Пират (сборник)
Шрифт:
Турману удалось наконец оглушить противника. Только совершенно избитый, серый голубь покинул поле сражения. Сизая голубка удалилась вместе с ним.
Турман, сам потрепанный в драке, не чувствовал боли. Он ворковал и кружился без конца. Пестрая голубка сидела рядом и испуганно таращила круглые черные глаза на диких голубей.
Турман не спал всю ночь. Казалось, он не мог опомниться от радости, что наконец снова вернулся в купол. Даже в темноте он чинил и переделывал по-своему построенное серым и пострадавшее в драке гнездо. Голубка тоже не спала. Она забилась в самый дальний угол, на то самое место, где провел первую ночь в куполе турман, и, вздрагивая, прислушивалась к шумной возне. Даже отдаленного родства с этими злыми темными птицами она не чувствовала.
После двадцатидневного перерыва белый турман снова появился на подоконнике.
Зимнюю раму недавно убрали, и душничок-вентилятор опять заменили форточкой.
За зиму арестант успел привязаться к голубю и в первые дни, когда турман исчез, сильно скучал. Потом пришли новые тревоги, и ему пришлось забыть о белом турмане.
В тюрьму каждый день приводили новых людей. Большинство из них зареченские – рабочие заводов, давнишние соратники и друзья арестанта. Ночью он слышал тихие, едва уловимые стуки. По стенам, как по телефонным проводам, заключенные передавали последние новости.
Так он узнал о массовых арестах, неудавшейся забастовке и о предательстве.
Установили и личность предателя. Это был коренной зареченец, не раз сидевший в тюрьме за революцию, но всегда выходивший сухим из воды. Его считали конспиратором и надежным товарищем. Теперь, когда верхушка организации сидела в остроге, предатель силой событий выдвигался в руководители.
Последние уцелевшие от разгрома люди и остатки организации целиком попадали в руки жандармов.
Каждый из сидящих в тюрьме с радостью бы пожертвовал жизнью за возможность сообщить на волю имя предателя, но такой возможности не было. И люди мучились, не спали, отказывались от пищи, нервничали на допросах и скандалили с надзирателями.
В другое время арестант больше бы обрадовался возвращению голубя, но теперь, занятый мыслью о последних событиях, он рассеянно посмотрел на гостя и привычным движением крошил хлеб.
За зиму арестант очень изменился: худое лицо его потолстело, утратило прежнюю резкость очертаний и остатки румянца, под глазами заметнее нависли мешки, и от этого все лицо сделалось сонным и неподвижным. Борода теперь уже не казалась прицепленной нарочно. Он постарел.
Подойдя к окну, арестант заметил рядом с белым турманом еще одного голубя. У арестанта вдруг задрожали руки, а на бледных, одутловатых щеках обозначились яркие пятна. Эту пеструю голубку-турманку он видел впервые, прежде здесь она не появлялась; значит, белый турман привел ее с чьей-то голубятни и, возможно, вернется опять туда. Дрожащие пальцы не сразу открыли задвижку форточки.
Голуби не боялись людей и вертелись у самого лица арестанта. Арестант заметил темные, продолговатые пятна на белых крыльях турмана. Это наводило на мысль, что голубь не раз побывал в чьих-то руках. Арестант постарался заманить голубей в камеру. Он насыпал крошек у самой форточки и сделал из них дорожку внутрь. Съев крошки с наружной стороны подоконника, голубь нерешительно остановился у входа и повернул набок голову, посматривая то на хлеб за окном, то на голубку. Пестрая голубка стояла рядом и спокойно наблюдала за турманом. Потом, решившись, турман осторожно поставил лапу на переплет рамы и заглянул в камеру. Это движение послужило сигналом для голубки. Она сорвалась с места и улетела прочь. И прямо с форточки, задев крыльями раму, турман бросился за ней. Несколько минут арестант наблюдал, как пара кружилась над тюрьмой, затем голубка потянула за реку, и голуби исчезли из виду.
Голубка спешила домой. Едва успев спуститься, она вскочила на голубятню. Турман остался на крыше. Он подходил к дверке, робко заглядывал, звал голубку, но перешагнуть порог не решался.
Голубка не вышла назад. Через несколько минут после того, как она очутилась в голубятне, рядом с первым появилось второе яйцо. Она осталась сидеть на гнезде. На зов голубя она откликалась тоненьким голоском, но гнезда не оставляла.
Голубь просидел на крыше до вечера и улетел на ночь в купол, во вновь завоеванный угол.
На следующий день в обычное время турман прилетел на подоконник.
Арестант набросал крошек с внутренней стороны подоконника и открыл форточку. Как и вчера, голубь взобрался на переплет рамы, но перешагнуть порог сразу не решился. Но вот в камере послышался тихий свист знакомой мелодии. Голубь спрыгнул с переплета и очутился в камере.
У арестанта от нетерпения дрожали руки и колени, но он не спешил ловить голубя, а тихонько подходил к нему ближе и ближе, не переставая насвистывать. Скоро голубь спокойно клевал под тихий свист корм из его рук. Дав голубю освоиться, арестант придержал его рукой за спину. Голубь только недовольно затрубил носом, но не выказывал ни малейшего испуга и почти не вырывался из рук.
Через полчаса сытый турман уже опускался на крышу голубятни Воробушкина. Записка, свернутая трубочкой, покоилась у него под крылом. Вскоре он разгуливал на крыше, а из-под крыла у него, у самого плеча, торчал кусочек тряпочки, завязанной бантиком.
Митька хищно следил за турманом. Шнурок от двери голубятни дрожал в его пальцах. Воробушкин с кастрюлей вышел из мастерской. Он взглянул на голубя и пожал плечами.
– Очень хороший голубь, а хозяин у него совсем дурак! Что голубь – кошка или собака, зачем ему бантик?
Голубь долго бродил по крыше, потом уселся против входа в голубятню у самой дверки и замер. Казалось, он решил просидеть здесь хоть до вечера, но во что бы то ни стало подкараулить исчезнувшую подругу. Митька снял с гнезда пеструю голубку и, связав ей крыло, вытолкнул на крышу. Турман волчком завертелся по крыше. Голубка ходила вокруг него павой и на его громкое, непрерывное воркование отвечала отрывисто тоненьким голоском.
Когда улеглась радость встречи, пара уселась на самом гребне крыши. Они ласкали друг друга клювами и все время кивали головами. Снизу казалось, что они ведут неслышную, затяжную беседу, тщетно пытаясь убедить друг друга. Иногда голубь срывался с крыши, летал низко над самой голубятней, почти задевая крыльями голубку. Она приподнималась, вытягивала шею, расправляла крылья и… оставалась на месте.
Налетавшись, голубь садился с ней рядом. Она кивала ему головой, гладила шею, перебирала перышки, тихо, едва слышно, ласково ворковала и, переваливаясь с ноги на ногу, шла к дверям, на каждом шагу оборачиваясь и снова кивая ему головой. Голубь провожал ее до дверки, не отставая ни на шаг, и каждый раз замирал у входа. Потом разом они начинали звать друг друга.
Митька приседал на корточки, старался громко не дышать и ждал, чтобы этот голубь еще раз переступил порог голубятни. Теперь он его уже не выпустит, пока у турмана не выведутся дети.