Пират (сборник)
Шрифт:
Выскочив из сугроба, триумфатор подтянул штаны и молча забрался на дрова. Общая обида была отомщена.
– Цены нет жеребенку, – решили обозники.
Чуркин презрительно сплюнул.
Снег в конце марта становится мокрым и пристает к полозьям, дорога чернеет и безнадежно портится. Конец марта – тяжелое время для лошадей.
Злодей быстро втянулся в новую работу. Ездил на нем теперь не Федька Кривой, а Федор Кривой.
В несколько дней Федька приобрел уважение и авторитет, которых не мог добиться всю свою жизнь. И Федька превратился в Федора.
В обозе он ездил третьим.
Федька любил Злодея. Но эта любовь слабо напоминала любовь к Браслету Рыбкина и Сеньки.
Рыбкин и Сенька – потомственные конники. Любовь к лошади у них жила в крови. Сенька и Рыбкин понимали лошадь нутром.
Федька лез из кожи, стараясь досыта накормить Злодея. Но тот же Федька мог спокойно наблюдать, как, выбиваясь из сил, старается Злодей перетянуть тяжелые сани через полено, случайно лежащее на дороге. Слезть с воза и отбросить его или помочь лошади он считал ниже своего достоинства.
По ночам стояли небольшие морозы. Днем припекало и таял снег. Снег, смешанный с землей, налипал на полозья и тормозил сани. К вечеру лошади выбивались из сил.
Второй день возили грузы по льду через Неву. Одиннадцать лучших лошадей отправили на эту работу. Делали последнюю поездку. Потные, усталые лошади едва дотянули тяжело груженные сани. Подъехали к другому берегу. Здесь начинался самый трудный кусок пути: подъем в гору.
Чуркин сильно дернул вожжи и погнал Митьку. Всей тяжестью огромного тела Митька навалился на хомут. Заскрипели и натянулись, как струны, гужи. Чуркин, не выпуская вожжей, подпер сзади сани плечом. Сани оторвались и медленно поползли вверх. На полпути Митька остановился, хватил воздух и сам, не дожидаясь посыла, вытащил тяжелые сани на берег.
Вторым сразу очень горячо взял Грамотей. Он часто перебирал ногами и маленькими шажками, ни разу не остановившись, вытянул сани наверх. Но на берегу он встал, вконец измученный, с осоловелым, помутневшим взглядом. Широко расставив мелко дрожащие ноги, он громко, с хрипом дышал.
Федор Кривой знал, что если Злодей пристанет, то с третьего места его сгонят. Волнуясь, он дернул вожжи и закричал пронзительным фальцетом:
– Ну, ну, милый! Пошел!
Злодей плавно взял на себя сани и, потряхивая головой, потянул вверх. Он ни разу не остановился и спокойно, как пустые, вывез их на берег.
Рослая караковая кобыла выбилась из сил и на половине подъема остановилась. Напрасно возчики наваливались плечами на сани и подталкивали их. Лошадь едва держалась на ногах. Сани медленно ползли вниз и тянули ее за собой.
Кривой молодцевато подтянул на животе красный пояс, лихо поправил шапку и быстро распряг Злодея. Каждое движение его до конца было насыщено чувством собственного достоинства и удали.
– Распрягайте одра. Не до ночи же здесь канителиться, – приказал он.
Злодей вытянул вторые сани так же легко, как первые. Только под кожей сильнее перекатывались желваками мускулы да вокруг хомута и шеи выступило мыло. Когда безнадежно
Злодей вытащил подряд еще двое саней.
И пока отдыхали на берегу лошади, рыжебородый Чуркин не спускал с Злодея глаз. Жеребец сильно устал. Он был весь в мыле и тяжело дышал. Чуркин заинтересовался его ногами. Ноги у Злодея не дрожали. Растерянно переводил Чуркин взгляд с тонких, сухих ног Злодея на толстые и дрожащие ноги Митьки, потом наклонился и ощупал Злодея. Мускулы от плеча до копыт были тверды как камень и почти не поддавались под нажимом сильных пальцев. Чуркин провел рукой по спине лошади, пальцы нащупали выпуклую и необыкновенно твердую почку.
Около Злодея столпились возчики. Они следили за пальцами Чуркина и молча покачивали головами.
Чуркин взглянул на голову Злодея.
Красивая породистая голова гордо держалась на взмыленной шее. Большие, темные глаза смотрели на Чуркина умно и весело.
– Ишь, глядит – ровно насмехается, – сказал Чуркин. И, отвернувшись, добавил: – Не видишь, что ли, наши пристали. Поезжай головным, Федор.
Середина октября.
Колеса наполовину тонут в грязи. Грязь заглушает шаги людей, лязг подков и стук колес. Слышится однообразное беспрерывное шлепанье.
Пять часов утра. Темно.
Неровными рядами молча идут люди. Куртки, бушлаты, шинели, полушубки, перехваченные новыми ремнями, с желтыми подсумками по бокам. За плечами у каждого винтовка. Люди промокли насквозь и давно уже перестали обходить лужи. Рядом с людьми по жидкой грязи тащат лошади тяжело груженные повозки и зарядные ящики.
Проходит час, другой, третий, и ни на минуту не перестает мелкий, косой дождь.
И люди идут, как дождь. Упорные, озябшие, они идут, не переставая. Их десятки, сотни и тысячи оставил позади себя Злодей, и все же, сколько видит глаз, впереди идут всё новые и новые отряды.
– Эх, в Питере теперь хорошо бы чайком обогреться, да соснуть потом так, чтобы не будили, – мечтательно прошептал Кривой, который вместе с Палкиным возглавлял на Злодее небольшой обоз.
– Ты бы помолчал немного, – не выдержал Палкин. – Сыро, горло простудишь.
Кривой обиделся, замолк и стегнул Злодея вожжой.
За полтора года в обозе Злодей огрубел и стал шире и медлительнее.
Фаворит ипподрома Браслет II превратился в хорошую обозную лошадь.
Он знал теперь свое обозное ремесло так же хорошо, как когда-то сложное искусство ипподрома.
Давно признали уже, что другой равной ему лошади в обозе нет.
Выносливость, сила и кроткий нрав сделали Злодея любимцем всего обоза.
Недолюбливал его только Чуркин, да рьяно ненавидел Митька.
Злодей платил Митьке тем же.
Они не пропускали ни одного удобного для драки случая, мгновенно пускали в дело зубы и копыта. Из тихих и послушных животных жеребцы превращались в диких зверей.
Время не уменьшало, а только увеличивало ненависть.
Их давно уже пришлось развести в разные концы конюшни.