мы собирались целых два дня. Шейлина мама, которая жила за углом, уже в третий или четвертый раз пришла к нам, и всякий раз ругалась с Шейлой из-за отъезда в Калифорнию. Оказывается, семья Шейлы живет в Нью-Йорке очень давно, все подолгу работают на одном месте, поэтому им сложно понять, как можно мотаться по всей стране. Однажды они уже пытались остановить Зельду, Шейлину сестру, которая уехала-таки в Калифорнию и у которой мы как раз собирались пожить.
— Ньюйоркцы всегда боятся оставлять насиженные места, — сказал Шнур. — А жить нужно не в Нью-Йорке, а в Калифорнии. «Калифорния, я еду к тебе, / Открывай свои Золотые ворота» [8] . Слышали когда-нибудь эту песню? Солнце, фрукты, дешевое вино и безбашенные ребята… Там не страшно, даже если не найдешь работу, — всегда можно прокормиться виноградом, который падает с грузовиков на дорогу. А в Нью-Йорке ни винограда не подберешь с земли, ни орехов.
8
Строчки из популярной американской песни середины 40-х гг. XX в. «Калифорния, я еду к тебе!», которую пел Эл Джолсон.