Пингвины над Ямайкой
Шрифт:
Меганезийский математик улыбнулся и кивнул.
– Да. Аудио-видео записи с хронометражем и объективной привязкой к физическому положению яхты по данным съемки со спутника. Записи телефонных разговоров с подтверждением времени разговора между данной парой абонентов из протоколов провайдера. Оплата счетов в данное время в данном географическом пункте. Или показания свидетелей, подтвержденные данными медицинской экспертизы? Ну, что?
– Конечно, это может показаться убедительным, – осторожно сказал Сноу, – но при современном уровне развития техники, все это, видимо, можно фальсифицировать, а свидетелей можно подговорить,
– Браво! – Кватро похлопал в ладоши, – Ваш скептицизм великолепен. Скажите, а к решениям американской юстиции вы относитесь также скептически? Вы верите в обоснованность хотя бы одного обвинительного приговора?
– Ну, вообще-то наши суды считаются достаточно объективными, – ответил Сноу.
– Вот как? А я вас уверяю, Нил: любой американский суд вынес бы обвинительный приговор на основании даже половины доказательных материалов, имеющихся по данному делу. Нет, даже четверти! Вы будете спорить с этим?
– Ну… – репортер задумался, – Видимо не буду, но наш суд заслуживает доверия.
– Вашего доверия, – уточнил математик, – Причем, доверия, обоснованного чисто субъективно, через личную симпатию. А объективно о судебных ошибках в США написаны целые тома. Но не будем в это углубляться. Просто, у меня имеются не меньшие основания доверять тиморской юстиции, чем у вас – американской. И я оцениваю ситуацию исходя из этого.
С периферии зала выкрикнули вопрос.
– Доктор Чинкл, вы испытываете личную симпатию к режиму Красных кхмеров?
– Я считаю, что политический режим – это не девушка, чтобы испытывать к нему симпатию. Это – инструмент, который в той или иной мере может поддерживать материальный прогресс, рост благосостояния граждан и рост качества их жизни. Остальное уже менее существенно.
– И не важно, какой ценой это поддерживается? – уточнил Сноу.
– Вопрос не простой, – сказал Кватро, – У каждой из современных развивающихся социальных систем есть скелет в шкафу. Так, западная цивилизация нового времени развилась за счет грабежа колоний и обращения их жителей в рабство.
– Но это уже в прошлом, – возразил репортер.
Кватро Чинкл покачал головой.
– Не совсем в прошлом. Иначе бы в серьезной западной прессе не мелькали призывы вернуться к истокам. Вопрос: Куда обращена данная социальная система: к своему понятному феодальному прошлому с твердыми моральными устоями и культурной традицией, или к гораздо менее понятному будущему? По моему опыту, речь о цене прогресса заводят для агитации за возврат к «Старому Доброму Прошлому». О цене регресса, заметим, при этом молчат. Сегодня, как и всегда, у прогресса есть цена. Мы знаем, что в начале индустриальной эры, ценой машинного прогресса было падение качества жизни людей. Индустриализм – это конвейер Тейлора. Люди для него – это тягловый скот, способный крутить гайки. Постиндустриальный прогресс – это креатив, который не может быть обеспечен тягловым скотом. Для постиндастриала необходим человек, имеющий высокое качество жизни, в частности – благосостояние, свободу и свободное время, чтобы реализовывать эту свободу. Вот почему постиндустриальный прогресс не может проводиться ценой падения уровня и качества жизни людей. Какой угодно ценой – только не этой. Цена прогресса все равно может оказаться достаточно высокой, но в любом случае, я считаю, что качество
– Уфф! – произнес Сноу, – Слишком много информации сразу. И не все понятно. Вы говорите, что цена прогресса может быть высокой. А в чем она может выразиться?
– Например, – ответил Чинкл, – в разрушении всеобщей шкалы ценностей и статусов, которая сопровождала цивилизацию со времен Древнего Египта. Обыватель в любой развитой стране западного образца, привык к универсальному социальному компасу, который в каждый момент времени позволяет сравнить двух людей по статусу. За счет этого, обыватель знает, кто выше, а кто ниже его на социальной лестнице, и кто идет вверх, а кто скатывается вниз. Разрушение лестницы для кого-то станет трагедией.
Нил Сноу покрутил головой и энергично почесал гладко выбритый подбородок.
– Минутку, что значит: нет социальной лестницы и нет шкалы ценностей? А каким образом люди определяют для себя цели, как они ориентируются в жизни?
– Как хотят, так и определяют, – ответил Чинкл, – Известно множество вариантов жизненных целей, на любой вкус. Выбирай и живи. Или сам придумай свою цель.
– Ну, знаете… – репортер покачал головой, – Это жестоко по отношению к людям!
– Смотря к каким, – сказал математик.
– Ну… – репортер задумался, – по отношению к большинству обычных людей. Они привыкли соотносить свои взгляды и действия с общепринятыми стандартами.
Математик улыбнулся и развел руками.
– Я же говорю: у прогресса есть цена. Это далеко не первый случай, когда людям приходится от чего-то отвыкать и переучиваться. В Меганезии нечто подобное было реализовано в первые годы после Алюминиевой революции.
– Путем репрессий, – уточнил Сноу.
– Да, в том числе, и путем репрессий. Но у нас доля репрессированных ниже, чем в среднем по революциям этого и прошлого века. Все-таки, принуждение к свободе обходится дешевле в смысле гуманитарных потерь, чем принуждение к стандартам, которые вы назвали «общепринятыми». Я думаю, вы не будете спорить с тем, что социальные стандарты, в любой стране, включая и вашу, в начале были навязаны жителям, а уж потом стали казаться «общепринятыми».
– Минутку! – воскликнул репортер, – Вы сказали: «принуждение к свободе»?!
– Да. Принуждение к свободе. А что здесь удивительного?
– Позвольте! Это не просто удивительно, это абсурдно!
– Напротив, это вполне логично, – возразил Кватро, – Как вы справедливо заметили, значительная доля людей в странах с государственным управлением предпочитают следовать стандартам целей и ценностей, объявленным «общепринятыми». Если вы лишите общество этих «общепринятых» стандартов, то жители будут вынуждены реализовать свою свободу: выбрать личные стандарты из сотен возможных. Это и называется: «принуждение к свободе».
Репортер покачал головой, выражая свое категорическое несогласие.
– Ничего не выйдет, доктор Чинкл. История учит нас, что после революционного разрушения старых общепринятых стандартов, в обществе утверждаются новые.
– У нас в стране этот урок истории выучен, – ответил Кватро, – И в Великой Хартии заложен соответствующий иммунитет. Любой, кто попробует ввести общепринятые стандарты такого рода для страны, для округа или для локальной общины, будет нейтрализован высшей мерой гуманитарной самозащиты.