Пилигримы
Шрифт:
Божественный Мануил круто развернулся на пятках и покинул членов своего синклита, застывших в горестном недоумении. Сиятельный Никифор являл в этом ряду огорченных византийских вельмож счастливое исключение. Из туч, сгустившихся над его головой, молния так и не ударила. Гроза прошла стороной, задев Никифора Кондостефана разве что по касательной. Однако расслабляться было явно преждевременно. Если французы, чего доброго, решатся на штурм, то судьба эпарха, не подготовившего город к обороне, будет решена в течение нескольких мгновений.
Обстоятельным размышлением Никифора помешал Андроник Комнин, явившийся к нему с неожиданным визитом. Эпарх терпеть не мог этого развязного отпрыска могущественного рода, но не станешь же гнать с порога двоюродного брата басилевса. Кондостефану пришлось мобилизовать все свои скромные силы, чтобы достойно принять привередливого гостя.
– Император в гневе, – известил эпарх Комнина.
– Ничего, – легкомысленно махнул рукой Андроник. – Прекрасная Феодора найдет, чем его утешить.
Никифора передернуло.
– А я ведь к тебе совсем по другому поводу, Никифор, – сказал Андроник, впиваясь великолепными зубами в нежное куриное мясо. – Покажи своих диких скифов. Мне Палеолог уже все уши о них прожужжал. Весь Константинополь гудит как потревоженный улей. Они что, действительно объявили нам войну?
И тут эпарха Никифора осенило. Возможно, это была первая гениальная мысль, пришедшая в его голову за всю жизнь, зато эта мысль спасала Константинополь от разорения, а потому была достойна восхищения и даже одобрения из высочайших уст. Однако было бы величайшей глупостью делиться ею с Андроником Комниным, одним из самых болтливых и легкомысленных людей в городе.
– Скифы приехали не ко мне, а к протоспафарию Константину с весьма таинственной миссией, сиятельный Андроник. Кстати, ты знаешь, что Элеонора Аквитанская супруга французского короля одна из красивейших женщин Европы?
– Первый раз слышу, – ошалело уставился на эпарха Комнин.
– Ты меня удивляешь, Андроник, – печально вздохнул Никифор. – Самый блестящий и образованный вельможа Константинополя вдруг оказался на обочине грядущих событий. Я бы на твоем месте расспросил сведущих людей, и уж как минимум послал бы прекрасной даме подарок.
– Спасибо за совет, эпарх, – подхватился Андроник. – А с Михаила Палеолога я еще спрошу. Задурил мне голову своими скифами, а самое главное утаил.
Воистину сегодняшний день оказался самым удачным в жизни Никифора Кондостефана, мысли одна гениальнее другой роились в его голове, и оставалось только найти человека, с которым можно было бы ими поделиться. Размышлял эпарх недолго и уже через несколько минут стучался в ворота чужой усадьбы. Сиятельный Константин был удивлен взволнованным видом старого друга, но, тем не менее, выслушал его с большим вниманием. Однако понял далеко не сразу, несмотря на острый ум и большой опыт в интригах.
– Скифский царь? – переспросил он удивленно. – А где мы его возьмем?
– У тебя во дворце, сиятельный Константин, – всплеснул руками Никифор, от души сожалея о недогадливости друга. – Я имею в виду боярина Андрея и его русов.
– Вообще-то он не боярин, а князь, – задумчиво проговорил протоспафарий. – Старший сын Юрия Долгорукого, соперника Изяслава Киевского в борьбе за великий стол.
– Так ведь это удача, Константин, – возликовал эпарх. – Нам ничего выдумывать не придется! Город уже и так гудит по поводу скифского войска. Спасибо комиту Палеологу, раструбившему о твоих гостях на весь Константинополь.
– При князе Андрее только сотня мечников и прибыл он к нам не для войны, а для переговоров.
– А французы об этом знают?
– Никто не знает, кроме меня и басилевса.
– Вот видишь! – вскочил на ноги Никифор. – А войско мы ему найдем. Пусть печенеги прогуляются по Фракии и напустят там побольше пыли. А мы объявим и своим олухам, и французам, что на помощь басилевсу движется неисчислимая армия скифов князя Андрея. Последнему ничего делать не придется, только щеки надувать.
Константин неожиданно засмеялся, сверкнув на гостя синими веселыми глазами:
– Ну, Никифор, не ожидал я от тебя такого коварства. Ты никому о своем замысле не говорил?
– Нет, – прижал к груди ладонь эпарх. – Только тебе. А басилевсу ты уж сам доложи.
– К божественному Мануилу пойдем вместе. Он жаждал совета от мудрых людей, вот ты его и порадуешь. Если нам удастся провести французов, то быть тебе, сиятельный Никифор, членом синклита – вот тебе моя рука.
Герхард де Лаваль допустил, быть может, самую крупную ошибку в своей жизни. Он не устранил лохага Стефания сразу же после убийства барона фон Зильберштофа. И этот промах вполне мог стоить ему головы. Фридрих Швабский выдавил из лохага прониаров все, что тот знал о щедром алеманском рыцаре. Седая прядь на темной шевелюре, приобретенная во время несчастливого похода в славянские земли, едва не погубила Герхарда в самом расцвете сил. Вот и не верь после этого в магию и колдовство. Если бы не Одоакр фон Вальхайм, успевший предупредить сообщника, то пришлось бы сейчас благородному шевалье де Лавалю не вино пить в константинопольском трактире, а болтаться на пеньковой веревке, на потеху воронью. Деньги у Герхарда пока были, какое-то время он мог пожить под гостеприимным кровом дядюшки Аристарха, но трактир далеко не самое безопасное место для провинившегося рыцаря, которого ищут не только алеманы, но и агенты императора Мануила. Протоспафарий Константин слишком опытный и предусмотрительный человек, чтобы оставить без внимания приметного шевалье, едва не ввергнувшего Византию в пучину новых бед. Трактир дядюшки Аристарха был расположен в двухстах шагах от роскошного обиталища протоспафария. Сюда частенько забредали слуги сиятельного Константина в поисках веселящего напитка. Один из них поведал трактирщику о таинственных скифах, прибывших несколько дней назад в усадьбу гордого патрикия, любимца императора Мануила. О скифах, идущих на помощь, Константинополю, Герхард уже слышал, но никак не мог взять в толк, откуда взялось это грозное войско, всерьез угрожающее французскому королю. Дабы получить интересующие его сведения, Лавалю пришлось прикупить кучу грязного тряпья и войлочную шляпу. Теперь он мало чем отличался от обитателей здешнего дна и мог почти беспрепятственно приблизиться к усадьбе Константина. Угрозу для него представляли разве что нищие, усмотревшие в нем конкурента, однако серебряная монета, преподнесенная их главарю, разом утихомирила разгорающиеся страсти. Место у ворот усадьбы протоспафария считалось у обитателей константинопольского дна хлебным, ибо сиятельный Константин жил на широкую ногу, а его гости отличались щедростью. Впрочем, Герхард никогда не снимал шляпы, боясь быть опознанным, а потому медные и серебряные монеты местных вельмож практически не попадали в его мошну. Что вполне устраивало как нищих, не жаловавших конкурентов, так и самого Герхарда. Таинственных скифов, одетых с вызывающей варварской роскошью, Лаваль увидел уже на следующий день после того, как обжился на городском дне. Кавалькада из тридцати всадников во главе со смуглым, узкоглазым человеком выехала со двора усадьбы и церемониальным шагом прошествовала мимо нищих, поливая их дождем из медных и серебряных монет. Обитатели константинопольского дна буквально взвыли от неслыханной удачи, выпавшей на их долю, и кинулись собирать монеты с грязной мостовой, а замешкавшийся Герхард едва не был сбит конем крайнего всадника, облаченного отнюдь не в скифский наряд. Всадник в лазоревом пелиссоне оглянулся еще раз, но Лаваль уже успел юркнуть за чужие спины. Для того чтобы опознать Филиппа де Руси, Герхарду хватило нескольких мгновений. Зато он не мог с уверенностью сказать, узнал ли капитан антиохийской гвардии своего самого лютого врага. Исключить такую возможность было нельзя. Филиппа мог обмануть наряд Герхарда, но по прошествии некоторого времени, он наверняка спохватится и пошлет на розыски подозрительного человека своих людей. Герхарду следовало как можно скорее убираться из трактира гостеприимного Аристарха и найти себе более надежное убежище в этом огромном, но на редкость тесном городе.
Константинополь не успокаивался даже по ночам. Но если днем хозяевами его узких улочек были ремесленники и торговцы, то ночью их сменяли собаки и воры. Добропорядочные обыватели старательно запирали двери своих домов на крепкие запоры, а если неотложная потребность выгоняла их порой на улицы родного города, то старались передвигаться толпой, а еще лучше под охраной отважных молодцов, вооруженных секирами и дубинами. Герхард шел по городу один. Пока ночной странник обеспокоил только собак, увязавшихся за ним вереницей. Но как только он свернул под арку, нависающую над мостовой, появились и двуногие хищники. Грабителей оказалось четверо. Никаких сомнений в своем праве обобрать одинокого прохожего у них не было. Добычей они не собирались делиться даже с собаками, а потому в два счета разогнали их ударами увесистых дубин. Этот квартал Константинополя нельзя было назвать престижным, что, однако, не мешало богатым и влиятельным людям его посещать. Секрет такого поведения византийских вельмож объяснялся просто – именно здесь располагались притоны с красивыми девушками, где любили расслабляться старые и молодые развратники. До нужных дверей Герхарду оставалось пройти всего несколько шагов, когда его окликнули нелюбезные попутчики. Благородному шевалье предложили поделиться серебром и золотом с бедствующими горожанами. К сожалению, Герхард мог предложить им только сталь. Меч неожиданно для преследователей выскользнул из складок его одежды и обрушился на голову одного из них. Вор упал как подкошенный, забрызгав кровью мостовую и своих товарищей. Последние расценили поведение Лаваля как невежливое и разорвали ночную тишину протестующими воплями. Их грязные ругательства поддержали злобным лаем оголодавшие псы. Дабы не затягивать переговоры, ведущиеся столь неподобающим образом, Герхард точными ударами меча поверг на землю еще двух грабителей. Последний из нападающих счел инцидент исчерпанным и поспешно ретировался с места кровавой схватки. Поверженные тела достались собакам, проявившим завидную выдержку во время чужой драки, а Герхард поспешно юркнул в приоткрывшуюся ему навстречу входную дверь.
– Мадам ждет вас, – услышал он чей-то испуганный голос, прозвучавший из темноты.
Увы, за время, прошедшее со дня их последней встречи, Жозефина де Мондидье не стала моложе. Годы брали свое, а потому и выглядела старая соратница Лаваля по темным делам именно так, как и должна выглядеть женщина, давно перевалившая рубеж пятидесятилетия. Правда, Жозефина утверждала, что ей нет еще и сорока пяти, но Герхард был слишком искушенным человеком, чтобы верить в сказки. Благородная дама де Мондидье, потерявшая во время мятежа в Триполи не только сына, но и имя, присутствие духа не утратила и сумела вполне сносно устроиться в Константинополе, пустив в ход весь свой опыт, накопленный в гаремах эмиров и на ложах коронованных особ. Иными словами, она открыла в столице Византии притон, пользующийся большим успехом у местной знати. Герхард оценил убранство покоев благородной Жозефины и пришел к выводу, что его старая приятельница не бедствует.