Пир горой
Шрифт:
– Нет, ты слушай сон-то… Вернется ясный сокол, разобьет клетку и увезет птичку на вольную волюшку… Миловать ее будет, целовать, обнимать…
Говоря последние слова, Агния все больше и больше наклонялась к Аннушке, к самому лицу, так что та чувствовала ее горячее дыхание. А какие были глаза у Агнии в эту минуту – так и смотрят прямо в душу! Аннушка вся дрожала, не смея шевельнуться.
– И она его тоже ждет… – уже шепотом говорила Агния. – Лестно такого сокола приголубить. Другие-то бабы завидовать будут… И у ней свои
Агния откинулась, точно проснулась от тяжелого сна. Лицо было такое бледное, глаза потемнели, на губах судорожная улыбка… Аннушка замерла от страха.
– Агния, будет…
– Х-ха, испугалась, смиренница!.. Хочешь, я вот сейчас со стены прыгну?.. Не бойся, никуда не прыгну…
В свою келью Агния возвращалась, точно пьяная, и даже шаталась на ходу. Аннушке сделалось жаль ее.
– Зачем ты так себя расстраиваешь, Агния?
Агния посмотрела на нее безумными глазами и захохотала.
– Уходи от меня, – шептала она. – Ты ничего не должна знать, что будет дальше… Уходи!
VII
Целый год об Егоре Иваныче не было ни слуху ни духу, – точно все в воду канули. Раз только была засылка к матери Анфусе от честного старца Мисаила через прохожего странного человека, пробиравшегося по раскольничьим делам в мать-Расею.
– Наказал больно тебе кланяться, мать Анфуса, – повторял странник в десятый раз.
– Ну, еще-то што?..
– А еще наказывал, штобы вы не беспокоились и што все идет правильно.
– Да ты говори толком: где Егор-то Иваныч? Он у нас ни в живых ни в мертвых…
– Вся партия в тайгу ушла еще с зимы; ну, а летом оттуда ходу нет ни конному, ни пешему. Не близкое место: сотен на шесть верст от ближнего жилья. Тунгусишки сказывали, што быдто видели партию и соследили ее по зарубкам в лесу…
Так и было неизвестно ничего, пока на Увек в скит не приехал сам Лаврентий Тарасыч Мелкозеров. Гордый был человек и редко посещал обитель, а тут приехал и прямо к игуменье.
– Каково, честная мать, поживаешь?..
– Живем, Лаврентий Тарасыч, пока бог грехам терпит…
Стара была мать Анфуса, а все-таки догадалась, что неспроста наехал толстосум. Поговорит-поговорит и замолчит, точно ждет чего. Так и не могли разговориться по-настоящему. Уходя, Мелкозеров спохватился:
– Мать честная, у тебя живет Яков-то Трофимыч?
– Ох, у меня, милостивец…
– Давно я собираюсь его проведать, да все некогда… А прежде-то дружками были. Ну, как он у тебя?
– Да все так же… Ты бы зашел к нему, Лаврентий Тарасыч. Убогого человека навестить подобает…
– Некогда мне, честная мать. Дела у меня: помереть некогда. Вот до тебя еле удосужился…
– А ты послушай старуху, не погордись, сходи…
Мелкозеров поломался для прилику, а потом согласился.
– Уж только для тебя, честная мать,
Хитер был Лаврентий Тарасыч, а перехитрить честную мать не сумел. Поняла она, зачем он приехал: дошли какие-нибудь слухи из тайги, – не иначе. То-то Яков Трофимыч вдруг понадобился. Провожать старика игуменья послала Аннушку и шепнула, чтобы та осталась на всякий случай у Агнии и послушала, о чем будут толковать старики.
Со слепцом Мелкозеров повел ту же политику и долго ходил кругом да около, а уж потом проговорил:
– Плакали твои-то денежки, Яков Трофимыч…
– Какие денежки?
– А которые отправил в тайгу закапывать. Егор-то Иваныч на старости лет немного из ума выступил, а Капитошка и всегда прямым дураком был… Не положил, видно, не ищи. Жаль мне тебя, ну и завернул… Дело-то твое такое, што обошли они тебя кругом.
– Ты это откуда вызнал-то про тайгу?
– А верный человек навернулся и все порассказал, как и што. И деньги закопали и сами не знают, как живыми выворотиться. Такое дело выходит, Яков Трофимыч, и весьма я пожалел твою слепоту. Тридцать тысяч выдал им?
– Ох, тридцать, родимый мой!.. Ох, зарезали, Лаврентий Тарасыч!.. Что же я-то теперь буду делать? Головушку с плеч сняли…
– Попытался на легкое богатство, вот и казнись. Жалеючи говорю…
– Да ведь я-то не дал бы, кабы не жена. Она меня обошла…
– А не живи вперед бабьим умом!.. Меня бы спросил… Уж так мне тебя жаль, Яков Трофимыч, потому, где тебе, слепому, взять такие деньги…
Дальше старики заговорили шепотом. Агния слышала первую половину разговора и стрелой понеслась к матери Анфусе. Сама она не посмела вмешаться в дело: не маленький был человек Лаврентий Тарасыч, и перечить ему было страшно, да и характером крут.
– Ох, матушка, што-то не ладно они разговаривают, – жаловалась Агния игуменье. – Кругом пальца обернет Лаврентий-то Тарасыч моего слепыша… Неспроста приехал. Пошла бы ты к ним, помешала…
– И то пойду, Агнюшка. Я уже сама догадалась, что неспроста дела приехал Лаврентий-то Тарасыч и мелким бесом передо мной рассыпался…
Пока честная мать одевалась да собиралась, Мелкозерова и след простыл. Когда мать Анфуса прошла в густомесовский флигелек, Яков Трофимыч сидел и на ощупь считал какие-то деньги. Заслышав шаги, он спрятал целую пачку за спину.
– Денег бог послал? – спросила мать Анфуса.
– Доброго человека послал бог, а не деньги. Обманули вы меня все: и твой старец Мисаил, и Егор Иваныч, и милая женушка. Вот один Лаврентий Тарасыч пожалел… Говорит: давай грех пополам. Вот он какой… Я-то, говорит, наживу, потому зрячий, а тебе где взять, слепому.
– За што же он тебе столько денег дал?
– А пожалел… Ему плевать пятнадцать-то тысяч. На, говорит, поправляйся, а буде что будет, – барыши пополам. Какие там барыши, когда цельный год ни слуху ни духу…