Пикник на острове сокровищ

Донцова Дарья

Глава 16

Красное помойное ведро сиротливо стояло у стены. На самом верху лежала жестяная синяя банка из-под черной икры, около нее виднелся смятый полиэтиленовый пакет с надписью «Памперсы для лежачих больных». Я ткнул пальцем в кнопку и вошел в лифт. Похоже, эта Люба завзятая врушка, только что жаловалась мне на вопиющую бедность, и вот, пожалуйста: икра да памперсы. Но мне нужно сказать Любе «спасибо». Я понял, где можно найти человека, который хорошо знаком с Трофимовым. Егора похоронили? А кто выписал свидетельство о смерти? Сотрудник загса! И просто так, за красивые глаза, справку не дадут. Кроме того, «покойного» не отпевал священнослужитель. Хоть Егор

и не был верующим, но богохульствовать бы не стал. Мне бы, дураку, сразу сообразить, отчего священник не провожает покойного в последний путь. Только ведь в голову не могло прийти, какую шутку задумал приятель.

Утром я позвонил в дом Егора и со страхом спросил:

– Можно Ольгу Андреевну?

– Это я, – ответил хриплый голос.

Мне удалось скрыть удивление. Маму Егора все зовут Ольгушкой, причем фамильярно обращаться к ней начинают сразу же после знакомства. Кстати, она сама так представляется, протягивает тоненькую, как веточка, руку и говорит:

– Ольгушка.

Со спины старушку можно принять за девушку лет двадцати, веса в ней не наберется и сорока килограммов, одевается она в джинсы и свитера. Шубы Ольгушка не носит по идейным соображениям: раньше у нее в доме проживало четыре собаки и три кошки, теперь же остался лишь один перс, старый Базиль.

– Когда тебе перевалило за шестьдесят пять, – объяснила мне как-то Ольгушка, – аморально покупать щенка или котенка. Животные живут лет по пятнадцать, а кто даст гарантию, что я проскриплю еще столько же? И какова судьба собаки или киски после смерти хозяйки? Представляешь трагедию: выброшенное на улицу животное, приученное к комфортным условиям. Конечно, мне будет очень плохо без любимых пуделей и персов, но нельзя же проявлять эгоизм!

В этой фразе вся Ольгушка, о себе она думает в последнюю очередь. Иногда встречаются люди, насаждающие добро агрессивно, насильно заставляющие других вести правильный образ жизни. Хотя, что такое «правильно», на самом деле не знает никто. Всяк сверчок знает свой шесток, но, увы, эта простая мысль редко приходит людям в голову. Большинство из нас третирует домашних исключительно из желания сделать им хорошо. Мать семейства с желчным пузырем, набитым камнями, из лучших побуждений начинает потчевать семью протертыми супами и блюдами, сделанными на пару.

«Никакой колбасы, мяса и жареных кур, – вопит дама, выхватывая у мужа и детей „вредную“ еду, – мне это доктор запретил».

Все так, но у других-то каменоломни в организме не обнаружены, они могут позволить себе жареные котлеты. Ан нет, хозяйка рьяно «оздоравливает» домашних и имеет в результате развод и скандал с детьми. Курить вредно! Но разве полезно грызть постоянно человека, который затравленно дымит на лестнице? «Опять сигареты! Ползарплаты искурил! Обо мне и детях подумал? Ты умрешь, кто о нас позаботится!» Помилуйте, чего больше в подобных высказываниях? Любви к мужу, заботы о нем либо страха за свое будущее и нежелания потерять заработок супруга?

Ольгушка никогда не была такой. Лет десять назад у нее диагностировали диабет. Другая бы слегла в кровать и заставила мир вертеться вокруг себя, постоянно упрекая домашних за их здоровье. Ольгушка просто стала соблюдать диету, при этом, учтите, она готовит еду для Егора и его жены, варит борщи со сладкой, запрещенной ей свеклой, печет потрясающие пироги, но сама ничего этого не ест.

Имеется еще одна причина, по которой я завидую Егору: Ольгушка обожает сына. Ее любовь не слепа, Дружинину частенько доставалось от нее за идиотские забавы типа спуска по веревке с верхнего этажа небоскреба, но если с Егором случалась беда, мать бросалась к нему на помощь, не раздумывая.

Я уже говорил,

что мы с Егором познакомились в редакции журнала «Литературный Восток». Меня туда пристроил отец, это было последней услугой, которую Павел Подушкин оказал сыну. Если честно, наш коллектив почти полностью состоял из «детей» и «внуков». Главный редактор принимал на службу только своих и особо не утруждал сотрудников. Работа была не бей лежачего, приходили мы к одиннадцати, пили чай, болтали, потом немного читали чужие, чаще всего бездарные рукописи, обедали, вновь гоняли чаи и шли домой. Присутственных дней на неделе было три – понедельник, вторник и четверг. В среду и пятницу мы не приезжали в редакцию, работали дома, суббота и воскресенье были заслуженными выходными. Насколько я помню, платили мне сто восемьдесят рублей, замечательная зарплата по советским временам. А еще можно было оформить творческий отпуск. Единственная беда, омрачавшая прелесть этой службы, носила имя «коллеги». Такого количества зависти, желчи, сплетен и досужих разговоров я более никогда и нигде не встречал. Еще меня поражало редкостное двуличие сослуживцев. Очень хорошо помню, как мне удалось опубликовать пару собственных стихотворений в журнале «Москва». Гордый до невозможности, я, наивный юноша, притащил журнал на работу и начал хвастаться. На лицах коллег расцвели улыбки, из их уст посыпались поздравления и пожелания творческих удач.

– Это дело надо отметить, – потер жилистые ладони наш ответственный секретарь Марк Лавров, – обмыть восход новой поэтической звезды.

Я кинулся в магазин, набрал нехитрой закуски, водки и ринулся назад. В коридоре было пусто, дверь в родной отдел, где мы сидели восьмером, сразу открыть не удалось, мешали покупки. Я поставил сумки на пол и услышал из-за створки визгливый голос Марка:

– Обедать пойдем?

– Сейчас Подушкин жрачку припрет, – сказал Ярослав Петькин, – чего свои тратить, на чужие поедим!

– Как тебе его стишата? – полюбопытствовал Марк.

– Дерьмо, – емко ответил Ярослав.

– Графомания, – подхватила Рита Миронова.

– На мой взгляд, тошниловка, – согласилась с ней Наташа Пасюк, – у нас всегда так: дерьмо течет – дерьму дорогу.

Несмотря на высшее филологическое образование, мои сослуживцы частенько беседовали отнюдь не на литературном языке.

– …! – коротко оценил Марк. – И почему его напечатали?

– Сумел пробиться, – хихикнул Ярослав.

– Зачем он работает? – протянула Наташа. – Небось Павлик припас для сына золотишка.

– По-моему, ребята, он пидор, – вдруг заявила молчавшая до сих пор Лиза Вергасова, – натуральный!

Все захихикали.

– И стишата у него пидорские, – подвел итог Марк, – но в нашей стране всплывает лишь то, что способно плавать, а талантливым и умным остается в стол работать.

Стряхнув оцепенение, я постучал.

– Ой, Ванечка пришел, – закричала Лиза, распахивая дверь, – давай помогу, милый!

После того как я подслушал разговор, мне стало невмоготу видеть «приятелей», а тут главный внезапно предложил:

– Иван Павлович, не хочешь переехать в комнату к Дружинину? Там, правда, места меньше, зато потише.

Я, сообразив, что один недоброжелатель лучше семерых, мигом перебрался за новый стол. Егора я знал плохо, просто раскланивался с ним в коридоре. Через полгода стало понятно: судьба послала мне замечательного друга, мы были очень похожи. Папенька Дружинина, впрочем, никогда не имел такой популярности, как Павел Подушкин, он переводил малоизвестных поэтов Кавказа на русский язык и умер довольно давно, я никогда не видел его книг. А вот Ольгушка являлась антиподом Николетты. Но это были все различия, в остальном, если отбросить любовь Егора к экстремальным развлечениям, мы совпадали полностью.