Пират (сборник)
Шрифт:
– Тише ты, тише, дурачок, не в нас стреляют, чего испугался!.. – зашептал знакомый человеческий голос.
Браслет разглядел в темноте гостя. На голове, надвинутый на нос, сидел знакомый картуз. Моржовые усы прижались к носу и дрожали. Четвероногий, с дрожащими усами, Рыбкин был подозрителен, и Браслет долго косил на него глазами, не меняя угрожающей позы. Выстрелы скоро стихли. Тогда Рыбкин встал на дыбы и с выражением сказал:
– Довертелись до ручки. Пропадут лошади.
Наутро почти никто не пришел в конюшню. А через неделю на работу явился только конюх, убиравший Браслета. В денник он вошел, держа в руках вместо щетки и скребницы клещи для гвоздей. Он пнул кулаком сунувшегося к нему Браслета и быстро сорвал со стены ковер. В коридоре ему загородил дорогу Рыбкин.
– Ты что надумал? Повесь на место, а то сведу куда следует, – пригрозил он.
Конюх сгреб старика за грудь и, раскачав, швырнул в угол. Рыбкин пролетел сажени две, ударился о стену и растянулся без движения. Только минут через десять старик поднял голову и сел. Он долго сидел неподвижно, молча уставившись в стену, потом жалобно всхлипнул и по-детски заплакал. Слезы скатывались по ровчикам морщин к разбитому носу и, смешиваясь с кровью, окрашивали усы в ярко-малиновый цвет. Старик отплевывался, всхлипывал и жалобно шептал:
– Что теперь будет? Загубят лошадей. Долго ли сгубить породу? А потом ищи-свищи, хватятся – да поздно.
Пошатываясь, он добрался до крана и подставил голову под холодную струю. Успокоившись и умывшись, он напоил лошадей и засыпал корм. Потом, вооружившись щеткой и скребницей, по очереди вычистил всех лошадей.
Целую неделю никто не заходил в конюшню. Рыбкин чистил и убирал всех лошадей один. А потом пришел какой-то незнакомый человек и о чем-то долго расспрашивал Рыбкина. Как только он ушел, старик заволновался, надел на Браслета недоуздок и вывел его из денника.
Во дворе, в самом далеком углу, приютился маленький, ветхий дощатый сарай. Сарай служил складом для ломаной упряжи и хлама и был загорожен доверху. Очистив один угол от рухляди, Рыбкин поставил в нем Браслета. Потом, охая, часа два подряд носил в сарай мешки с овсом и тюки сена.
Сбросив с плеч последний тюк, Рыбкин долго сидел на нем, отдуваясь и шевеля усами, как старый, сытый таракан. Потом он обмотал копыта Браслета тряпками и вышел из сарая, плотно прикрыв дверь. Но не успел он сделать и двух десятков шагов, как услышал позади себя громкое и тревожное ржание. Старик повернулся и вприпрыжку добежал к сараю.
– Тише ты, тише! – замахал он руками на лошадь.
Пошарив в углу, он извлек из-под хлама старую заржавевшую гирю и, обмотав ее веревкой, привязал к основанию хвоста Браслета. Браслет хотел заржать, но хвост свисал книзу, и приподнять его он не мог, а ржать с опущенным хвостом ни одна уважающая себя лошадь не станет. С гирей на хвосте Браслет молча простоял до позднего вечера. Он слышал, как на дворе разговаривали незнакомые люди и ржали знакомые лошади. Несколько раз он пытался подать голос, но каждый раз ему мешал хвост.
Вечером с охапкой попон пришел в сарай Рыбкин. Он сбросил в угол попоны и отвязал гирю.
– Смотри ты у меня, отец дьякон. Я тебе поору, – пригрозил он, засыпая Браслету корм.
С Рыбкиным Браслету стало спокойнее и веселее. Старик устроился на попонах и скоро заснул. Браслет долго хрустел сеном и, поглядывая на Рыбкина, медленно кивал головой.
Две недели Рыбкин и Браслет прятались в маленьком дощатом сарае. Большой, шумный двор с рядом конюшен опустел и вымер. Первые дни еще заходили несколько раз незнакомые люди, осматривали пустые конюшни и разговаривали с Рыбкиным. Дощатый сарайчик их не интересовал. Потом посещения прекратились. По ночам, ежась под попоной от холода, Браслет слышал, как рядом отбивали мелкую дробь зубы Рыбкина.
После одной очень холодной ночи Рыбкин исчез на полдня. Вернувшись, он взял молоток, гвозди, сверток колючей проволоки и наглухо забаррикадировал ворота с улицы.
Вечером Рыбкин перевел Браслета в конюшню. Браслет соскучился по лошадям и теплому деннику. Он рванулся вперед и влетел в конюшню, но в коридоре разом остановился и громко потянул воздух. Пахло прелой соломой, мышами, затхлостью. Терпкий запах лошадиного пота исчез. Двери всех денников были открыты, непривычная пустота и тишина в знакомой конюшне пугала и настораживала. Браслет прижал уши и, осторожно, ступая, подобрался к первому открытому деннику, готовый каждую минуту к бою. Грозно хрипя, он обходил денник за денником. Но денники стояли пустые. Напрасно он долго хрипел перед каждой открытой дверью и бил об пол копытами. Вызов принять было некому. Только из его денника проковыляла огромная лохматая крыса, недовольная, что нарушили ее покой. По-хозяйски, не спеша, она шествовала по коридору, волоча по земле большой, раздувшийся живот. Маленькие крысиные глазки смотрели на Браслета насмешливо и зло. Доковыляв до конца коридора, она с трудом протиснулась в свежую нору.
Жеребец обнюхал свой денник и повернулся к стоящему у входа Рыбкину, словно спрашивая, что это значит.
Сморщенный, маленький Рыбкин за эти две недели как будто стал еще меньше. Шапка, пиджак, сапоги – все казалось на нем не по росту велико и давило к земле. Маленькие, слезящиеся глазки были тусклы. Браслет ласково ткнул Рыбкина носом в плечо. Старик очнулся, погладил лошадь и вдруг, весело улыбнувшись, сказал:
– Ну, вот и вернулись.
Потом хитро подмигнул Браслету и достал из кармана штанов большой старинный кошелек с секретом. Из кошелька он вытащил вчетверо сложенную бумажку и, бережно развернув, медленно, с чувством прочел вслух. В бумажке говорилось, что гражданин Рыбкин назначается комендантом и ему поручается охрана двора и пустых беговых конюшен. В конце бумажки разместились две размашистые подписи и круглая лиловая печать.
Скоро в конюшне закипела работа. Менялась подстилка, мелся пол, снималась с потолка и стен паутина. С этого дня старик как будто ожил и помолодел. Ходил он молодцевато, по-военному, похлопывая валенками. Один раз даже попытался закрутить кверху усы, но безуспешно. Старый тулуп его изорвался окончательно, и Рыбкину пришлось надеть новый праздничный казакин, купленный два года назад на деньги, полученные от Лысухина. На заколоченные ворота он прибил кусок фанеры с надписью:
ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ
Комендант Рыбкин
Против денника Браслета в коридоре стоял большой пустой ларь. Рыбкин перетащил из сарайчика и ссыпал в него весь запас овса. Сверху он покрыл ларь попоной и устроил себе очень хорошее, мягкое ложе. Ларь был почти полон, и ложе Рыбкина торчало сверху, как гнездо гигантской птицы. Он совсем переселился в конюшню и перенес туда все несложное свое имущество.
С Браслетом он старался не расставаться даже на час. На ночь он забирался в ларь, набросив сверху на себя полдесятка попон.
Отпугивала ли грозная надпись, или просто никого не интересовали владения коменданта Рыбкина, но за все время ни один человек не попытался проникнуть в пустые заколоченные конюшни. И если бы кто-нибудь и вздумал забраться поздно вечером в пустынный двор, он увидел бы странное зрелище. В темноте на длинной корде носился по кругу крупный гнедой жеребец. В центре круга стоял маленький человечек, похожий на гнома. Человечек щелкал языком и помахивал хлыстиком. Жеребец, далеко выбрасывая ноги, бесшумно плыл над поверхностью. Копыта, ударяясь о землю, производили слабый, едва слышный звук.