Пирамиды Наполеона
Шрифт:
Моя европейская физиономия под арабским тюрбаном не привлекала особого внимания, так велико было расовое многообразие в этой части Оттоманской империи. Я вошел в сумеречный лабиринт базара Хан аль-Халили, где все благоухало запахами жарящегося мяса, гашиша и душистых специй, высившихся на лотках в виде ярких зеленых, золотистых или оранжевых холмиков. Закупив еды, веревку и покрывало на случай холодных ночей в пустыне, я отнес эти покупки в свой тайник и на остатки денег решил приобрести лошадь или, на худой конец, верблюда. Мне еще не приходилось ездить на этих горбатых кораблях пустыни, но я знал, что они более выносливы в случае долгих преследований. В моей голове роилось множество вопросов. Знал ли Бонапарт, что Силано забрал Астизу? Много ли успел выяснить граф? Если мой медальон является ключом, то где находится замок? В спешке и поглощенности собственными мыслями я столкнулся с французским патрулем, забыв, что мне лучше не попадаться им на глаза.
Изнывающие от жары солдаты уже прошли мимо, когда их лейтенант вдруг вытащил из-за ремня какую-то бумагу, глянул на меня и приказал остановиться.
— Итан Гейдж?
Я прикинулся непонимающим.
На меня нацелилась дюжина мушкетных стволов, которым не требовался переводчик.
— Гейдж, я узнал вас. Не пытайтесь бежать, если не хотите, чтобы вас пристрелили.
Я понял, что отпираться бесполезно, и, сдернув тюрбан, попытался выкрутиться.
— Пожалуйста, лейтенант, не выдавайте меня. Я выполняю задание Бонапарта.
— Вы ошибаетесь, нам приказано арестовать вас.
— Несомненно, это какая-то ошибка.
Он повнимательнее взглянул на изображение на бумаге.
— Надо же, Денон отлично ухватил ваши черты в этом эскизе. Видно, у него дар настоящего художника.
— Я как раз отправлялся к пирамидам, чтобы продолжить их изучение…
— Ваше присутствие необходимо для расследования убийства ученого и имама Келаба Альмани, также известного под именем Еноха или Гермеса Трисмегиста. Люди видели, как вы убегали из его дома с винтовкой и топором.
— Еноха? Да вы с ума сошли! Я как раз разыскиваю его убийц.
Он продолжил чтение своего предписания.
— Вы также должны быть взяты под стражу, поскольку покинули пирамиды без разрешения, за ослушание и хождение без формы.
— Да я же ученый! У меня нет никакой формы!
— Руки вверх! — Он укоризненно покачал головой. — Ваши преступления догнали вас, американец.
Меня доставили в какие-то мамелюкские казармы и запихнули в импровизированную темницу. Французские власти пытались рассадить по разным камерам мятежников, мелких воришек, дезертиров, спекулянтов и военнопленных. Несмотря на протесты, меня бросили в подвал, где сидела шайка воров, шарлатанов и мошенников, говорящих на смешанных языках. У меня появилось ощущение, будто я опять оказался в игровом салоне Парижа.
— Я требую объяснить, в чем меня обвиняют! — крикнул я.
— В никчемности, — проворчал сержант, запирая дверь.
Абсурдность моего ареста из-за смерти Еноха соперничала в моих мыслях только с отчаянием, вызванным невозможностью попасть на ночное рандеву у южной стены дома Юсуфа. Кто бы из обитательниц гарема ни бросил мне амулет с глазом Гора, им, конечно, совсем не просто помочь чужаку попасть в изолированное общество. А вдруг они забудут обо мне и продадут или потеряют медальон? А тем временем Астиза уезжает все дальше от Каира, если она находится в лапах Силано и отправилась на юг вместе с экспедицией Дезе. Впервые в жизни мне нельзя было попусту терять время, но, как назло, меня тут же лишили свободы действий. Чертовски досадно.
Наконец появился какой-то лейтенант, чтобы занести мое имя в тюремный гроссбух.
— По крайней мере, дайте мне поговорить с Бонапартом, — взмолился я.
— Умнее будет пока не видеться с ним, если вы не хотите быть расстрелянным без промедления. Известно, что вы подозреваетесь в убийстве парижской куртизанки. Да еще на вас висят неоплаченные долги… — Он глянул в свои бумаги. — Вас обвиняет домохозяйка, мадам Дюррел.
Я мысленно выругался.
— Но я не убивал Еноха! Я обнаружил его труп!
— Почему же вы сразу не доложили об этом?
Его тон был циничным, как у моих кредиторов.
— Послушайте, вся эта экспедиция окажется под угрозой провала, если я не смогу завершить начатую работу. Граф Силано стремится завладеть важными тайными знаниями.
— Я понимаю, почему вы пытаетесь оклеветать Силано. Ведь он дал письменные показания под присягой, собрав сведения у мадам Дюррел и уличного фонарщика. Он предупредил нас о вашей склонности к извращениям. — Он вновь глянул в документ. — О том, что вам свойственны черты, описанные маркизом де Садом.
Понятно. Пока я таскался с мерной лентой вокруг пирамид, Силано в Каире старался привлечь особое внимание к моей персоне.
— А разве я не имею право на законный протест?
— В течение недели вас навестит военный адвокат.
Что за напасти? Моим врагам очень выгодно, что меня заперли здесь, лишив возможности догнать графа и опротестовать его обвинения или даже пойти на полночное рандеву к южной стене гарема Юсуфа! Косые солнечные лучи с трудом проникали в нашу камеру сквозь маленькое оконце, а ужин выглядел как отвратительное горохово-чечевичное месиво. Из напитков нам предоставили бочку затхлой воды, а в качестве уборной поставили ведро.
— Мне необходимо, чтобы разбирательство провели сейчас же!
— Вас отправят в Париж, чтобы вы там предстали перед судом.
— Это лишено всякого смысла!
— Разве не лучше угроза гильотины, чем расстрельная команда здесь?
Он пожал плечами и удалился.
— Конечно, лучше! — крикнул я ему вслед, резко опускаясь на пол.
— Съешь немного каши, — сказал один из рядовых с видом ловкого торговца, пытающегося продать пушку в качестве металлолома. — Завтрак будет и того хуже.
Я отвернулся.
Ладно, я поставил не ту лошадку и проиграл, но что же теперь делать? Если в Париже у меня еще был шанс выкрутиться, то здесь у меня на руках нет ни одного козыря. Наверное, стоило прислушаться к проповедям Франклина и стать честным тружеником, но его советы из серии «рано в кровать, рано вставать», на мой взгляд, противоречили естественным основам бытия. И что мне в нем нравилось, так это то, что он сам далеко не всегда следовал собственным мудрым рекомендациям. Даже на пороге восьмидесятилетия он не пропускал ни одной смазливой мордашки.