Пилот на войне
Шрифт:
— Валера, смотри сам: новая машина, только со сборки, а правый воздушный руль уже пашет через раз. Надо что-то решать.
— Скажи, лейтенант, за каким тебе воздушный руль в космосе?
— Положено, мичман, положено уставом! Проверка всех систем перед вылетом. Я бы мог вообще с вахты сняться по причине технической неисправности, а отвечать тебе.
— Зануда ты, Сергей.
— Я просто жить хочу. Разбирайся в темпе, а то будет рапорт, ты меня знаешь! — Цапко покинул Роднина, озабоченно чесавшего затылок, и сел рядом на ящик.
— Андрей. —
— Привет, Серега. — Я протянул руку, которую Цапко с видимой неохотой потряс.
— Ненавижу, когда меня называют Серегой.
— Что там у тебя с рулями?
— Да на правой плоскости закрылок не выпускается, хоть плачь. — Цапко метнул злой взгляд в спину мичмана, который с ответственным видом общался по рации. — В космосе до этого руля как до пульсара в системе Большой Похрен. А вообще — непорядок. Сам понимаешь.
Я закивал: понимаю, конечно. Не дай Бог срочное перебазирование и придется нырять в атмосферу планеты! У «Дюрандаля» плоскости механизированы на феноменальном уровне, но даже один нерабочий закрылок может стоить жизни.
К «Дюрандалю» подкатила ремплатформа, с нее сошли два техника и принялись совещаться с Валерой.
— Да, Роднина ты напряг по делу. Ты мне вот что скажи: насчет Паркиды откуда узнал?
Цапко глянул на меня, не поворачивая головы, зато знатно изогнув бровь.
— Услышал, все-таки… Курить будешь? — В его руке появилась пачка сигарет.
— Буду. Попробуй не услышать! Ты так шепчешь, что через капитальную переборку слышно.
Сигареты сошлись над огнем моей зажигалки, и пару секунд мы вкусно причмокивали, раздувая «топку здоровья».
— Я ничего точно не знаю, но вывод простой: оттяпаем у клона Паркиду, и они сразу запросят мира. — Сказал Цапко, заложив ногу на ногу. — Конкордианцы — не идиоты. Их единственный козырь — неограниченный запас люксогена. Весь люксоген идет с Паркиды. Нет Паркиды — нет люксогена, воевать не на чем, потому что флот встал. Точка. А штурмовать Вэртрагну — пустой номер. Ну разметелим мы метрополию, и что?
— Хоть душа отдохнет. — Ответил я сквозь зажатый в зубах фильтр, скручивая бумажный кулек, чтобы было куда стряхивать пепел.
Цапко отнял бумажку и извлек из кармана манерную пепельницу с откидной крышкой. Не поделка какая-нибудь, что вытачивали из титанировых неликвидов наши умельцы. Дорогая вещь ювелирной работы, явно из серебра, явно подарочная.
— Это наукой не доказано, насчет души. Нам войну выигрывать надо, а не утешаться, что, вот, сучьи клоны Москву сожгли, а мы им за это — Хосров.
Правильные мысли. Я думал так же, но не с кем было поделиться. Во-первых, некогда. Во-вторых, лишний раз болтать о секретной цели наступления — не самая мудрая позиция.
Догадался?
Ну так и молчи в тряпочку, раз такой умный.
Мы с Цапко хором затянулись, и я понял, что оба смотрим на переборку, где трехметровая плакатная женщина с суровым лицом предупреждала: «Не болтай!»
— Откуда такая шикарная пепельница, Сергей?
— Подарок. —
— Ясно, что подарок. От кого?
— Не твое дело, Румянцев. — Лейтенант снова сделался нелюдим. Пора откланиваться, судя по всему.
И точно.
К «Дюрандалю» подошел Симкин — самый опытный техник Галактики. Он послушал жалобы Валеры, забрался в кокпит, что-то покрутил и, пожалуйте, флуггер выпустил закрылок и помахал им в воздухе.
— Ну что? — Семен показался из кабины. — У кого руки из жопы? У тебя, Роднин, или у товарища пилота? Почему у меня все работает?!
Цапко раздавил сигарету и устремился к машине. Точно, пора валить, пока не достало отдачей — уж очень боевое настроение наблюдалось на лицах Симкина и Цапко. Сейчас ведь начнут выгрызать печенки друг другу, а потом и за окружающих примутся.
Я сбежал.
Ангарный лифт до третьей палубы, а в коридоре…
Вместо блаженного спокойствия меня захлестнул водоворот: людей, слов, громких криков, суеты. По выходу из лифта чей-то ботинок пребольно отдавил ногу.
Ого!
Да тут целый митинг!
Лифтовая площадка, вообще-то, располагает. Места много. А как иначе? Лифты — залог оперативного приведения экипажа по боевому расписанию. Поэтому размеры площадок рассчитаны так, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах здесь не возникало заторов. Жилая палуба — не исключение.
Напротив лифтов над головами многолюдного собрания возвышалась голова моего тезки, Андрея Белоконя. Его пресс-офицерская карьера на «Трех Святителях» закончилась в связи с безвозвратной убылью матчасти, но должность и энтузиазм остались.
Белоконь еще и комэск-раз, так что его воспитанники были в центре митинга в полном составе. Ну конечно: Свешников, Бельский, Рахолла, Гаврин, Сумароков, Цимисхий… да все здесь. Знакомые затылки в две шеренги.
Интересно, куда взгромоздился Белоконь, раз так здорово возвышается — по пояс над людским озером.
— …месть, товарищи! Справедливое воздаяние! Когда мы пойдем на вылет, наши сердца должны пламенеть ненавистью! Клоны опять и опять переходят границы законов войны и человечности! Так неужели мы будем терпеть?! Доколе, товарищи?! Пусть славное имя «Принца Астурийского» огненным отпечатком останется в наших душах, чтобы рука не дрогнула, чтобы даже тень сомнения не закралась, когда быстрые крылья наших могучих машин понесут расплату коварному врагу! Итак: нет — жалости! Нет — пощаде!
Ужас какой.
Задыхается, размахивает свернутыми в трубку бумагами и продолжает вещать. И ведь прет Белоконя на чистом духе, без всяких допингов!
Я оглядел ближайших соседей.
Во! Связист Илларион Забалуев. То что нужно! Связисты всегда в курсе всех событий.
— Товарищ капитан третьего ранга… — прошептал я, аккуратно дергая нужный рукав.
— А? — Он обернулся.
— Вы не знаете, что случилось? А то я только с вахты. И тут такое. — Свистящий шепот, нас еле слышно из-за белоконного грохота от переборки до переборки.