Пир у золотого линя
Шрифт:
— Говорю тебе, ершина, моя очередь! — стонал тот.
Рыбаки покатились по земле.
— Эй, вы, очнитесь, очнитесь же! Ступай в мою очередь! — увивался вокруг них Юшка.
Но те уже катались по земле, схватившись, словно лютые враги. Душили друг друга, кусались. Противник Пранайтиса в ярости выхватил нож и ударил раз, потом еще…
— О господи! — вскрикнул Пранайтис, тотчас же обмякнув.
Сбежались рыбаки, стянули с Пранайтиса ватник. Из ран сочилась кровь. Рыбак, ранивший Пранайтиса, дикими глазами смотрел на его исколотую грудь, исполосованную руку. Внезапно,
— Казис, братишка…
Рыбаки молча подняли Пранайтиса и повели к лодке. Я только тут пришел в себя. Юшка — тот вовсе растерялся. Он топтался у костра и бормотал:
— Не от сладкой жизни так-то вот… Восемь ртов у Пранайтиса в доме… Но уж и звери…
Вскоре все снова налегают на весла, все идет своим чередом. Рыбаки словно онемели. О Пранайтисе будто позабыли. Лишь к вечеру, когда пошла шуга, кто-то проговорил:
— А ведь чепуху и взял бы… Слава богу, хоть не насмерть. Столько ребятишек по миру пустить…
Никто не ответил. Даже Юшка, который всегда находил нужное словечко, и тот молчал. Он был подавлен, то и дело вздыхал и работал нехотя, часто задумывался.
— Хватит, Йонас, поплыли домой, — вдруг предложил он.
Рыбачить и впрямь было невозможно. Лодка обледенела, а от сети, едва вытащенной из воды, валил пар, и она тут же застывала. Попробуешь ее переложить, ломкая сетка лопается, прилипает к лодке, потом отдираешь ее, а клочья так и остаются.
Понемногу стали мы собираться двигаться домой. Холод забирал все крепче. Юшка все чаще хлопал себя руками по бокам, а его огромный нос посинел от холода. Шуга, отогнанная ветром к другому берегу, шла густая, с тихим шуршанием. Вороны летали высоко, держась против ветра.
— Снег пойдет, — предсказывал Юшка.
И правда! Вскоре начали падать отдельные, словно их выслали в разведку, снежинки. Проплывая мимо кустов, мы спугнули стайку птиц. С жалобным писком унеслись они в сторону полей, летели низко, над самой землей. Там они скучились над небольшим островком травы и, жалобно щебеча, принялись клевать оставшиеся семена.
Развесить сеть не было никакой возможности. Мы просто вывалили ее на жерди и оставили. Пусть, как говорят рыбаки, «вымерзнется». Лодку вытащили на берег и повернули днищем к югу — проглянет солнце и растопит лед.
Опираясь на палочку, к берегу вышел отец. Он в тулупе, ноги тепло закутаны, но дрожит весь — страх смотреть. Он наклоняется над сетью и пробует пальцами, крепка ли нить.
— Так я и думал. Сеточке конец, — покачивает он головой. — Раз уж добили, придется за зиму новую сплести.
— Эге, конечно, сплетем, да еще какую! Правда, Йонас? — кивает Юшка. — Знаешь, что с Пранайтисом?
Еще бы отцу не знать, когда вся деревня ходуном ходит. Хотели врача звать, да куда уж там — в кармане-то пусто. Живучий у нас народ, сам оправится.
Мы все возвращаемся в избу. Печь вытоплена, тепло, уютно. Мы раздеваемся. Матери все еще нет — из города не пришла. Сами достаем похлебку и жадно едим. Отец ложится в постель.
— Гляжу, Йонас у меня окреп, вырос, — скупо улыбается он.
— Хороший парнишка, ничего не скажешь. Вот выучу сети вязать — настоящий рыбак будет, — соглашается Юшка.
— Можешь хоть сегодня начинать. Велел матери нитей купить.
Я чувствую, как что-то хватает меня за горло и сжимает, давит… Я кладу ложку и отворачиваюсь к окну. Снег валит вовсю. Снежинки ложатся на поля, на ветки деревьев, на заборы — такие легкие, чистые, словно пена, которую гонит по Неману ветер. Их так много в воздухе, что трудно разглядеть плывущее по реке «сало». Вдруг раздается жалостное причитание. «У-у-у! Уууууу!» — голосит кто-то. Я узнаю голос Пранайтене. По-видимому, она возвратилась из города и все узнала, а теперь, причитая, спешит к своему мужу. Перед глазами у меня снова возникает соломенный шалаш, костер возле него, разъяренные лица дерущихся, окровавленная грудь Пранайтиса…
— Наберешься терпения, Йонас, станешь сидеть до вторых петухов, — будет у нас к весне такая сеть, что все только ахнут, когда увидят, — говорит Юшка, положив руку мне на плечо. А когда я еще крепче наваливаюсь на окно, он добавляет:
— Не так уж оно плохо, рыбачье ремесло. Хоть и скупо, а все кормит река-то. Да ладно, чего уж там… Ешь, Йонас, не зевай по сторонам, давай-ка ешь…
ЗИМА
V
— Река встала!
— Река замерзла!
— Лед на реке!
Весть эта с самого утра подняла на ноги всю деревню. Все сбежались к реке. Вот что наделал мороз за одну только ночь! Еще вчера по самой середине реки, шурша, плыла шуга, и только у берегов, где течение спокойнее, тянулась ледяная кромка толщиной в палец. Теперь широкие венки шуги стояли неподвижно, словно впаянные. Насколько хватает глаз, лед весь насквозь чистый. Встает сверкающее солнце, осыпая ледяную поверхность бессчетным количеством искр. Вокруг безмолвие. Издалека доносится постукивание клумп — это спешит на берег запоздалый рыбак.
Люди, застывшие, точно эта река, стоят молчаливыми стайками. Дети — и то не возятся, не раскатывают лед. Их сдерживают озабоченные лица родителей. Рано, слишком рано встала река. Зима будет долгая, тревожная, голодная.
Вдоль реки, подвязав раненую руку, с топором в другой, идет Пранайтис. За ним, опустив голову, семенит Костукас с корзинкой.
— Вечно он что-то затевает, — говорит моему отцу Юшка, кивая на Пранайтиса. — Нешто рыбацкое это дело.
Отец молчит. Зато Пранайтис, по-видимому, расслышал Юшкины слова и, проходя мимо нас, бросает, сверкнув глазами:
— Не суй свой нос в чужой котел!
Я подбегаю к Костукасу. Он какой-то задумчивый, совсем бледный и неразговорчивый. Ноги еле волочит, полы отцовского ватника метут землю.
— Костукас, я тоже пойду, — шепчу я ему на ухо.
Костукас косится на меня и пожимает плечами, словно говоря: «Ну и что, а мне-то какое дело…»
За деревней Пранайтис выходит на лед. Двигаясь вдоль самого берега, шаг за шагом, осторожно продвигается вперед. Внезапно он взмахивает топором и ударяет обухом об лед.