Пионеры Вселенной
Шрифт:
«Какие хорошие ребята у Стрешневых. Коля – смелый, самостоятельный, целеустремленный. Хотя с ним и случилась беда, но он непременно выбьется на дорогу. В нем есть энергия, сила! А Андрюша! С виду такой тихий, застенчивый. А какой умница! Ведь придумал машину, которой могут позавидовать опытные изобретатели. О, если ему знания и опыт – он многого достигнет! И в кого пошел? Ни отец, ни мать не выказывали склонности к изобретательству… А у нас ни один не пошел по моим стопам.
Игнат, правда, подавал надежды и мог быть хорошим математиком, но к изобретательству его не тянуло. Я из-за своей вечной занятости совсем не занимался им. Может,
А Ваня? – о нем и говорить не стоит. Совсем больной. Даже в училище не стали держать.
Да, горько. Говорят, что у гениальных людей бывают неудачные дети. Так ведь то – у гениальных! А я обыкновенный смертный. Зачем же мне такое наказание?..
Я так надеялся, что дети доведут до конца мои труды, завершат мои замыслы и… ошибся… Что же делать? Придется самому, и только самому, бороться и биться за свои идеи…
Глава четырнадцатая
1
Статья писалась медленно. Циолковский десятки раз перечитывал написанное, проверял и перепроверял расчеты, тщательно обдумывал главные особенности устройства ракеты, мысленно рисовал ее запуск, полет в атмосфере и в безвоздушном пространстве и, наконец, спуск, приземление. Надо было многое продумать и предусмотреть.
«Чтоб ракета не начала кувыркаться в полете, я должен указать, как обеспечить автоматическое управление… В воздухе еще можно направлять снаряд рулем, подобным птичьему хвосту, но что делать в безвоздушном пространстве?.. Конечно, если бы удалось перемещать какую-то массу внутри снаряда, можно бы достичь равновесия… Это перемещение мы могли бы делать автоматически, используя силу солнечных лучей. А что – это мысль! Хорошая мысль! Только надо ее развить…»
Циолковский взял ручку и стал писать пока начерно, высказывая догадки, приводя примеры, давая объяснения…
Вдруг в темноте ночи сверкнуло, загрохотало. Циолковский подошел к распахнутому окну и долго смотрел, как мечутся молнии, слушал, как гремит гром и шумит дождь. Ему не было страшно, напротив, это буйство стихии освежало его, бодрило, как бы вливало новые силы.
В окно залетел прохладный, влажный ветер. Циолковский с жадностью вдыхал освежающую прохладу и думал.
«Здесь, на земле грозовые бури валят деревья, срывают крыши, опустошают поля. А что делается там, в заоблачных высотах? Может быть, силы стихии там впадают в еще большую ярость? Что же будет с ракетой, когда она попадет в страшный заоблачный вихрь?.. А ничего! Она должна будет пробить грозовые тучи, как артиллерийский снаряд! Медленно отрываясь от земли, ракета по воле людей, летящих в ней, может постепенно развивать фантастическую скорость, в пять, в десять раз превышающую полет пули».
Циолковский четко переписал в статью выведенную им формулу, из которой следовало, что запасы топлива в ракете должны значительно превышать вес пустой ракеты при запуске и что для достижения наибольшей скорости в полете необходимо добиться быстрого истечения газов из раструба ракеты.
Пересмотрев ранее сделанные расчеты, Циолковский опять подошел к окну. Гроза стихла, но дождь еще лил. В отсветах далеких молний были видны его косые секущие струи. Отчетливо слышался шум ливня и дробное гуденье железной крыши.
Циолковский стоял у окна, смотрел в темную ночь, заштрихованную косыми струями ливня, но ничего не видел и не слышал. Ему пригрезился полет ракеты. Сперва смутно, потом все отчетливей и ярче. Вначале полет был вихляющим, и это тревожило Циолковского. Он стоял, нервно кусая губы. Но вот ракета пробилась сквозь грозовые тучи, попала под лучи солнца, и полет ее выровнялся. Она пошла ввысь, все быстрее набирая скорость. Радостная улыбка озарила лицо Циолковского. Несколько секунд он следил за полетом, взволнованный и счастливый. Но вдруг встрепенулся и зашептал: «Куда же она теперь летит? Надо же выводить ее на орбиту, иначе она врежется в атмосферу и сгорит…»
Мысль, что ракета летит не туда, вывела Циолковского из оцепенения, оборвала сладкие грезы. Он взглянул на мечущиеся под дождем, намокшие ветви, поежился и стал ходить по комнате:
«Конечно, я должен продумать, как подчинить воле человека газовую струю. Вот если бы внутри струи устроить рули управления, как это было бы хорошо! Но ведь ни один металл не выдержит температуры горения водородно-кислородной смеси. Надо искать… Надо думать…»
Прогуливаясь по комнате, он нащупал в кармане обломок карандаша, достал его и, машинально вертя в руке, продолжал думать:
«Надо найти какой-то жароустойчивый минерал, способный выдержать температуру в несколько тысяч градусов. Что же это может быть?»
Карандаш вдруг выскользнул из пальцев и покатился по полу. Циолковский взял со стола лампу, чтоб посветить. Карандаш лежал у ножка стула, сердечко его матово блестело. «Ба! Кажется, осенило…» – прошептал Циолковский. Он поднял карандаш. Поставил лампу на стол, зажег спиртовку и стал сжигать в ее пламени кончик карандаша, внимательно наблюдая. Карандаш горел ровным пламенем, но графитный стержень не изменялся.
«Нет, такая температура ничего не докажет», – подумал Циолковский и достал паяльную трубку с платиновым наконечником и каучуковым шаром для вдувания. Зажав карандаш в щипцах, он стал его сжигать в пламени паяльной трубки. Кончик карандаша скоро обуглился, раскололся пополам, а графитовый сердечник даже не покраснел.
«Наконец-то, наконец-то я, кажется, нашел то, что нужно! – воскликнул Циолковский. – Ведь насколько мне помнится, графит не плавится и легко поддается формовке. Вот из графита и надо сделать рули для управления газовой струей. А управлять ими можно будет при помощи гироскопа. Да, на этот раз меня осенила счастливая мысль!»
Циолковский сел к столу и написал вставку в статью.
«Так. Славно! Теперь ракета не будет игрушкой стихии – она полетит туда, куда ее направит властная и умная рука человека… Конечно, это будет не сегодня, не завтра. Создание ракеты – дело невероятно трудное».
Циолковский перебелил ранее написанные страницы о полете ракеты в атмосфере, о преодолении сопротивления воздуха и силы земного притяжения и задумался над концовкой.
«Конечно, то, что я сделал, – это лишь скромное начало большого исследования. И может быть, не мне суждено его завершить. На это потребуются десятилетия, а может быть, жизни нескольких поколений…»