Пилсудский(Легенды и факты)
Шрифт:
Неудивительно, что такая атмосфера повлекла за собой существенные изменения в образе мышления Маршала. Он начал презирать противников, а это вело к мысли, допускающей грубое насилие над ними. Уже в интервью, данном 6 января 1923 года Игнацы Роснеру, редактору «Курьера польского», он говорил, что в Польше господствует «глубоко безнравственная политическая мысль», опирающаяся на «легкость принятия лжи как основы политической мысли и политических суждений, с которой вести честный спор чрезвычайно трудно…».
Явно стало меняться отношение Пилсудского к окружению. Он перестал доверять даже самым близким людям. Стал резким, требовательным, часто неприветливым в беседах. Именно в это время явная метаморфоза произошла с языком его высказываний. «В речи молодого Пилсудского, — писал Адам Кшижановский [114] ,— деликатного и изысканного в обхождении, отсутствовала грубая брань
114
Адам Кшижановский (1873–1963) — профессор политической экономии в Ягеллонском университете (с 1912 года). В межвоенный период был советником правительства и оказывал влияние на финансовую политику государства. В 1928 и 1930 годах избирался в Сейм от Беспартийного блока. В 1931 году вышел из «ББ» в знак протеста против ареста депутатов от Центролева. В народной Польше был депутатом Сейма. Автор работ по теории экономики, экономической истории и этике.
Это объяснение, достойное пилсудчика, идеализировало мотивы поведения Маршала. Тезис о дидактическом понимании грубости в отношениях с людьми уязвим. Он разговаривал тем же языком с противником, что и с друзьями, хотя в отношении последних мог быть милым и обходительным, если был в настроении или имел какой-то интерес.
«Мне рассказывал майор из тогдашнего генштаба Тадеуш Шотцель, — вспоминал Вацлав Енджеевич эпизод, относившийся скорее всего к весне 1923 года, — что в один из дней он должен был протоколировать совещание высших военных чинов, на котором председательствовал Пилсудский. В тот день он был в прекрасном расположении духа и язык, с помощью которого он громил людей и дела, был как нельзя более непарламентский для уха застенчивого Шотцеля, известного среди нас тем, что он никогда не употреблял вульгарных слов, которыми мы часто пользовались в непринужденных беседах. Шотцель написал протокол, скрупулезно избегая крепких словечек Маршала, но четко сохраняя суть содержания конференции, и представил его для одобрения. Пилсудский прочитал, рассвирепел и порвал бумагу. «Это совсем не то, что я говорил. Напишите еще раз, точно придерживаясь того, что было сказано». И бедный Шотцель, которого Маршал любил и ценил, наверное, покрывшись румянцем, вынужден был сдобрить протокол незатейливыми эпитетами Пилсудского».
Ясно и публично провозглашенная борьба с правыми вступила в новый этап в мае 1923 года, когда эндеки заключили соглашение с Польской крестьянской партией (ПСЛ) «Пяст» [115] , создав тем самым правоцентристское большинство, необходимое для сформирования правительства. Реакция Пилсудского была необычайно скорой и резкой. В тот самый день, 28 мая, когда возник кабинет Винценты Витоса, он демонстративно съехал вместе с семьей со служебной квартиры в здании Генерального штаба и отправился в Сулеювек.
115
ПСЛ-«Пяст» была образована в результате раскола в 1913 году галицийской крестьянской Польской народной партии (ПСЛ) на более умеренную, тяготевшую к националистам ПСЛ-«Пяст» (по названию печатного органа) и более радикальную ПСЛ-«левицу», близкую ПСДП.
С 1921 года он стал здесь владельцем небольшого земельного участка, где поначалу находился скромный деревянный домишко, пригодный для проживания исключительно летом. На этом участке в 1923 году из фондов Комитета польского воина был построен солидный каменный дом, полностью отвечавший потребностям всей семьи. Когда прибыли хозяева, он еще сохранял запах свежей штукатурки и краски, а сама торжественная процедура передачи представителями армии ключей владельцам произошла только спустя две недели. Политические обстоятельства подпортили, к сожалению, сценарий давно запланированного мероприятия.
Спустя два дня после демонстративного уединения в Сулеювеке Маршал подал в отставку с поста начальника Генерального штаба, которая 9 июня была принята президентом Войцеховским. Пилсудский, правда, сохранил за собой руководство Узким военным советом, но все понимали, что этот шаг был продиктован протокольно-государственными обстоятельствами: подходил срок визита румынской королевской четы, у которой он гостил в сентябре 1922 года. Поэтому Маршал не мог выступать в данном случае как частное лицо, к тому же находящееся в оппозиции. Во внутренней борьбе он уже совсем не скрывал своих позиций. Так, к примеру, приветствуя членов правительства на торжествах по случаю вручения королю Фердинанду ордена Виртути милитари, Пилсудский не подал руки министру иностранных дел Мариану Сейде [116] , одному из лидеров национальных демократов. Среди присутствовавших этот афронт вызвал, понятно, сенсацию.
116
Мариан Сейда (1879–1967) — политический деятель, один из руководителей НД в прусских землях, член ПКН в Париже, в 1923 году — министр иностранных дел, в 1939–1944 годах — член эмигрантского правительства.
Еще грубее Маршал поступил с военным министром в кабинете Витоса генералом Шептыцким. 28 июня, грубо оборвав его на заседании Узкого военного совета, Пилсудский якобы, как сообщает один из мемуаристов, сказал: «Вы как потаскуха, которая подставляет задницу то одному, то другому». В результате оскорбленный Шептыцкий послал секундантов, требуя сатисфакции. Пилсудский отказал ему, аргументируя это тем, что не может стреляться с подчиненным. Спор разрешил президент, запретив обращаться к оружию.
2 июля Маршал направил Войцеховскому очередное прошение, на этот раз с просьбой освободить его с поста председателя Узкого военного совета, которая была удовлетворена на следующий день. Таким образом, он превратился в частное лицо, если не считать сохранившейся за ним должности канцлера капитула ордена Виртути милитари, которая имела практически только почетное значение.
Не теряя времени, Пилсудский воспользовался полученной после многих лет свободой политической деятельности. Спустя несколько часов после принятия его отставки, во время прощального банкета, устроенного в кругу друзей в малиновом зале гостиницы «Бристоль», он подверг резкой критике господствующие в Польше порядки. Прежде всего нанес удар по правительству Витоса, но и не пощадил также стоящего за его спиной Сейма. В присущей ему манере Пилсудский объяснил причину, побудившую его покинуть ряды армии: «Эта шайка, эта банда, которая порочила мою честь, тогда (после избрания Нарутовича президентом. — Авт.) искала повода для кровопролития. Наш президент был убит после уличных дебошей, обесценивающих представительскую деятельность, теми самыми людьми, которые некогда в отношении первого народного представителя, избранного свободным волеизъявлением, продемонстрировали столько грязи и пещерной ненависти. Теперь они совершили преступление. Убийство, наказуемое законом. Мои дорогие, я солдат. Ратный труд — тяжелое призвание, когда порой вступаешь в противоречия со своей совестью, со своими мыслями, дорогими чувствами. Как только подумаю, что, как солдат, я должен буду защищать этих панов, все протестует внутри меня. Заколебавшись, я принял решение, что не могу быть солдатом. Поэтому подал в отставку…»
Это было объявление открытой войны эндеко-пястовскому кабинету Витоса и поддерживающему его Сейму. Маршал вел ее на два фронта. С одной стороны, яростно сражался против партий и политиков, которых обвинял во все разрастающемся зле. С другой же — подчеркивал свое умение и заслуги.
Три года, проведенные в сулеювековском «уединении», — это было прежде всего время создания мифа о самом себе. Он издавна старательно трудился над ним. С мыслью о нем он написал в начале века «Нелегальщину». Будучи в легионах, умело гримировался под национального героя. Он внес большой личный вклад в то, чтобы фуражка — «мацеювка» и серая куртка стрелка превратились в неотъемлемую частицу легенды вождя, который «предпочитал мундир стрелка лампасам». Он отлично понимал, что именно такие мелочи прибавляют больше популярности, чем многие политические шаги. Но и их умело эксплуатировал для склонения на свою сторону общественного мнения. Необычайно точное наблюдение принадлежит Яну Хупке, когда тот, объясняя в своем дневнике мотивы прекращения вербовки в легионы, записал: «Пилсудский не хочет идти наперекор общественности Королевства Польского, потому что заботится о популярности и умеет ее завоевывать». Это суждение утратило актуальность в 1930 году.
С этого времени Пилсудский начал безудержно и беспардонно восхвалять сам себя. Несомненно, Маршал был человеком с большими заслугами, но в описании их он не знал меры. Представлял себя как самого выдающегося поляка, с которым не только никто из живущих не выдерживал сравнения, но и в тысячелетней истории таких гениев можно было буквально пересчитать по пальцам. Он записывал почти исключительно в свой актив возрождение государства, то, что сумел уберечь его от многих опасностей, приукрасить лаврами побед, которые в течение столетий не имели места над Вислой. А сделать это было тем труднее потому, что его поддерживала только горстка ближайших соратников, многие годы вместе с ним преодолевавших оцепенение и беспомощность общества.