Пират (сборник)
Шрифт:
Они теперь сидели в одинаковых позах. На лице Цыганка не было ни обычной веселости, ни добродушия, глаза удлинились и потемнели.
Слова кончились, и они молча смотрели друг на друга, и казалось, сейчас оба вскочат и схватят один другого за горло. Потом лицо Воробушкина изменило выражение. Он повернулся и заговорил уже другим, покорным голосом:
– В сорок восемь лет уже очень трудно ждать.
– Может, лучше тебе уехать куда-нибудь, перейти в нелегальное… Паспорт мы тебе устроим, – неуверенно, как только что пришедшую и еще не продуманную мысль, сказал Цыганок.
– Ты мне нос другой достань, нос, понимаешь? Да еще рост. А с таким носом и с таким ростом меня и слепой с любым паспортом узнает. Ты думаешь… – Он не договорил, поднялся, вылез из ванны и, тяжело ступая, пошел к выходу, но, как слепой, вместо двери наткнулся на стену и, прижавшись к ней лицом, повернул к Цыганку спину.
И Цыганок увидел, как на покрасневшей от горячей воды спине Воробушкина, от лопаток до поясницы и ниже, шли белые рубцы. Тонкие и толстые, едва заметные и видные издали, короткие и длинные, они делали спину Воробушкина похожей на карту местности, вдоль и поперек изрезанную дорогами.
Цыганок выскочил из ванны, подбежал к Воробушкину и обнял за плечи.
– Успокойся, успокойся, Воробушкин, обожди, мы еще придумаем что-нибудь. Я еще раз поговорю с товарищами. Пойдем отсюда.
Воробушкин стоял молча, уткнувшись лицом в угол, он вздрагивал всем телом и не то смеялся, не то стонал тяжело и глухо.
Цыганок с трудом оторвал его от стены и вывел в предбанник. Воробушкин шел рядом послушный, обмякший, едва держась на ослабевших ногах.
В предбаннике он схватил Цыганка за руку, сжал, умоляюще и пытливо смотря в глаза, и начал говорить быстро, словно боялся, что его прервут и не позволят договорить:
– Скажи им, я никого не подведу. Скажи, что я хитрее шпиков. Скажи, что без революции, без партии – зачем жить? Скажи все это. Непременно скажи!
– Скажу, верь мне, скажу, – успокаивал товарища Цыганок.
– Скажи, пожалуйста, – вдруг беспомощно, по-детски, улыбнулся Воробушкин.
И Цыганок засмеялся.
– Где это тебя так? – он показал на спину.
Воробушкин снова помрачнел, отступил к стене, пряча спину, и сказал нехотя, в сторону:
– В Иркутске… – Помолчал и, уже опять глядя прямо в лицо: – А ты говоришь – жди! Разве можно тут ждать?
Быстро и молча они оделись, и, когда собирались уходить, Цыганок протянул Воробушкину несколько кредиток.
– Возьми, браток.
– Не надо, обойдусь, – отстранил руку Воробушкин и покраснел.
– Это товарищи тебе прислали, не мои это…
– Все равно, у меня есть пока.
– Возьми, мало ли что. Не пригодится – вернешь. Разбогатеешь – отдашь.
Цыганок совал ему в карман кредитки. Воробушкин уступил.
– Вот еще. Летом в баню часто ходить не стоит. Я на реке иногда бываю. Рыбку ловлю, купаюсь с ребятами. Там это, на зареченском берегу. Если повяжу голову полотенцем и хвоста за тобою не будет – подходи поближе.
У Воробушкина просветлело лицо. Глядя ласково на Цыганка, он спросил:
– На Кавказе ты был?
– Нет, не пришлось, – сознался Цыганок.
– Там все вот такие. Там бы тебе работа нашлась. Там бы и мне нашлась, – вздохнул он.
Он обнял товарища так, что у того хрустнули кости и потемнело в глазах.
– Спасибо тебе, – почти нежно сказал Воробушкин.
– Выйдем по очереди, – с трудом переводя дух, сказал Цыганок. – Сначала я, потом ты. Прощай.
– Прощай пока.
После ухода Цыганка Воробушкин подождал минут десять и тоже вышел.
Первым, кого встретил Воробушкин на улице, был тот коротконогий человек в сером пиджачке, которого меньше часа назад он оставил чуть не без признаков жизни далеко от этого места.
Человечек сидел на тумбе у ворот и спокойно курил папиросу.
Воробушкин даже замигал, увидев его. Коротконогий встал и ровной походкой гуляющего для поддержания здоровья человека отошел в сторону.
Если бы не клетчатый пиджак на нем, насквозь промокший от пота и потемневший на спине, Воробушкин решил бы, что все это обман зрения.
С минуту оба разглядывали друг друга, потом коротконогий улыбнулся и поправил на голове панамку.
Воробушкин сошел с тротуара, присел на корточки и вытащил из мостовой камень. Человечек втянул голову в плечи и мгновенно исчез в подворотне, и сразу же вместо него оттуда появился плотный, красномордый городовой. Медленной, плывущей походкой он начал подвигаться к Воробушкину.
Воробушкин отвернулся, присел на тумбочку и застучал камнем по каблуку. Городовой подошел и стал рядом. Воробушкин сделал вид, что увлекся работой и не заметил его. Городовой по-начальнически крякнул. Воробушкин не торопясь повернул к нему голову, потом быстро вскочил, широко улыбнулся и, показав на ногу, объяснил:
– Приколотил кое-что.
И, не дождавшись ответа, он торопливо отнес камень на место, сунул в гнездо, даже постукал по нему каблуком, обернулся к полицейскому, снова улыбнулся и снова объяснил:
– На место положил. Пусть лежит, может, еще пригодится.
И, подойдя вплотную к городовому, вежливо приподнял фуражку.
Городовой козырнул и отвернулся.
__
После свидания с Цыганком в бане, каждый раз, когда Воробушкину удавалось скрыться от шпиков, он приходил к реке в ожидании встречи.
На противоположном от тюрьмы берегу лежала опрокинутая старая лодка.
Воробушкин забирался под нее и лежал там до вечера. Из-под лодки далеко видна была река, оба берега, тюрьма и церковь на той стороне.
Прошла неделя, потом еще неделя и еще… Цыганок ни разу не появился. Воробушкин снова начал слоняться по улицам. Теперь он сутулился еще больше, перестал бриться и оброс до глаз торчащей во все стороны сивой щетиной. Целые дни он проводил на улицах, ни с кем не заговаривал, но пытливо, как глухонемой, вглядывался в лица. Его тоже ни разу никто не остановил и не заговорил с ним. Воробушкин одичал.