Пирамида не-творчества. Вневременн?я родословная таланта. Том 1.
Шрифт:
Поразмышлять есть над чем. Казалось бы, во все времена дерзкие смельчаки обещают открыть новые миры и низвергнуть привычное в настоящем, воспринимаемым как данность. Но еретики, посягнувшие на невозможное (изъявившие намерение взять неподъемный вес), исчисляются единицами. Их можно пересчитать по пальцам. И всегда в подавляющем большинстве остаются защитники «добрых, старых времен». Они укрепляют устои, учат правилам выживания и приспособления. Уроки дерзости мысли приходится постигать самому.
Кто он, этот избранник, готовый бросить вызов всему и вся? Счастливчик ветреной Фортуны или пленник злого Рока? Не будем сейчас говорить о Судьбе. Жизнь проще, но трагичнее, когда все решает «мнение толпы». Когда приговор выносит признанный Авторитет, художнику-творцу порой не легче…
Ученого и поэта поразительной эрудиции Василия Тредиаковского (1703–1768) всю жизнь, как дамоклов меч, преследовали слова Петра I. Однажды царь
Еще вопрос, кто на самом деле выводит в мастера и не имеется ли здесь некий стереотип самого ритуала посвящения. Принято благодарить учителей-наставников и указывать на класс соучеников, создающих благодатную почву для рождения гения. Но всегда ли эта почва бывает столь плодотворной?
Смешным и нелепым казался за ученической скамьей холмогорский помор Михайло Ломоносов (1711–1765). «Школьники, малые ребята, кричат и перстами указуют: смотрите-де, какой болван в лет двадцать пришел латыни учиться»! – вспоминал он о начале своей учебы в Славяно-греко-латинской академии в Москве.
«Оливер Голдсмит (1728–1774) – английский писатель-сентименталист, автор сборника социально-бытовых очерков «Гражданин мира», 1762 г. – Е.М. – был абсолютно не способен корпеть над тем, что не давало пищи его воображению, и презиравший усидчивую посредственность, прослыл тупицей и нередко был предметом насмешек и издевательств» (из книги В.Черняка «Невыдуманные история из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
Классик английской драматургии Ричард Шеридан (1751–1816) удостоился такого свидетельства о начале своего школьного образования: «Тот, кому суждено было в 28 лет от роду приводить всю Англию в восторг своими комедиями и красноречием своим на трибуне потрясать сердца слушателей, в 1759 году (то есть в 8-летнем возрасте) получил название самого безнадежного дурака».
В истории литературы остался отзыв профессора университета о Вальтере Скотте (1771–1832): «Он глуп и останется глупым».
«Когда Оноре де Бальзак (1799–1850) поступил в младший класс Вандомского коллежа (Франция, 1807 г.), он был толстощекий румяный мальчуган, но молчаливый и грустный… В коллеж он принес с собой тягостную настороженность, держался как затравленный зверек. Он чувствовал свою неуклюжесть, и робел… Юному Бальзаку трудно было добиться уважения у орды школьников. По милости своей предусмотрительной мамаши он почти не имел карманных денег и потому не мог участвовать в общих развлечениях и покупках… Считая себя изгоем на земле, юный Бальзак ждал чудес от неба… Только сам он верил, что его ждет великое будущее. В глазах наставников и товарищей Бальзак оставался весьма заурядным учеником, примечательным разве только тем, что он буквально глотал всякую печатную страницу и отличался самомнением, которое ничем, казалось, нельзя было оправдать» (из книги А.Моруа «Прометей, или Жизнь Бальзака», Франция, 1965 г.).
Германа Гельмгольца (1821–1894), выдающегося немецкого естествоиспытателя, автора фундаментальных трудов по физике, биофизике, физиологии, психологии, некоторые учителя подозревали в клиническом слабоумии.
«Эдинбургская академия, как важно называлась школа, куда поступил учиться Джеймс Максвелл (1831–1879), была основана в 1824 году… У Максвелла в академии (обучался в 1841–1847 гг. – Е.М.) сразу же появилось прозвище – Дуралей. Он, казалось, нисколько не тяготился им, но с той памятной первой встречи со своими будущими соучениками не искал сближения с ними, предпочитая одиночество. Время от времени он с непроницаемым лицом бросал какие-то фразы, саркастические замечания, большей частью непонятные окружающим. Единственной его реакцией на шутки и поступки его одноклассников была быстрая, летучая улыбка, только ею выдавал он свою большую чувствительность. Только ею и коротким, глухим смешком…» (из книги В.Карцева «Максвелл», СССР, 1976 г.). «В восьмом классе Эмиль Золя (1840–1902) плетется в хвосте (Экс, Франция, 1852 г.), с трудом поспевая за классом (надо сказать, что во французских школах принят обратный счет классам). Едва Эмиль переступил порог колледжа, как все дружно объявили ему войну. И большие мальчики, сплотившись, преследуют, изводят, ожесточенно нападают на него. За что? За многое. В 12 лет он всего лишь в 8 классе; хоть он, пожалуй, и не велик ростом, а все же на целую голову выше многих своих мучителей; большой да дурной, полный невежда. Обладай он по крайней мере безупречными манерами этакого благовоспитанного лодыря! Куда там! Вдобавок он еще близорук, этот олух; краснеет по пустякам, конфузится, как девочка; сразу видно, что привык держаться за маменькину юбку…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.). «…Ребенок от рождения был близорук и очень долго картавил, а недостатки этого рода – вечная тема для насмешек среда детей. И вот, чтобы не сделаться мишенью юного остроумия, Золя приходилось держаться особняком. Но все-таки над ним смеялись… Сближению мешал, наконец, характер Эмиля. Та богатая игра натуры, которая проявлялась у его сверстников в бурной жестикуляции, в быстрых движениях и громкой, крикливой речи (живые, болтливые южане от природы Тартаренов), у него совершалась внутри и всегда отличалась стройностью, стремлением обобщить и сделать выводы. От Эмиля всегда веяло вследствие этого холодком, невыносимым для экспансивной натуры южанина, тем более что и в своих ученических работах он любил порядок» (из очерка М.Барро «Э.Золя, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1895 г.).
«Живописец Александр Иванов (1806–1853) в детстве нисколько не походил на чудо-ребенка и мало выделялся своими успехами. Характера он был вялого, отличался неповоротливостью и медлительностью, которая позднее раздражала тех, кто имел с ним дело. Казалось бы, петербуржец! Это к чему-то обязывает. Но…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
Это многозначительное «но»… Идет ли речь о выходце с северного Поморья или столичном денди, который, казалось бы, должен быть законодателем мод, – всякий раз они оказывались не ко времени и не к месту! И в таких свидетельствах мы должны разглядеть будущих художников – творцов?! Увы, на их тернистом пути не было и не могло быть, периода вундеркиндства. Напротив, многим современникам их способности казались ниже средних. И даже более того, они производили впечатление действительно «туповатых парней», не способных осилить даже школьную премудрость. То, что было «рассчитано на всех» казалось им каким-то бездушным конвейером по шлифовке усредненных человеко-функций. А они требовали к себе особого, душевного, внимания и тепла, и, не получая его, замыкались в себе, как улитка, ничего не желающая знать, кроме своей скорлупы. Внимание же соучеников было другого рода: на «инаковость» они реагировали откровенными издевательствами, по инстинкту чувствуя, что гадкого утенка надо заклевать.
Как следует бороться с такими нравами птичьего двора? Ученик-неудачник с даром нездешним этого не знает, но по тому же инстинкту, только не нападения/уничтожения, а защиты/выживания, его скорлупа твердеет до кондиции брони. Скорлупы недостаточно. Необходима броня, чтобы выдержать яростную атаку.
Нелегкое дело учения усугубляется еще и тем, что уму основательному, способному добраться до глубин познания, требуется время, некий «нолевой цикл», некая, дистанция разбега, не предусмотренная циркуляром школьной программы. По критериям последней учителя-наставники и определяют группу учеников-тугодумов (см. подробнее далее). Что с ними прикажете делать? Они, действительно, мало способны к органическому охвату всего курса и часто интересуются только одной, специфической, областью знания, демонстрируя вызывающее равнодушие ко всем остальным. Ум не только тяжелый, но и отмеченный односторонностью развития со всеми признаками все более увеличивающегося флюса.
В общем, для того чтобы стать «пасынком школы», всего этого бывает достаточно…
«Когда отец Пере заставлял Франсуа Мари Аруэ, прославившегося под именем Вольтер (1694–1778), выучивать тот или иной отрывок или изречение одного из античных авторов, мальчик никогда не занимал места более высокого, чем 3-е или 4-е. В греческом и в латыни у него были слабые успехи. Ученик был весьма посредственным эллинистом и плохо «цициронизировал», неважно владел латынью…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
«И.Бодмер, стоявший так долго во главе литературного образования Швейцарии, открыл и поддержал не один молодой талант, но Саломона Гесснера (1754–1787) он считал совершенно бездарным мальчиком, и, подвергнув его нескольким экзаменам, привел родителей его в совершенное отчаяние объявлением, что сын их обладает самыми посредственными способностями и годится только для какой-нибудь простой работы и самых нехитрых расчетов. Делая такой приговор над будущим поэтом и художником, Бодмер не заметил, что за кажущейся тупостью и неспособностью к заучиванию бессмысленных слов, в этом мальчике скрывалось живое и творческое воображение. В продолжение грамматических лекций молодой Гесснер наполнял скучные часы своим собственным занятием: под скамьей лепил он из воска группы людей, животных и другие фигуры, и, несмотря на то, что учительская лоза частенько прерывала занятия художника, он оканчивал свои фигурки, которые составляли его единственное счастье, и относил их своим маленьким сестрам. Впоследствии это влечение к подражанию природе составило славу Гесснера» (И.Дизраэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.).