Пират (сборник)
Шрифт:
Наездник приказал Сеньке, собиравшемуся водить лошадь:
– Передай лошадь другому. Ты со мной на поддужной поедешь. Я сам посмотрю, какой ты.
Савин ежедневно тренировал Браслета. Гордый наездник при встречах неизменно первый торопился здороваться с Рыбкиным за руку. Этой чести у него не всегда добивался даже управляющий конюшней. Однако Сеньку он не удостаивал и кивком головы. Он доверял ему разную работу на лошадях невысокого класса, но за все время Сенька не слышал от него ни одного ободряющего слова. Зато ругал его Савин часто и подолгу. Даже во время езды он ухитрялся сердито отчитывать Сеньку на ходу. Рыбкин наблюдал за муштрой, ухмылялся в усы и удовлетворенно покачивал головой.
Один раз, после того как Савин особенно долго и сердито отчитывал Сеньку, к нему подошел Рыбкин и, раздумывая, с паузами, проговорил:
– Повезло тебе, парень, вот поди узнай наперед, где найдешь, где потеряешь. А на призы ты еще наездишься. Я за всю жизнь хозяевам большие тысячи заработал. Может, этих тысяч больше было, чем теперь у меня волос на голове. Всех этих лошадей на эти деньги купить можно. А в гроб все равно в рваных штанах положат. А что всего обидней, так то, что за всю мою жизнь сколько коней через мои руки прошло, сколько я через них муки принял, на каких жеребцах ездил, а вот на кладбище на кляче третьего разряда стащат… Ты его слушай, Африкана. У него есть чему поучиться.
Первый приз Браслет выиграл легко. После бегов у наездника состоялась долгая беседа с Лысухиным. Он выговорил право записывать Браслета на приз только по своему усмотрению, Лысухин в этот день уезжал и, прощаясь, передал конверт с двумястами рублей – доля наездника с пятитысячного приза и семьдесят рублей для Рыбкина.
– Тридцать рублей Рыбкин уже получил, – попросил он напомнить.
Наездник, выйдя от Лысухина, купил конверт, положил в него семьдесят рублей Рыбкина, прибавил к ним сто своих и поехал на конюшню.
– Хозяин уехал сегодня, – сказал он Рыбкину, – и поручил мне передать вам этот конверт и его благодарность. Сам он не успел заехать, чтобы поблагодарить вас лично.
Как только наездник ушел, Рыбкин разыскал Сеньку и, сунув ему в руку семьдесят рублей бумажками, как всегда, сердито пробурчал:
– Хозяин тебе приказал передать за Браслета, только смотри не балуй.
Старик получал в месяц двадцать рублей жалованья. Сто рублей было для него состоянием.
В тот же день на гвозде в его каморке появился новый, крытый тонким английским сукном, роскошный казакин.
Глава четвертая
Прошло еще два года. Браслет II стал знаменит. Газеты печатали о нем статьи. Его имя в афишах писалось аршинными буквами. Открытки с его изображением раскупались быстрее фотографий генералов. Браслет II выигрывал состязание за состязанием, и его известность и слава росли.
Браслета без передышки тренировали от приза к призу. Могучий организм его без повреждений выходил из многих рискованных и тяжелых состязаний. Рыбкин уверял, что только теперь Браслет входит в свою настоящую силу и приближается к рекорду. За эти два года он еще больше изменился. Теперь это была лошадь редкой красоты. Широкая грудь, сухие, упругие мускулы, гордая шея, сухая арабская голова, украшенная черными, навыкате, глазами с краешком голубого белка, и тонкие, крепкие, как железо, ноги. Гнедая шерсть лоснилась и отливала голубым, и по коричневой, блестящей рубашке обозначались темные яблоки.
Браслет стоял в той же конюшне, но в новом, огромном, светлом деннике. Лысухин умел создавать рекламу. Нажив на Браслете целое состояние, он окружил его пышной и ненужной роскошью. Стены денника выкрасили масляной краской и обвесили дорогими попонами. Наружная стена до окна была покрыта толстым, мягким ковром, широкое окно завешено тонкой тюлевой занавеской, в углу, на высоких тумбах, красовались пестрые китайские вазы. Большой штат специальной прислуги обслуживал Браслета. У двери его денника днем и ночью попеременно дежурили два бородатых казака.
Газеты посвящали целые столбцы знаменитому жеребцу, подробно описывая устройство его денника, режим и пищу.
Браслету давали сахар, яйца, яблоки, морковь и финики. И все же под кожей у него нельзя было прощупать ни малейшего слоя жира. Тренировал и ездил на нем по-прежнему знаменитый наездник. Но Сенька из конюшни исчез. Полгода назад на утреннюю уборку вместо него пришел новый конюх.
Новый конюх чистил и убирал Браслета быстро и умело, но никогда не разговаривал с ним.
Браслет привык к ласке. Он невзлюбил конюха с первого же дня. К тому же его раздражал тяжелый, непривычный запах винного перегара, разносившийся по деннику.
Когда в конюшню неожиданно пришел Сенька, Браслет вдруг почувствовал, что на груди, под шерстью, у него зашевелился теплый комок. Он заржал и ткнулся головой в Сенькино плечо. Сенька гладил его, перебирая пальцами между ушей. Браслет поднял голову и недоверчиво уставился на своего друга. На Сеньке была незнакомая серая фуражка с металлической кокардой на околышке.
Сенька взял щетку и еще раз вычистил Браслета. Потом обнял его за шею и припал головой к голове. Теплая капля упала Браслету на губу. Он попробовал – капля имела приятный солоноватый вкус. Жеребец вытянул губы, но капель больше не было, и он обиженно дернул головой. Тогда Сенька как-то странно шмыгнул носом и выскочил из денника. Больше Браслет его не видел.
За эти два года Браслет много работал. Призы давались нелегко, не раз успех висел на волоске. Но теперь Браслет был испытанный боец. Три трудных года на ипподроме превратили его тело в механизм огромной силы и резвости. И в этом сложном механизме билось большое, мускулистое сердце. Сердце наполняло его вместе с потоками горячей крови жаждой победы и ненавистью к поражению. Десятки тысяч предлагали хозяину за Браслета, но Лысухин упорно отказывался продать его.
Неожиданно жизнь резко засбоила. Началось с фиников. Браслету перестали давать финики. Следом за ними исчезли яблоки, а через месяц Браслет получил уже овес без сахара. Он набрал его в рот и брезгливо выплюнул. Потом, раздув ноздри, закружился по деннику и стал рыть подстилку копытами. Люди разом разучились понимать его желания. Они не обращали на него внимания. Тогда он решился напомнить о себе. Он заколотил копытами по двери так, что из-под подков полетели щепки. Удары грохотали, как выстрелы. В соседних денниках заволновались другие лошади. Бунт разрастался с катастрофической быстротой. Конюхи с трудом усмирили его. Зачинщика стегнули хлыстом. Браслет забился в угол и простоял до вечера, не притрагиваясь к овсу. Только поздно вечером из денника послышался равномерный хруст и сердитое фырканье. Браслет недовольно поглощал овес.
Однажды больше половины конюхов не явилось на работу. Весь день в городе стреляли. Ночью Рыбкин стащил с ларя попону, которая служила ему постелью, на пол. Новый номер бегового журнала лежал неразрезанный. Свет в конюшне был притушен, только посередине коридора под потолком тускло светила красноватым светом одинокая угольная лампочка.
Перед утром у самой конюшни, как подковы по мерзлой земле на финише, захлопали выстрелы. Браслет взвизгнул и заметался по деннику. Лампочка мигнула и погасла. Тогда тихо открылась дверь, и в денник вполз неуклюжий, сопящий зверь, размером с большую собаку. Браслет шарахнулся в сторону и угрожающе захрипел.