Пират, еще один
Шрифт:
– В заливе. Мужики пока блеснят, ничего, щука и судак идет. Мы готовы.
– Я тоже, - спокойно сказал Колька, - Я ничего не забыл. А в санатории в воскресенье день посещений, ты возьмешь меня, как будто ты мой отец. Потому что детей одних в городе задерживают, а в больницы не пускают. А как мы доберемся на корабль?
– Без понятия. Я, правда, знаю, что в Сестрорецке есть лодочная станция, была, когда я там был в лагере.
– Тогда да, если есть. А я знаю, что на лодочных станциях надо оставлять в залог паспорт. У тебя есть паспорт, Квест?
Квест посмотрел на проходивших мимо школьников и сумрачно сообщил:
– У меня есть тридцать восемь пушек на Ветре.
–
– Мы возьмем в больнице кого-нибудь с паспортом.
– В воскресенье в восемь утра я здесь, - сказал Колька, и, положив большие пальцы рук под ремни ранца, подтянул ранец, чтобы ремни не натирали.
– До воскресенья, - сказал Квест.
Они пожали друг другу руки, и Колька, еще раз дернув Квеста за рукав ведь это Квест, Квест!!
– пошел домой, думая о том, что может сегодня в компоте из сухофруктов попадется груша. А Квест выпил на улице большую кваса, попинал перед собой пробку от шампанского и, сильнейшим и точнейшим ударом вколотив ее в водосточную трубу, пошел дальше, считая размеренные шаги. Через девять шагов пробка вывалилась обратно. Вы попробуйте, а?! Не ниже второго сказал себе Квест и сжал в кармане руку в кулак: рекорд, в прошлый раз было семь с половиной. Пусть плачет Гуллит!
В субботу вечером мама сидела на Колькиной постели и плакала.
– Ну, не надо, мама. Иди, мама, ну, чего ты!
– Да-а!.. А ты сбежишь, ка-ак же, я знаю!
Потом мама вытерла слезы и сказала в нос:
– Надень хотя бы матроску, а свитер на нее... пожалуйста.
– Я не люблю матроску, она детская и девчоночья.
– Пожалуйста, Коля, ради меня.
Колька промолчал.
– Оденешь?
– Да.
– Честно?
– Да.
Мама окончательно вытерла слезы и стала пудрить нос, чтобы идти ночевать к Олегу, когда Колька заснет. Она теперь успокоилась, что сын наденет матроску, и теперь не думала о том, что он сбежит, а о том, что он наденет матроску, думала. Вообще, колдун ей говорил, что теперь Колька не сбежит с пиратами, не сможет... Колдун. Она его помнит раньше, чем он подошел к ней на набережной, это странно. Да... Второй раз, сказал колдун, гораздо труднее. Во всяком случае, он бы на месте Кольки не сбежал. Но мама пусть все же смотрит, мало ли.
Мама видела, что Колька перестал рисовать и кричать во сне про пиратские сражения. Что учиться он стал лучше, чем в первом классе, а в футбол во дворе играл за это время только два раза. Он даже немного поправился и побледнел. А в этот четверг он попросил ее записать его в шахматный кружок. Она пообещала, что в понедельник, а теперь думала, что может надо было в пятницу. Тем более это только возобновить. И вот теперь она уходила на ночь, как обычно, но сердце у нее тянуло. Она не знала, почему, но не на месте было сердце, и все! Конечно, шахматный кружок - тут чего, тут ясно, шахматы он любит, можно надеяться, что ему действительно хочется.
Мама прислушалась - Колька спал. Ей хотелось очень подойти и поцеловать маленького, но она побоялась разбудить, испугать.
Маленький мой сыночек, - она надела сапоги и тихо-тихо вышла из квартиры. Она даже не стала вызывать лифт, этим тоже можно разбудить. Она спустилась, и очень красиво и грациозно перестукивали каблучки ее осенних сапог по ступенькам.
В субботу вечером три мужика курили в туалете в санатории: Леппилюнтль, Федор Иваныч и толстый садовник, когда-то пациент, но теперь исправившийся по мнению главврача... Они уже знали друг про друга их главное, они были опытные и сильные люди, поэтому молчали. Просто курили вместе.
– Завтра опять воскресенье, - сказал капитан, - Может быть?
– Каждый следующий раз труднее уходить в море, - грустно улыбнулся доктор, - Старый я стал. Толстый.
– Вы думаете, капитан, это случится завтра?
– сказал садовник.
– День посещений... и мне кажется, что завтра. Вы с нами?
– Если выйдет. Потому что я многое не помню. Но я там был. Был?
– Все будет хорошо, боцман, - сказал Федор Иваныч, - Правда, "Летучего апельсина" больше нет, накрылся пять лет назад, но...
– Это неважно, - сказал толстый садовник, - Мне бы только на Побережье попасть, только бы попасть!
Колька встал ровно в семь. Поставил чайник, умылся, выпил чаю, сделал бутерброды с котлетами и луком, накрыл каждый вторым куском булки. Сложил в ранец бутерброды, зубную щетку, пасту, мыло, полотенце, задумчиво повертел в руках удобный для кидания нож с деревянной рукояткой, отложил, написал маме записку: "Мама, я тебя очень люблю. Я в Барбейском море. Колька. До свидания". Надел матроску, а на нее свитер. Взял и рассовал по карманам три катушки лески разного сечения, крючки, грузила и поплавки, нитки, иголки. Присел на краешек кресла, посидел, затем проверил в последний раз, выключены ли газ и горячая вода, и вышел на лестницу без пяти восемь. Он не стал вызывать лифт, а спустился так, спокойно не обращая внимания на темноту у двери в подвал.
Они вышли с Квестом из двора, доехали на трамвае до Финляндского вокзала, купили по два эскимо, сели в электричку и поехали в Сестрорецк. По пути Квест сказал, что ему пистолеты эти дурацкие натирают ребра, и переложил все три в Колькин ранец. Сказал, что сам может понести его, но Колька, отдав Квесту бутерброды, сказал, чтобы тот лучше не забыл взять его за руку перед санаторием.
Главврач был любезен с Квестом, а с Колькой ласков и дал ему шоколадную конфету. Главврач сказал:
– Да. Эти больные у нас тяжелые, конечно, пока посещения не отменены, но не знаю, не знаю, как в следующий выходной. Вы уж попробуйте как брат, - он посмотрел на Квеста, - убедите все-таки, что нельзя сопротивляться лечению. Особенно доброму и щадящему. Нельзя, ведь можно на всю жизнь калекой остаться, просто инвалидом. Инфантинум, осложненный всевозможными комплексами, в таком возрасте чрезвычайно опасен... Знаете, как корь ребенку - тьфу, а взрослый умирает. Впрочем, надежду терять не надо, маленький храбрый матрос, - он смотрел на Кольку и его вылезшую из-под свитера матроску, - Ты ведь когда-нибудь вырастешь, капитаном будешь. Бо-ольшого океанского белого лайнера.
– Конечно, - сказал Колька.
По парку их провела медсестра, подвела к третьему корпусу, перед которым сидел на скамейке и курил старый толстый и лысый человек, и проводила по коридору к палате, где стояло шесть кроватей. В палате были только Леппилюнтль и Федор Иваныч.
– К вам посетители, дорогой капитан, - сказала медсестра и вышла.
– How are you, - спросил Леппилюнтль.
– Но андерстенд, - Колька смял конфету в потной ладони.
– Квест, ведь тебя убили!
– заорал Федор Иваныч.
– Ти-хо, - сказал капитан, - Тихо, тихо, - сжимающимся от напряжения голосом.
Колька знал, что нельзя наброситься на Леппилюнтля и повиснуть у него на шее и заорать "сто человек на сундук мертвеца!", но как же хотелось это сделать.
– Тихо, ребята, тихо, спокойно, - и голос их капитана дрожал все больше, Ветер, ребята, а?!
– В миле от здесь, на краю фарватера, - Квест схватил Федор Иваныча за голову и затряс ее, - Федька, ты не похудел!
– Спокойно, спокойно!
– голос у Леппилюнтля уже совсем не дрожал, - Там на лавочке у входа должен был сидеть лысый боцман, вы шли когда?