Пионеры, или у истоков Саскуиханны (изд.1979)
Шрифт:
Подкрепившись кружкой пунша, мистер Джонс извлек свой хранимый в тайном месте "корабельный журнал", уселся за стол и приготовился расшифровывать записи Бенджамена, чтобы выяснить наконец, что же произошло, пока он отлучался из поселка, а заодно и перенести их с грифельной доски на бумагу. Бенджамен фамильярно оперся одной рукой на спинку кресла шерифа и указательным пальцем второй руки, согнув его крючком, напоминающим собственные каракули, водил по доске, истолковывая содержание записей.
Шериф прежде всего обратился к изображению компаса, им же самим вырезанного в углу доски. На компасе были четко обозначены
— Ого, я вижу, и здесь всю прошлую ночь дул юго-восточный ветер! — начал шериф, удобно расположившись в кресле. — Я надеялся, что он нагонит дождь.
— Ни единой капли не выпало, сэр. Видно, там, наверху, опустела бочка с пресной водой. Коли со всей округи собрать ту воду, что пролилась с небес за три недели, на ней не проплыть и пироге Джона, а ей и дюйма глубины достаточно.
— Но ведь, кажется, к утру ветер стал другой. Там, куда я ездил, погода переменилась.
— И здесь у нас тоже. Я это отметил.
— Что-то не вижу.
— Как это "не вижу"? — проговорил дворецкий несколько ворчливым тоном. — А это что? Вот отметка, как раз напротив норд-норд-оста, и тут я еще пририсовал дужку, восходящее солнце, чтоб, значит, показать, что дело было в утреннюю вахту.
— Да-да, все понятно. Но где же отмечено, что ветер переменил направление?
— Неужто не видите? Вот чайник, из носика у него валит пар — сначала вверх, а потом малость отклоняется к зюйд-зюйд-весту. Вот это, стало быть, и значит "ветер переменился". Ну, а дальше, там, где вы нарисовали мне голову борова, рядом с компасом…
— Борова? Ага, ты хочешь сказать — Борея. Так зачем же ты провел линии от его рта ко всем сторонам света?
— Это не моя вина, сквайр, это все ваш треклятый климат. Вот, скажем, сегодня. Ветер дул по всему компасу, а в полдень завернул небольшой ураган — вон он у меня помечен. Я помню, однажды такой же вот зюйд-вест — дело было на Ла-Манше — дул три недели подряд, да еще сеял дождик, так что умываться можно было водой не из бочки, а прямо из небес.
— Хорошо, хорошо, Бенджамен, — остановил его шериф, записывая в журнал. — Кажется, я понял. Так-так, над восходящим солнцем туча, значит, утро было туманное.
— Ну понятно.
— Вчера было воскресенье, и ты отметил, сколько длилась проповедь. Раз, два, три, четыре… Как, неужели мистер Грант читал ее сорок минут?
— Да, что-то вроде того. По моим песочным часам вышло, что говорил он добрых тридцать минут. Теперь присчитайте время, которое я потратил, чтобы, перевернуть часы, да прикиньте еще пару минут, потому что проделал я это не очень-то ловко.
— Послушай, Бенджамен, по твоим подсчетам проповедь эта получается что-то уж очень длинная. Не может быть, что тебе понадобилось десять минут на то, чтобы перевернуть часы.
— Да видите ли, сквайр, пастор говорил так торжественно, я даже глаза закрыл, чтобы обдумать его слова получше, ну вот как прикрывают иллюминаторы, чтоб было поуютнее. А когда я снова их открыл, народ уже собрался уходить. Вот я и прикинул: минут десять пошло на то, чтобы перевернуть часы, и… А глаза-то я зажмурил всего на минуту…
Э, мистер Бенджамен, не клевещи зря на духовное лицо ты просто-напросто заснул во время проповеди. — Ричард записал в журнале, что проповедь мистера Гранта длилась двадцать девять минут. — А что это у тебя тут изображено против десяти часов утра? Полная луна? Она что же, появилась среди дня? Говорят, такие случаи бывают, мне доводилось слышать. А что рядом с ней? Песочные часы?
— Вот это? — сказал Бенджамен невозмутимо, заглянув через плечо шерифа и с довольным видом пожевывая табак. — Тут записаны мои собственные делишки. Это не луна, сквайр, это лицо Бетти Холлистер. Я прослышал, что она получила новый бочонок ямайского рома, ну и заглянул к ней по дороге в церковь — ровно в десять часов утра — и хлебнул стаканчик. Я записал это на доску, чтобы мне не забыть потом уплатить ей за выпитое, как подобает честному человеку.
— Вот оно что! — проговорил шериф, с весьма недовольным видом рассматривая эти новшества в дневнике. И неужели ты не мог нарисовать стакан получше? Он больше смахивает на череп и песочные часы.
— Признаться, сквайр, ром так пришелся мне по вкусу, что после проповеди я опять завернул к Бетти, опорожнил второй стаканчик и поставил его на дно первого, вот это у меня здесь и нарисовано. Но я побывал у Бетти и в третий раз и уже заплатил за выпитое сполна, так что ваша честь может преспокойно стереть губкой все разом.
— Я куплю тебе отдельную доску для твоих личных дел, — сказал шериф. — Мне не нравится, что твои записи в журнале пестрят такими вот пометками.
— Да нет, сквайр, не надо мне доски. Я уже смекнул, что, как видно, пока в этом бочонке не покажется дно, мне придется частенько заглядывать к Бетти Холлистер, ну, я и договорился с ней, и уж она сама начала теперь вести счет выпитым стаканам, все отмечает у себя на внутренней стороне двери. А я делаю зарубки вот тут. И Бенджамен показал шерифу деревянную палку, на которой было старательно сделано пять крупных, глубоких зарубок.
Шериф, мельком глянув на этот новый вид бухгалтерского гроссбуха, спросил:
— А что такое произошло в субботу в два часа дня? Ба, да тут, я вижу, была настоящая пирушка! Стоят две опрокинутые вверх дном рюмки!
— Нет, ваша честь, то не рюмки, то мисс Лиззи и дочка пастора.
— Но они-то зачем попали в твои записи? воскликнул шериф удивленно.
— Они потому попали сюда, сэр, что чуть не попали в пасть пумы, вот почему, — последовал невозмутимый ответ. — Вот этот зверь — он малость похож на крысу, это верно, но на самом-то деле это и есть пума. А это, килем вверх, валяется бедняга Воин. Погиб на поле брани, слов но адмирал, сражающийся за своего короля и отечество. А вот это…
–..огородное пугало?
— Может, он и смахивает на пугало, но только, ваша честь, я так полагаю, что лучшего портрета мне рисовать еще не доводилось. Это Натти Бампо, он застрелил пуму, которая разорвала собаку и которая съела бы обеих мисс.
— Черт возьми, объясни же толком, что все это значит! — воскликнул шериф, теряя терпение.
— Как "что значит"? Здесь все точно записано, как в настоящем корабельном журнале.
Тут шериф перешел к прямым вопросам, получил на них уже более вразумительные ответы и наконец кое-как разобрался во всем случившемся. Когда изумление Ричарда, а также, скажем мы к чести шерифа, и его волнение несколько улеглись, он снова принялся разбирать иероглифы своего дворецкого.