Пират (сборник)
Шрифт:
Браслет подлетел к закрытым воротам. Десяток дюжих конюхов едва справились с ним, опутав его веревками. Сдерживаемый с двух сторон на поводах, опутанный веревками, с петлей на шее, Браслет все-таки был страшен и пугал конюхов. Накопленная обида и злость прорвались сразу. Кроткий, добродушный жеребец озверел. Он дрожал при каждом прикосновении и, как собака, лязгал зубами. Кто-то догадался сунуть ему толстую палку. Браслет яростно впился в нее зубами и начал дробить на щепки. У дверей конюшни он уперся ногами и забился в судороге.
– Не бойся, иди, иди, милок, – уговаривал его Рыбкин.
Браслет бил задом, дрожал, хрипел и бросался на людей. Потом вдруг неожиданно сам рванулся вперед и влетел в конюшню, опрокидывая конюхов. Через порог в денник он перепрыгнул, как через высокий барьер, и, став задом ко входу, приготовился к защите.
– Надо дать ему успокоиться и простыть, – посоветовал Рыбкин.
Но на следующий день Браслет встретил Сеньку зубами и копытами. Смиряться он не хотел.
Глава третья
Прошло недели две. В жаркое июльское утро в конюшню пришел Лысухин. Он был весел и что-то оживленно рассказывал сопровождающему его рыхлому человеку с бледным лицом. Тот молчал, время от времени покачивал головой и пялил на Лысухина круглые, куриные, без всякого выражения глаза. Это был известный барышник, торговавший лошадьми с заграницей.
Войдя в конюшню, Лысухин потянул носом воздух и недовольно бросил старшему конюху:
– Плохо проветриваете, от аммиака дышать нечем. Слышишь?
– Слушаю-с, – по-военному ответил старший.
Мельком взглянув на других лошадей, Лысухин отправился к Браслету. Жеребец, увидев гостей, повернулся к двери и настороженно следил за приближающимися людьми.
– Ты что, голубчик, бунтовать вздумал, дуришь? – погрозил ему хлыстом Лысухин.
Браслет прижал уши, не спуская с хозяина глаз. Старший, Сенька и Рыбкин почтительно стояли позади. Из денника донесся удушливый запах разлагающихся испражнений.
Лысухин поморщился и удивленно посмотрел на старшего.
– Что это значит? Отчего такая грязь? Ты убираешь? – обратился он к Сеньке.
Сенька покраснел и молча тер ладонью по штанине.
– Так не позволяет войти к себе в денник никаким родом! – пришел на помощь Сеньке старший.
– Чепуха! Стыдитесь! Подхода у вас нет к лошади. Какой же ты конюх, если лошади боишься? – упрекнул хозяин Сеньку. – Распустились без меня. Вот, смотрите.
Лысухин взялся за скобу. Старший подскочил и уперся ногой в дверь.
– Ваше высокоблагородие!
– Ты что? – удивился Лысухин.
– Не надо, живым не останетесь, – вдруг перешел на шепот старший.
– Убери ногу, – приказал Лысухин и, открыв дверь, переступил порог.
Браслет ниже опустил голову и сильнее прижал уши, Лысухин остановился у порога и шарил в кармане, ища сахар. Он собирался с куском сахара подойти ближе к Браслету. Но второго шага жеребец сделать ему не дал. Молча ринулся он на человека. Лысухин успел прыгнуть к двери, но зубы Браслета впились в его плечо и потянули назад, в денник. Лысухин зацепился пальцами за косяк. Сенька и старший схватили его за руки и потащили вперед, в коридор. У Лысухина перекосилось лицо. Воротник сдавил шею, как петля, и не позволял свободно дышать. Старший, Сенька и Рыбкин тянули его изо всей силы, с риском вырвать ему руки, но Браслет был сильнее их, и Лысухин медленно пятился в денник. Внезапно раздался сухой треск. Лысухин, Сенька, старший вылетели в коридор и плашмя растянулись на полу. Не теряя ни секунды, Рыбкин захлопнул дверь в денник. Лысухин поднялся с пола последним. Он был обнажен до пояса. Воротничок, галстук и один манжет – всё, что осталось на нем от верхней части костюма. Сенька поднял с полу шляпу и подал хозяину. Тот машинально напялил ее на голову. Растерянный, с дрожащими губами, в смятой шляпе, в воротничке и галстуке на голом теле, Лысухин был жалок и смешон.
– Спасибо, – выговорил он наконец и потянулся за бумажником. Пальцы царапнули обнаженную кожу на боку.
Лысухин только сейчас заметил, что он раздет, и беспомощно оглянулся. Браслет яростно трепал в зубах остатки его одежды. Бумажник выпал из кармана и валялся на мокром навозе. Растоптанные копытом оранжевые, зеленые и синие кредитки безжалостно втаптывались в грязь.
– Прошу простить за беспокойство, эта лошадь мне не подходит. Я не ковбой, – вдруг неожиданно заговорил молчаливый покупатель и, вежливо шаркнув ногой, ушел из конюшни.
– Сегодня же застрелить гадину, – приказал Лысухин.
– Такая лошадь раз в десять лет рождается, ваше высокоблагородие. Таких лошадей не стреляют, – тихо проговорил Рыбкин.
– Она бешеная, я не могу держать бешеных лошадей, – вдруг побагровел от злости Лысухин. – Видишь?
Словно подтверждая слова хозяина, Браслет выплюнул изуродованный пиджак и загрохотал по перегородке копытами.
– Он отойдет, верьте слову, – отойдет, – упрямо твердил Рыбкин. – Разве лошадь виновата? За что ее стрелять?
– А кто же, по-твоему, виноват? – заинтересовался Лысухин.
– Вот если не только с коня, а и с человека любого начать со спины ремни резать, то кто хочешь от этого взбесится и на стенку полезет. По себе каждый может судить.
Лысухин хотел рассердиться, но только зябко передернул голыми плечами. Будь на нем пиджак, он бы показал, как надо с ним разговаривать. Но теперь он только сказал:
– Пошлите кого-нибудь ко мне за костюмом. И нет ли у вас чего-нибудь набросить?
– Вот, пожалуйста, эта на ваш рост, – предложил старший брезентовую куртку.
Лысухин повертел куртку в руках. Она была тяжела и, казалось, сделана из толстой, негнущейся жести.
– Может, еще что-нибудь найдется? – робко попросил он.
Старший торопливо стянул с себя засаленный, пропитанный потом пиджак из чертовой кожи. Лысухин взял его двумя пальцами, осмотрел и возвратил хозяину.
– Нет, я уж лучше эту, – сказал он, морщась и натягивая на голое тело жесткий брезент.
Скоро принесли новый костюм. Освободившись от куртки, Лысухин заулыбался и даже подобрел, к нему подошел Рыбкин и молча снял шапку.