Пир Джона Сатурналла

Норфолк Лоуренс

Движения Джона вдруг утратили обычную уверенность, когда он наклонился, чтобы взять поднос у нее с коленей. Берясь за гладкие деревянные ручки, он нечаянно задел ее пальцы. Прикосновение словно обожгло, и он резко отдернул руку. Поднос накренился, Джон попытался подхватить его за край, но не успел, и деревянная доска с грохотом упала на пол. Рыбьи кости и хлопья бледно-розового мяса разлетелись в стороны. На мгновение наступила тишина, потом издалека донесся голос Поул:

— Что там такое?

Джон и Лукреция

испуганно уставились друг на друга. Уже в следующий миг Джон проворно опустился на колени. Представь, что ты в кухне, сказал он себе. И кричит не гувернантка, а мастер Сковелл. Делов-то раз плюнуть. Сперва кости. Его руки двигались быстро и точно. Потом желе. Как же теперь все это подхватить с пола? В кухне у него дюжина лопаточек, выбирай любую. А здесь только руки. Свои и ее.

— Помогите мне! — прошипел он, когда шаги Поул раздавались уже на лестничной площадке; Лукреция соскользнула с кровати на пол. — Подставьте ладонь вот сюда. Теперь давайте, раз-два…

Они вместе быстро перевернули желейный «колпак», накрывая рыбьи кости. Так, а где же ложка? Ага, вот она за ножкой кровати, рядом с измятым обрывком бумаги. Джон схватил одно и другое. Ложку на поднос. Бумажку под тарелку. Секундой позже в комнату ворвалась Поул.

— Что за шум? — строго осведомилась она.

— Я… — хором начали Джон и Лукреция.

— Да?

— Мне очень жаль, миссис Поул, — сказал Джон, — но я поскользнулся.

Глаза Поул сузились, пошарили по подносу и остановились на ложке. Два костлявых пальца подняли ее с подноса. Узкие ноздри женщины раздулись.

— Ложка пахнет рыбой.

— Правда? — Лукреция говорила самым невинным тоном, но Джон заметил, что щеки у нее заливаются румянцем, и тотчас выхватил ложку из руки миссис Поул.

— Вы правы, миссис Поул! — вскричал он. — Вдобавок она облизана! Неудивительно, что ее светлость отказывается кушать! — Уставившись на возмутительный предмет, Джон призвал на помощь все свои актерские способности и проговорил яростным тоном, какому позавидовал бы сам мистер Вэниан: — Не беспокойтесь, миссис Поул, я передам ваше негодование судомоям. И самого мастера Сковелла поставлю в известность.

* * *

Моих медвяных сливок сладкий дар, Чтоб остудить кислицы нежной жар, Которую столь часто в час ночной Твой пламень запекает нутряной…

— Что это? — поинтересовался Филип, заглядывая Джону через плечо. — Теперь она тебе еще и стихи пишет?

Джон помотал головой. Подними миссис Поул тарелку, она обнаружила бы под ней клочок бумаги. Вместо нее это сделал Филип, что оказалось для Джона не многим легче.

— Поул чуть было не поймала тебя, да?

— Поул и дохлую форель не поймает.

Джон отвернулся, но Филип схватил его за плечо:

— Послушай. Если ты не хочешь говорить им, что леди Люси ест, тогда скажи, что она не станет есть ни под каким видом. Мол, какие блюда ей ни подавай, она ни к одному не притронется.

Джон сосредоточенно перекладывал ножи на столе. Самый длинный — влево. Для очистки овощей — вправо.

— Да что с тобой такое? — рассердился Филип.

— Со мной? — ощетинился Джон. — Ровным счетом ни-чего.

На следующий день он отдал бумажку Лукреции.

— Это стихи, — пояснила девушка, как если бы он в жизни не видел письменных знаков. — Они были написаны моей матери.

Она пробежала глазами по строкам, потом перевела взгляд на сундук под окном. В воздухе потянуло запахом лаванды и лежалой шерсти, когда Лукреция откинула сундучную крышку и пошевелила ворох серебристо-голубого шелка. Платье, в котором она была на пиршестве, понял Джон. Под ним лежала растрепанная черная книжица с аккуратно вклеенными измятыми страницами. Лукреция бережно засунула в нее обрывок листка и посмотрела на Джона, стоящего по другую сторону от кровати:

— Я думала, Поул тебя поймала.

Джон ухмыльнулся:

— У нее кишка тонка.

Но девушка не улыбнулась:

— Ты не должен больше приходить.

У Джона что-то оборвалось внутри.

— Почему?

— Принуждать слугу к обману так же нехорошо, как просить ровню поступать против совести.

— Меня никто не принуждал, ваша светлость.

— В таком случае, боюсь, ты поступаешь против совести.

— А что, если я поступаю как раз по велению совести?

Лукреция покачала головой:

— Я скажу мистеру Паунси, что твое присутствие лишь укрепляет мою решимость. Что твои старания служат не желанной цели, а прямо противоположной. Я умею с ним договариваться. Он не станет тебя винить.

— Но что же вы будете есть, ваша светлость? Джемма ведь не сможет…

— Я буду есть на пиру, который ты приготовишь в согласии с волей короля.

Лицо Лукреции хранило в точности такое выражение, какое он видел у нее в Большом зале: отчужденное и непроницаемое.

— На брачном пиру?

— Да.

— Вы выйдете замуж за Пирса?

— Да.

— Но вы его не любите.

— Не люблю, — резко промолвила она. — Как и он меня.

На шее сбоку у нее пульсировала жилка. Мелкое биение, отсчитывающее удары сердца. На трепещущей нежной выпуклости лежал тонкий завиток темных волос.

— Моя мать отдала жизнь за Бакленд, — сказала девушка. — Она умерла, чтобы подарить отцу наследника. Чтобы Долина оставалась в безопасности. Она умерла, а я живу. Такова была ее воля. Чтобы род Фримантлов продолжался. Чтобы с Долиной не случилось беды.