Пират (сборник)
Шрифт:
Лошади не обращали на Браслета внимания. Они набрасывались на корм, потягивали и расправляли уставшие за день мускулы.
Жильцом соседнего денника оказался огромный бурый брабансон Митька, гордость всей конюшни.
Это был толстый жеребец на коротких ногах, с толстой шеей и маленькими, злыми глазами на мясистой голове.
Жеребцы сразу же захотели познакомиться. Уткнув головы в решетку, они долго обнюхивали друг друга и с храпом втягивали воздух. Потом одновременно прижали к затылку уши и, оглушительно взвизгнув, изо всей силы заколотили
Война была объявлена.
Наутро заведующий Палкин, он же вчерашний гость Рыбкина, и другой, маленький, кривой на один глаз, вывели Браслета из денника и надели на него рабочую сбрую. Браслет попробовал было стать на дыбы. Но ему пригрозили кнутом, и он покорился. Только в глазах его загорелись холодные зеленые огоньки.
Больше всего остального его раздражал хомут. Хомут лег на плечи свинцовым грузом, он мешал двигаться плечам и гнул книзу гордую шею.
Будь здесь Сенька или Рыбкин, они, наверное, посоветовали бы дать жеребцу привыкнуть к новой сбруе и пока не торопиться впрягать его.
Браслет стоял спокойно, только кожа подергивалась мелкой дрожью, как от озноба, да уши ни минуты не стояли на месте.
Кривой Федька набросил на него седелку и принялся затягивать ремень. Вдруг он поднял голову и удивленно посмотрел на Браслета.
– Ты что? – спросил Палкин.
– Жеребенок вроде с секретцем получается. Подпруга не сходится. Разрази меня на месте.
– А ты говорил, жидковат для ломовой качки, – упрекнул Палкин.
– Погоди, рано хвастаться, – остановил Федька.
Принесли новую седелку. И Федька, уже забыв недавнее сомнение, тыкал в бок Браслета пальцем и кричал:
– Гляди, гляди, на одну только дырочку меньше, чем у Митьки! Разрази меня на месте.
Браслета запрягли в тяжелые ломовые сани.
Федька тронул вожжи. Жеребец рванул вперед и разом остановился. Хомут и оглобли сползли к ушам. Браслет закинулся, танцевал на месте и не хотел идти. Федька больно стегнул его ремнем под живот. Тогда он как ошпаренный вылетел на улицу.
Обида и раздражение напрягли мускулы и затуманили голову.
Выкатив невидящие, помутневшие глаза, он понес, не разбирая дороги.
Тяжелые ломовые сани летели за взбесившейся лошадью, почти не касаясь земли. Ухватившись руками за дно саней, плашмя лежал Палкин.
Федька уперся ногами в передок и повис на вожжах. Удила разорвали Браслету рот.
Лошадь отупела от ярости и не чувствовала боли.
Браслет II, лучший рысак ипподрома, не знавший сбоев потомок рысаков-рекордистов Старого и Нового света, для которых рысь стала естественным аллюром, несся галопом, огромными скачками поглощая пространство.
Прохожие испуганно прижимались к домам. Палкин и Федька вылетели из саней. Сани треснулись о тумбу и разлетелись вдребезги. Даже не заметив случившегося, обезумевший Браслет помчался дальше. Две оглобли – все, что осталось от упряжки, – чертя по снегу зигзаги, тянулись по бокам.
Заскочив в тупик, Браслет с полного хода ударился о деревянный забор и рухнул вместе с ним на землю. К нему подбежали Палкин и Федька и помогли подняться. Он стоял, покрытый пеной, и тяжело и шумно дышал.
Белая пелена медленно сползла с глаз. Напряженно и тоскливо смотрела лошадь на людей. Казалось, что Браслет только что проснулся и не мог понять, где он и что с ним. Розовая пена капала с губ на снег.
Серьезных повреждений и ушибов на нем не было.
С опущенной головой покорно поплелся Браслет за возчиками. Поравнявшись с осколками саней, Палкин сказал Федьке:
– Дешево отделались. Другой раз дуракам наука. Надо его исподволь приучать. Он, может, никогда и хомута не видел.
– С таким злодеем и повозиться не грех, – потирая разбитую скулу и припухший глаз, ответил Федька.
Он уже влюбленными глазами смотрел на Браслета.
– А как звать его? – спросил он.
– Забыл спросить, – огорчился Палкин.
– Ну, тогда назовем Злодеем.
– Ладно, – согласился Палкин.
Так Браслет II переменил имя отца на имя матери.
Когда на следующий день на Злодея надели хомут и сбрую, он уже не дрожал и не протестовал. Но его не запрягли, а привязали сзади саней. Злодей целый день проходил следом и быстро привык к городскому шуму.
Через день его опять запрягли в сани. Федька осторожно тронул вожжи, и Злодей спокойно пошел за другими лошадьми. Со стороны казалось, что он всю жизнь ходил в хомуте и таскал за собой тяжелые сани. Федька восхищенно щелкнул языком. Браслет вздрогнул и рванул. Ожидая бури, Федька схватился за вожжи. Но Злодей остановился. Он не понимал, чего от него хотят, и огляделся на своих недогадливых ездоков. Первым опомнился Федька. Громко захохотав, он подскочил к Злодею, чмокнул его в нос и сунул в губы кусок хлеба.
Федька вспомнил, что на беговом кругу лошадей посылают вперед, щелкая языком.
Федьке упорно не везло в жизни. Левого глаза он лишился еще ребенком. В чужие люди он ушел с десяти лет. Попав из деревни в город, он сразу определился в ломовой извоз.
За двадцать лет работы он переменил десятки хозяев и сотни лошадей. Работал он всегда без лени, но – виноват ли кривой глаз или невзрачный вид – ни уважения, ни авторитета Федька себе не заработал.
В Автогужтранспорте он получил в езду Милку, костлявую пегую кобылу, тоже кривую на левый глаз.
Это совпадение не давало покоя местным острякам.
Кобыла оказалась норовистой, и не проходило дня, чтобы она не устраивала представлений.
Милка отличалась необыкновенно чувствительным нравом. От малейшей обиды она останавливалась, и ни мольбы, ни побои, ни угрозы не могли ее сдвинуть с места. Она неуклюже лягалась задом и норовила хватить Федьку зубами.
Ежедневные ссоры Федьки с Милкой длились часами. Истерические выкрики Федьки сопровождались ливнем острот и советов товарищей.