Пирамиды Наполеона
Шрифт:
— И в какие же края направится экспедиция?
Я скептически относился к Александру, который, может, и наворотил великих дел, да умер, не дожив даже до моих тридцати четырех лет, что отнюдь не побуждало следовать его примеру.
— А куда бы вы думали? — раздраженно бросил Бертолле. — В Египет! Мы хотим не только захватить ключевые торговые пути, но и помочь нашим союзникам победить англичан в Индии. Нам представится возможность исследовать истоки исторических времен. Там могут обнаружиться весьма полезные, неизвестные нам знания. Разве вы не согласны, что лучше уж нам, ученым, приобщиться к этим тайнам, чем еретикам из ложи египетского обряда?
— В Египте?
Клянусь духом Франклина, что там может быть интересного? Редкий европеец побывал в тех
— По большому счету вас не назовешь ни ученым, ни масоном, — внес поправку Бертолле. — Но как американец и потомок первых переселенцев вы способны внести свой оригинальный вклад в общее дело. Ваш медальон также может принести удачу. Раз Силано им так заинтересовался, то он, очевидно, имеет важное значение.
Я почти не слушал его после первой поправки.
— Почему это меня не назовешь ни ученым, ни масоном? — возмутился я, хотя втайне был согласен с его мнением.
— Брось, Итан, — сказал Тальма. — Бертолле имеет в виду, что ты пока не совершил никаких открытий.
— Я имею в виду, месье Гейдж, что ваши невысокие достижения в возрасте тридцати трех лет заставляют усомниться в ваших способностях, а ваши скромные амбиции — в наличии усердия. Вы не выступали с докладами на академических собраниях, не продвинулись в масонской иерархии, не накопили состояния, не обзавелись ни семьей, ни собственным домом и не написали выдающихся трудов. Честно говоря, я скептически отнесся к вашей кандидатуре, когда Антуан предложил ее. Но он полагает, что у вас есть потенциальные возможности, и вдобавок мы, рационалисты, отрицательно относимся к мистическим последователям Калиостро. Мне не хочется, чтобы гильотина укоротила вас на голову, позволив этому медальону соскользнуть с вашей шеи. Я с большим уважением отношусь к Франклину и надеюсь, что когда-нибудь вы станете достойным своего учителя. Подведем итоги. Вы можете искать правосудия в здешних революционных судах, пытаясь доказать свою невиновность. Или можете отправиться с нами.
Тальма сжал мое плечо.
— Выбирай Египет, Итан! Подумай хорошенько!
Это же совершенно перевернет мою жизнь, но, с другой стороны, что в ней, собственно, еще не перевернуто? Бертолле до обидного точно оценил мою никчемную жизнь, хотя я все-таки еще гордился своими путешествиями. Мало кому довелось побывать в глубинах Северной Америки… или, надо признать, так мало вынести из этих глубин.
— А разве Египет еще никем не завоеван?
Бертолле махнул рукой.
— Он номинально входит в состав Оттоманской империи, но реально там властвует предательское племя воинов-рабов, так называемых мамелюков. Они не только перестали платить дань Стамбулу, но и начали жестоко притеснять египетский народ. Причем по своему происхождению они не принадлежат ни к туркам, ни к египтянам! Наша миссия, месье Гейдж, — дать египтянам свободу, а не завоевать их.
— И нам не придется сражаться?
— Бонапарт уверяет, что мы покорим Египет парой пушечных выстрелов.
Самоуверенное утверждение. Наполеон либо проницательный корыстолюбец, либо абсолютный слепец.
— А что вы думаете об этом самом Бонапарте?
— Мы все слышали о его первых славных победах, но в Париже он провел так мало времени, что его здесь не успели толком узнать. Поговаривали, что он был своего рода удачно продвинувшимся наглым карьеристом.
— Я еще не встречал столь деятельного человека, его ждет либо грандиозный успех, либо сокрушительный провал, — высказался Тальма.
— Или и то и другое, как зачастую бывает у людей с большими амбициями, — уточнил Бертолле. — Нельзя отрицать его великолепных способностей, но величие достигается рассудительностью.
— Мне придется бросить все торговые и дипломатические дела, — заметил я. — И пуститься в бега, словно я виновен в убийстве. Неужели полиции так трудно найти графа Силано и того проигравшегося капитана? Свели бы нас всех вместе и выяснили правду.
Бертолле отвел глаза. Тальма вздохнул.
— Силано испарился. Прошел слух, что он находится под покровительством министерства иностранных дел, — сказал мой друг. — А твоего капитана, замученного пытками и задушенного, позавчера выловили из Сены. Естественно, учитывая ваше знакомство и твое исчезновение, ты стал главным подозреваемым.
Я стиснул зубы.
— Самое безопасное теперь для вас, месье Гейдж, — затеряться в рядах армии.
Раз уж я собрался участвовать в военной экспедиции, то разумно было захватить с собой оружие. Драгоценная длинноствольная винтовка, приобретенная во время работы в меховом предприятии, все еще лежала в стенном тайнике моей комнаты. Ее сделали в Пенсильвании ланкастерские мастера, и хотя кленовая ружейная ложа уже покрылась зарубками и потемнела от частого употребления, отличная меткость этого огнестрельного оружия оставалась неизменной, позволив мне пару раз продемонстрировать ее здесь, в Париже, на Марсовом поле. Не менее важно, что изгиб его ложа был по-женски изящен, а филигранная выделка металлических частей так же радовала взгляд, как пухлый кошелек. Это было не просто оружие, а надежный спутник, безропотный и покладистый, с синеватым металлическим оттенком, благоухающий пороховой пылью и льняным смазочным маслом. Благодаря маленькому калибру высокая начальная скорость пули обеспечивала ему лучшую смертоносную силу по сравнению с громоздким мушкетом. Разумеется, неудобно было то, что при стрельбе ружье приходилось держать у подбородка. Перезарядка винтовки занимала слишком много времени для огнестрельных залпов, используемых в европейских сражениях, и для штыковой атаки она тоже не была приспособлена. Однако нам, американцам, казалась чуждой сама идея одновременной стрельбы выстроившихся в шеренгу солдат. Огромным недостатком любого ружья была необходимость перезаряжать его после выстрела, а весомым преимуществом прицельной винтовки была возможность точно попасть в цель с одного выстрела. В общем, на мой взгляд, вызволить из тайника мое огнестрельное оружие было делом первостепенной важности.
— Но с твоей комнаты полиция уж точно не спускает глаз! — возразил Тальма, узнав о моем намерении.
— Прошло уже два дня. Жандармам платят меньше, чем привратникам, и развращены они так же, как судьи. По-моему, невероятно, чтобы они до сих пор следили за моей квартирой. Мы отправимся туда под прикрытием темноты, подкупим одного соседа и вскроем мой тайник из его комнаты.
— Но я уже взял билеты на тулонский дилижанс, мы должны выехать в полночь!
— С твоей помощью мы управимся гораздо раньше.
Я полагал, что из осторожности лучше проникнуть в дом испытанным способом — через окно на заднем дворе. Даже если полицейские удалились, мадам Дюррел наверняка еще начеку, а я в ближайшее время никак не мог отдать долги за квартиру и оплатить ремонт. И вот вечером Тальма неохотно помог мне подняться по водосточной трубе, и я заглянул в свою комнату. Там ничего не изменилось: перина вспорота, перья покрывали пол, точно снежные хлопья. На двери, однако, поблескивала новая задвижка, замок явно сменили. Моя домохозяйка попыталась сделать все возможное, чтобы я расплатился с долгами, перед тем как забрать вещички. Учитывая, что ее квартира находилась прямо под моей комнатой, я решил пойти окольным путем.
— Веди наблюдение, — шепнул я своему спутнику.
— Давай скорее! Я видел жандарма в конце улицы!
— Не волнуйся, я проскользну тихой мышкой и мигом вернусь.
Зная, что мой сосед, библиотекарь Шабон, каждый вечер отправляется наставлять детей на путь истинный в свете новых веяний, я тихонько влез на подоконник его комнаты. Он уже ушел, мой расчет оправдался. По правде говоря, я и не надеялся, что мне удастся подкупить такого строгого, а скорее до занудности правильного человека, а рассчитывал именно на его отсутствие. Отломав планку рамы, я открыл его окно. Он, конечно, встревожится, обнаружив дыру в стене комнаты, но я, в конце концов, теперь стараюсь ради блага Франции.