Пилигрим в море
Шрифт:
Стало быть, собственно говоря, сражались по-настоящему только двое из экипажа, но зато эти двое были намного ловчее, опытнее и сильнее других. Они прекрасно справлялись со всеми своими противниками, которые яростно и бесстрашно бились, мужественно презирая смерть. Однако же они были ведь совершенно не обучены, чтобы долго сопротивляться. На какой-то миг чаша весов для обоих, умелых, знавших свое дело, бойцов заколебалась, и шкипер, заметивший это, крикнул Джованни и Товию, находившимся внизу, чтобы те поднялись и помогли им. Неясно только, имел ли он в виду их обоих или только Джованни. Тот сделал несколько шагов к переносному трапу, который по-прежнему свисал вниз в их лодку, но остановился. Он бросил робкий, молчаливый взгляд на Товия, который ни разу не шевельнулся и недвижно стоял обратив к морю свое напряженное с твердыми
Тяжелее всего пришлось там, на верхней палубе, с капитаном, который, несмотря на свой возраст, был намного сильнее всех других противников и, кроме того, привычен тратить свои силы понемногу, когда это необходимо. Они не могли справиться с ним, пока все остальные уже не были мертвы или тяжело ранены и лежали окровавленные на палубе. И в последний миг он оказал страшное сопротивление.
– Ах ты, гиена!
– взревел он, кипя от ярости, и, замахнувшись на шкипера, нанес ему удар, который, однако же, ранил того совсем легко, потому что Ферранте бросился между ними. В конце концов удалось связать капитана лесой, которая попалась под руку, и тем самым битве был положен конец.
Шкипер послал Ферранте и великана вниз, под палубу, посмотреть, какая там кладь, и узнать, что там самое ценное и что легче всего перевезти к ним на судно. Потом подозвал к себе коротышку Джу-сто, который боязливо, готовый к самому худшему, приблизился к нему. Ферранте очень хотелось бы остаться, чтобы порешить дело с капитаном, но шкипер, махнув рукой, прогнал и его, и великана, повторив им свой приказ.
– А с этим мы сами управимся!
– сказал он. Капитан лежал связанный, не в силах шевельнуться. Он не произнес больше ни слова, а только презрительно смотрел на своего победителя. По-видимому, это презрение и приводило шкипера в такую ярость. Не без причины подозревал он, что тот, другой, считает его капитаном судна куда более низкого разряда. Из его холодных глаз пресмыкающегося изливалась ненависть и желание отомстить этому старому, преисполненному достоинства человеку. Тот считал себя куда значительней, чем он, потому что водил по морю так называемый честный корабль, перевозил купцов и товары; и торговые сделки - куплю и продажу - они совершали так называемым честным путем, по совести. Отомстить этому человеку с седыми волосами и благородным взглядом моряка, взглядом, который теперь уже не был столь спокоен и прямодушен, а дик, как у зверя.
– Ты назвал меня гиеной?
– очень медленно спросил шкипер.
– Разве нет?
Капитан не ответил ни слова. Он явно решил не вступать ни в какую беседу со своим презренным палачом.
– Тогда я покажу тебе, как расправляется гиена со своей жертвой. Может, ты знаешь, что сама она ее не убивает? Она не унижается до этого, или же это ее не забавляет. Она предоставляет это делать другим. Сюда!
– приказал он Джу-сто.
– Ближе. Ты что, боишься, бедняга?! Разве ты не видишь, он связан как должно, по-настоящему связан. Тебе совсем не надобно бояться. Вот жалкий, трусливый бедняга, который позаботится о тебе. Он, может, не особенно умелый, но в конце концов он все равно тебя убьет. Ну вот, покажи, что ты мужчина! Не дрожи так, скотина ты этакая! Начни же когда-нибудь!
Лицо Джусто было белым как мел. Он в самом деле дрожал, и длинный узкий нож, такой же, как у Ферранте, был слишком велик для его ручонки.
– Так! Коли его! Коли его, говорю тебе.
Джусто склонился над жертвой и, замахнувшись, нанес несколько ударов, но, казалось, они едва ли проникли дальше платья капитана.
– До чего же ты жалкий бессильный бедняга! Тогда ударь его в горло! Слышишь ты, в горло!
Джусто так и сделал. Но когда брызнула кровь, его лицо почти позеленело и начало покрываться холодным потом. Он не выносил вида крови. А шкипер, который, видимо, прекрасно это знал, испытывал особое удовольствие, заставляя его убивать. Голос его звучал холодно и повелительно над связанной жертвой. Все это время старый капитан не издавал ни звука. Подобное самообладание, казалось, еще больше разъярило его палача.
– Отрежь ему голову! Отрежь ему голову!
– хрипло кричал он, совершенно теряя самообладание.
Джусто не осмелился сделать то, что ему было велено, а вместо этого наносил своим чрезмерно большим для него ножом вслепую один удар за другим в шею капитана. И под конец
– Наконец-то.
– Удовлетворенный, шкипер презрительно улыбался ему и мертвецу.
Вот так он одновременно подверг пытке и бедного старого капитана с его честным лицом, и запуганного человечка с крысиной мордочкой.
Тут из люка в палубе появились Ферранте и великан с двумя большими тюками; великан тащил громадный тюк: он очень любил носить тяжести. Они не знали, что в этих тюках, и шкипер выругал их за это. Затем он велел Джусто вместо них спуститься вниз, в трюм, и посмотреть, есть ли там что-нибудь ценное либо пригодное для них. В подобных делах он больше всего полагался на коротышку, которого обычно страшно презирал. Но сначала Джусто пришлось обыскать карманы торговцев, посмотреть, нет ли у них чего при себе. И с чувством глубокого облегчения, благодарности за то, что он наконец может заняться собственным ремеслом, Джусто тотчас же рьяно приступил к делу. Ловко и привычно обыскал он мертвых и живых; он набрал много денег, которые шкипер тотчас же у него отнял. Те, кто еще был жив, жаловались и стонали, когда он к ним прикасался, но не оказывали ни малейшего сопротивления, когда их грабили, отнимая золото и драгоценности.
Затем Джусто последовал вслед за Ферранте и великаном вниз под палубу, чтобы продолжить грабеж корабля.
Для перевоза клади на их судно потребовалось довольно много времени, и великану вместе с Ферранте пришлось совершить много рейсов взад-вперед, несмотря на то что Джусто присматривал за тем, чтобы брали только самое лучшее и наименее громоздкое. Там было немало такого, что в самом деле заслуживало, чтобы его украли. Много подлинных драгоценностей он отыскал внизу и, поднимаясь раз за разом наверх, восхищенно извещал об этом шкипера. Джусто был в совершеннейшем восторге от богатой добычи, хотя самому ему ничего не досталось и он даже не удостоился простой благодарности. Так что он, собственно говоря, поступал вполне бескорыстно. И по праву чувствовал себя счастливым. Ведь им попался корабль с таким драгоценным грузом.
А может, он и в самом деле был почти что хорошим человеком? Трудно с уверенностью ответить на этот вопрос.
В самом конце великан перенес наверх несколько огромных бочек с вином и разные ценности, которые шкипер, колеблясь, все же позволил им взять с собой.
Они уже были готовы отчалить.
С разбитого корабля все еще слышались горестные крики и стоны оставшихся в живых купцов. Товий подошел к шкиперу и запальчиво сказал ему, что должно бы взять их на борт. Шкипер презрительно глянул на него, не удостоив ответом. Он только пожал плечами и повернулся к нему спиной. Ферранте, как раз стоявший рядом, издал суховатый, пренебрежительный смешок и вперил в Товия злобный взгляд.
Они отправились в путь.
Солнце садилось. Море, которое почти успокоилось, переливалось всеми цветами радуги, неопределенными и изменчивыми, но неописуемо прекрасными и яркими. Казалось, будто всевозможные цветы рассеяны на его бескрайних просторах, будто они лежат там и колышатся, чтобы затем медленно увянуть и поблекнуть, когда их настигнет смерть, исполненная несказанного счастья, грусти и красоты.
А Товий в полном одиночестве стоял и смотрел на это.
Они ведь по праву могли быть довольны собой и своей богатой добычей. Даже шкипер казался довольным. Он согласился, что каждый из них заслужил стаканчик вина, и велел откупорить одну из бочек. Еды у них было вдоволь, и еды более лакомой, чем та, к которой они были привычны. Они расположились на палубе, и началось настоящее пиршество. Ферранте и великан с жадностью набросились на еду и питье. Великан поглощал неимоверные количества еды. Он вкладывал громадные куски в свою могучую пасть и заливал их огромным количеством вина. Казалось, он ел и пил всем своим телом; и тот, кто видел его за едой, мог догадаться, откуда у него такие неизмеримые мышцы и откуда черпает он свои силы, как он стал таким, каким он был, и как он мог оставаться таким. Тот, можно сказать, становился свидетелем его происхождения и его дальнейшего существования. Но видно, ему не так уж часто предоставлялся случай заправиться вином и едой так, как сейчас.