Пир стервятников
Шрифт:
Ничего, голым быть лучше, чем мертвым, думал он на ходу. В плаще или без него я остаюсь рыцарем Королевской Гвардии, и она должна отнестись к этому с уважением. Должна понять. Напрасно он дал втянуть себя во все это, но, как сказал певец, любовь кого угодно делает дураком.
В знойные часы дня теневой город казался покинутым — лишь мухи жужжали на его пыльных улицах, — но к вечеру оживал. Из-за решетчатых ставен струилась музыка, и быстрый ритм танца с копьями, отбиваемый кем-то на барабане, звучал как пульс самой ночи. В месте, где под второй из Кривых Стен встречались три переулка, Ариса окликнула с балкона перинница. Одежду ей заменяли драгоценности на блестящей от масла коже. Горбясь и пригибаясь от ветра, он прошел
В арке какой-то коротышка жарил ломти змеиного мяса, поворачивая их деревянной рогулькой. От запаха острого соуса у рыцаря заслезились глаза. Он слышал, что в такой соус добавляется капля яда наряду с горчичным семенем и драконьим перцем. Мирцелла привыкла к дорнийской еде столь же быстро, как к своему принцу, и сир Арис, желая сделать ей приятное, тоже пробовал здешние блюда. Пища обжигала ему рот и заставляла хвататься за вино, а при выходе жгла еще злее, чем при входе. Но маленькая принцесса была довольна, а это главное.
Он оставил ее и принца Тристана за игорным столиком двигать точеные фигуры по клеткам из яшмы, сердолика и ляпис-лазури. Мирцелла ушла в игру целиком — пухлые губки оттопырены, зеленые глаза точно щелочки. Игра эта зовется кайвассой. Ее завезли в Дощатый город на волантинской торговой галее, а сироты разнесли ее вверх и вниз по Зеленой Крови. При дорнийском дворе все помешались на ней.
Сира Ариса она приводила в бешенство. Десять фигур, каждая из которых ходит по-разному, а доска меняется с каждой игрой, смотря как игроки перемешают свои квадратики. Принц Тристан быстро ей обучился и Мирцеллу научил, чтобы она могла с ним играть. Ей еще нет одиннадцати, а ее жениху тринадцать, но в последнее время она частенько стала выигрывать. Тристана это как будто не обижает. Двух таких несхожих детей еще не бывало на свете — он оливково-смуглый, с прямыми черными волосами, она беленькая, с целой копной золотых кудряшек: свет и тьма, королева Серсея и король Роберт. Арис молился, чтобы девочка со своим юным дорнийцем обрела больше счастья, чем ее мать со своим штормовым лордом.
Уходил он с тяжелым сердцем, хотя Мирцелле в замке ничего не грозило. В ее покои в Солнечной башне ведут только две двери, и у каждой сир Арис поставил двух часовых — домашних гвардейцев Ланнистеров, приехавших вместе с ним из Королевской Гавани, закаленных в боях и преданных до мозга костей. Кроме них, Мирцеллу опекают ее служанки и септа Эглантина, а Тристана сопровождает его собственный щит, сир Гаскойн с Зеленой Крови. Никто не потревожит ее, говорил себе Арис, а через две недели мы и вовсе уедем отсюда.
Сам принц Доран обещал ему это. Арис был поражен, увидев, как немолод и слаб здоровьем дорнийский принц, но в слове его не имел причин сомневаться.
«Сожалею, что до сих пор не мог встретиться с вами и с принцессой Мирцеллой, — сказал Мартелл, когда Ариса допустили в его горницу, — но надеюсь, что моя дочь Арианна хорошо приняла вас».
«Да, мой принц», — ответил рыцарь, молясь, чтобы его не выдала краска в лице.
«Наш край суров и беден, но в нем есть свои прелести. Жаль, что вы не видели в Дорне ничего, кроме Солнечного Копья, но сейчас вам и вашей принцессе небезопасно покидать эти стены. Мы, дорнийцы, люди горячего нрава, скорые на гнев и плохо умеющие прощать. Я был бы рад вас заверить, что войны хотят одни только песчаные змейки, но лгать вам, сир, я не стану. Вы слышали, что кричит народ на улицах, — все требуют, чтобы я созвал свои копья. И половина моих лордов, боюсь, желает того же».
«А вы, мой принц?» — осмелился спросить Арис.
«Еще моя матушка говорила мне, что только безумец начинает войну, которую не может выиграть. — Если прямой вопрос рыцаря и разгневал Дорана, он хорошо это скрыл. — Но нынешний мир непрочен… он хрупок, как ваша принцесса».
«Только зверь способен причинить вред ребенку».
«Дочь моей сестры Элии, Рейенис, тоже была ребенком, — вздохнул принц. — И тоже принцессой. Человек, который вонзит нож в Мирцеллу, будет ненавидеть ее не больше, чем ненавидел Рейенис сир Амори Лорх, убивший ее — если убил в самом деле он. Эти люди хотят одного — вынудить меня к действию. Если Мирцеллу убьют в Дорне, где она находится под моим покровительством, кто же поверит, что я этого не хотел?»
«Никто не прикоснется к Мирцелле, пока я жив».
«Благородные слова, сир, — слабо улыбнулся Доран, — но много ли может сделать один человек? Я надеялся умерить брожение, взяв под стражу своих упрямых племянниц, но добился лишь того, что загнал тараканов в тростник на полу. Каждую ночь я слышу, как они шепчутся и точат свои ножи».
Он боится, понял тогда Арис. Вон как дрожат его руки. Он просто в ужасе. Арис понял это и не нашел слов.
«Прошу простить меня, сир, — снова заговорил принц. — Здоровье изменяет мне, и порой… Я плохо переношу Солнечное Копье с его грязью, шумом и вонью. Как только долг позволит, я намерен вернуться в Водные Сады. И взять с собой принцессу Мирцеллу. — Доран, предупреждая возражения Ариса, поднял руку с опухшими красными суставами. — Вы тоже поедете — а также ее септа, служанки и стража. У Солнечного Копья прочные стены, но под ними лежит теневой город. Даже в самом замке каждый день толпятся сотни народу. Сады же — моя тихая пристань. Принц Марон построил этот дворец для своей невесты из дома Таргариенов, чтобы ознаменовать союз Дорна с Железным Троном. Осенью там хорошо — жаркие дни, прохладные ночи, соленый бриз с моря, пруды, фонтаны… И много других детей, мальчиков и девочек из знатных домов. Мирцелла сможет поиграть с ними, найдет среди них друзей. Одиноко ей там не будет».
«Воля ваша». Хорошо, конечно, что Мирцелла окажется в безопасности — но почему принц Доран попросил его не уведомлять Королевскую Гавань о переезде? «Лучше всего, если никто не будет знать, где она». Арис согласился с этим — что еще ему оставалось? Пусть он рыцарь Королевской Гвардии — один человек, как верно заметил принц, мало что может.
Переулок уперся в освещенный луной двор. «За свечной лавкой будет калитка, — писала она, — а за нею крыльцо». Арис вошел в калитку, поднялся по истертым ступенькам к какой-то двери. Стучать или нет? Решив, что не стоит, он отворил дверь и очутился в большой низкой комнате. Ее тускло освещала пара душистых свечей, мерцавших в углублениях толстых глинобитных стен. Под ногами узорный мирийский ковер, на одной стене гобелен, в глубине кровать.
— Миледи? — позвал Арис. — Где вы?
— Здесь, — ответила она, выходя из-за двери.
Ее правую руку до локтя обвивал браслет-змейка, поблескивающий медными и золотыми чешуйками. Больше на ней не было ничего.
Нет, хотел сказать он. Я пришел лишь чтобы сказать, что долг велит мне уйти. Но, увидев ее при свечах, он утратил дар речи. Горло словно дорнийским песком засыпали. Он стоял молча, впивая глазами ее тело — ложбинку на шее, полные спелые груди с большими темными сосками, восхитительный изгиб талии и бедер. Потом, сам не зная как, он уже обнимал ее, а она снимала с него одежду. Добравшись до нижней туники, она разорвала ее до пупа, но Арис это едва заметил. Он гладил ее кожу, теплую, как песок, спекшийся на дорнийском солнце. Приподняв ей голову, он нашел ее губы. Она приоткрыла рот, и ее груди легли ему в ладони. Большие пальцы Ариса коснулись затвердевших сосков. От ее черных волос шел густой, земляной аромат орхидей, побудивший его напрячься почти до боли.
— Потрогай меня, сир, — прошептала она ему на ухо. Его рука скользнула ниже округлого живота, нащупав заветную влажную ложбинку среди черных завитков. — Да, вот здесь… — Она увлекла его за собой, уложила на кровать. — Еще, еще, рыцарь мой, милый мой белый рыцарь, еще, я хочу тебя. — Ее руки направили его внутрь, обвились вокруг пояса, притянули ближе. — Глубже… вот так. — Она обвила его ногами, крепкими, точно стальными. Ее ногти впивались в него при каждом его рывке, и наконец она закричала, выгнувшись под ним дугой. Ее пальцы стиснули его соски и держали, пока его семя изливалось в нее. Умереть бы сейчас, подумал рыцарь, и на дюжину ударов сердца растворился в блаженстве.