Пират

Скотт Вальтер

— О, он заслуживает смерти, — воскликнул Банс, — по всем законам любви и чести!

— Оставь свои театральные замашки, Джек, и послушай меня серьезно хотя бы еще минуту. Юноша, когда я велел ему убираться, счел нужным мне возразить. Я не очень-то, как ты знаешь, терпелив и подтвердил свое приказание ударом, на который он ответил тем же. Мы схватились с ним врукопашную, и тут мной овладело страстное желание во что бы то ни стало избавиться от него, а это было возможно только пустив в ход кинжал — ты знаешь, по старой привычке, я всегда ношу при себе оружие. Едва я нанес удар, как тотчас раскаялся, но тут уж некогда было думать о чем-либо, кроме бегства и собственного спасения: если бы я разбудил весь дом, то мне пришел бы конец. Крутой старик, глава семьи, не пощадил бы меня, будь я его родным братом. Я поспешно взвалил тело на спину, чтобы снести его на берег моря и бросить в риву — как там

называют глубокие пропасти, где не так-то скоро сумели бы его обнаружить. Затем намеревался я прыгнуть в ожидавшую меня шлюпку и отплыть в Керкуолл. Но пока я спешил со своей ношей к берегу, несчастный юноша застонал, и я понял, что он только ранен, а не убит. К тому времени я успел уже скрыться среди скал и, отнюдь не желая довершить своего преступления, опустил молодого человека на землю и стал делать все, что было в моих силах, чтобы остановить кровь. Вдруг передо мной выросла фигура старой женщины. То была особа, которую за время моего пребывания в Шетлендии я не раз уже встречал и которую местные жители считают колдуньей, или, как говорят негры, женщиной-оби. Она потребовала, чтобы я отдал ей раненого, а я так спешил, что согласился на это, не раздумывая. Она хотела сказать что-то еще, но тут послышался голос некоего старого чудака, близкого друга дома, который что-то пел совсем недалеко от нас. Тогда старуха приложила палец к губам в знак сохранения тайны, тихо свистнула, и на помощь к ней явился ужасный, изуродованный, омерзительный карлик. Они унесли раненого в одну из пещер, которых в тех местах великое множество, а я спустился в свою шлюпку и со всей возможной поспешностью вышел в море. Если старая ведьма в самом деле, как говорят, может приказывать владыке ветров, то она сыграла со мной в то утро прескверную штуку: даже те вест-индские торнадо, что мы с тобой, помнишь, переживали вместе, не поднимали в море такого дикого буйства, как шквал, умчавший меня далеко в сторону от прямого курса. Если бы не шлюпочный компас, который, по счастью, оказался у меня с собой, я никогда не добрался бы до Фэр-Айла, куда держал путь и где застал бриг, доставивший меня в Керкуолл. Не знаю, желала ли мне старая колдунья добра или зла, но сюда я в конце концов благополучно добрался и здесь теперь обретаюсь, объятый сомнениями и окруженный грозящими мне со всех сторон неприятностями.

— Черт бы побрал этот Самборо-Хэд, или как там его еще! — воскликнул Банс. — Одним словом, ту скалу, о которую ты разбил нашу красавицу «Мщение».

— Неправда, это не я разбил ее о скалу, — возразил Кливленд. — Сто раз повторял я тебе, что если бы мои трусы не бросились в шлюпки, хоть я и предупреждал их об опасности, говорил, что их неминуемо затопит, как это и случилось на самом деле, едва они отдали фалинь, «Мщение» до сих пор бороздило бы воды. Да, если бы они остались тогда верны мне и судну, то сохранили бы свои жизни, а если бы я сошел с ними в шлюпку, то погубил бы свою, хотя неизвестно еще, что было бы лучше!

— Ну, — заявил Банс, — теперь, когда я все узнал, я лучше сумею помочь тебе и советом, и делом. Я-то останусь всегда верен тебе, Клемент, как клинок верен рукояти, но я не в силах думать о том, что ты можешь нас покинуть. «Болит мое сердце в разлуке с тобою», как поется в одной старой шотландской песне. Но скажи, сегодня-то ты, во всяком случае, вернешься к нам на судно?

— У меня нет иного пристанища, — со вздохом произнес Кливленд.

Он еще раз окинул взором всю бухту, переводя подзорную трубу с одного судна, скользившего по воде, на другое, в надежде, очевидно, обнаружить бриг Магнуса Тройла, а затем молча начал спускаться с холма вслед за своим спутником.

ГЛАВА XXXII

Я — как корабль, который в час отлива

Без ветра благосклонного не в силах

Противиться могучему теченью;

Я каждый день клянусь пороки бросить,

Но всякий раз соблазн, привычка, случай

Меня относят в океан. О небо,

Наполни слабый парус мой дыханьем

И помоги достигнуть тихой бухты!

«Равные непременно сойдутся»

Кливленд и друг его Банс некоторое время шли молча. Наконец Банс возобновил прерванный разговор.

— Ты напрасно принял так близко к сердцу рану этого юноши: знавал я на твоей совести дела куда более серьезные, о которых ты гораздо меньше беспокоился.

— Да, но тут я пришел в ярость по слишком ничтожному поводу, Джек, — возразил Кливленд. — Кроме того, этот юноша спас мне жизнь; правда, я отплатил ему тем же, но все же нам не следовало доходить до открытого столкновения. Надеюсь только, что ему помогла эта старуха: наверное уж, она сведуща во всяких колдовских зельях.

— И

колдовских чарах, — прибавил его друг, — которыми тебя и опутала, раз ты до сих пор все еще думаешь о таких пустяках. То, что тебе вскружила голову молодая девушка, еще понятно — ведь это случалось со многими порядочными людьми, но то, что ты не можешь выкинуть из башки кривляний старой ведьмы, так это уж такая глупость, за которую никакой друг не похвалит. Можешь говорить мне о своей Минне, — так, кажется, ты ее назвал — сколько душе угодно, но не терзай своего верного оруженосца рассказами о старой колдунье. А вот мы опять подошли к балаганам и палаткам, что устанавливают эти добрые люди; ну что же, посмотрим, не найдется ли тут чего-нибудь занимательного или забавного. Будь это в веселой Англии, мы непременно встретили бы труппу, а то и две странствующих актеров, не меньшее число шпагоглотателей, фокусников и зверинцев, но у этого степенного народа нет ничего, что не пахло бы сделкой или товаром, здесь не услышишь даже перебранки веселого болтуна Панча с его благоверной Джоан.

Пока Банс разглагольствовал таким образом, взгляд Кливленда был привлечен несколькими весьма нарядными кафтанами и камзолами, вывешенными вместе с другим платьем у одного из балаганов, гораздо лучше отделанного и богаче украшенного, чем другие. У входа виднелась небольшая вывеска, выполненная на холсте, с длинным перечнем разнообразных товаров, которые предлагал вниманию покупателей владелец лавочки Брайс Снейлсфут, и сообщались разумные цены, по которым он готов был их уступить. Для вящего развлечения публики на обратной стороне вывески красовалась эмблематическая картина, изображавшая наших прародителей Адама и Еву в одежде из листьев со следующей надписью:

В раю, обмануты змеей,Прикрылись грешники листвой.А где у нас листву найти,Когда деревьев нет почти?Но много шерсти есть и льнаДля полотна и для сукна.И краше, чем сукно и лен,Товар заморский привезенВ день урожая, паренек,Зайди с подружкой в мой ларек:Брайс Снейлсфут предоставить радДля каждой парочки наряд.

Кливленд погрузился в чтение этих замечательных виршей, напоминавших ему Клода Холкро, перу которого, как всеми признанного поэта — лауреата острова, готового служить своим талантом и большим и малым, они, очевидно, и принадлежали. Почтенный хозяин палатки, приметивший тем временем нашего капитана, принялся дрожащей рукой поспешно убирать некоторые из предметов одежды, которые он вывесил для того, чтобы одновременно и проветрить их, и привлечь внимание зрителей, ибо торг должен был начаться лишь на следующий день.

— Честное слово, капитан, — шепнул Банс Кливленду, — этот парень, должно быть, побывал уже в твоих лапах и так хорошо помнит твои острые когти, что боится попасться в них снова. Посмотри, как быстро принялся он убирать с глаз долой свои товары, лишь только заметил нас.

— Его товары! — воскликнул Кливленд, внимательнее взглянув на хозяина и на вещи. — Клянусь небом, ведь это же мое платье, которое после гибели «Мщения» я оставил в сундуке в Ярлсхофе! Эй, ты, Брайс Снейлсфут, вор, собака, негодяй, что это значит? Мало тебе драть втридорога за то, что досталось тебе чуть ли не даром, так ты еще присваиваешь себе мой сундук со всем моим гардеробом?

Брайс Снейлсфут сам, пожалуй, не очень был бы склонен заметить своего друга, капитана Кливленда, но теперь, после столь резкого выпада со стороны последнего, невольно был вынужден обратить на него внимание. Прежде, однако, он успел шепнуть мальчугану, своему помощнику, который, как мы уже упоминали, всюду сопровождал его:

— Беги в городскую ратушу, ярто, и скажи там и провосту и бэйли, чтобы поживей прислали сюда пару-другую стражников, — похоже, что им предстоит тут жаркая работа.

Подкрепив данный мальчишке наказ таким подзатыльником, что юный посланец кубарем вылетел из палатки и побежал со всей скоростью, на какую были способны его ноги, Брайс Снейлсфут повернулся к своему старому знакомцу и с той витиеватой и напыщенной манерой выражаться, которая в Шотландии называется умением красно говорить, воскликнул:

— Праведное небо! Кого я вижу! Уважаемый капитан Кливленд! Уж как-то мы о вас сокрушались, а вы и объявились, чтобы снова обратить наши сердца к радости! Сколько мои бедные щеки выстрадали из-за вас! — Тут он вытер глаза. — Но зато какое блаженство осенило меня теперь, когда небо вновь вернуло вас в объятия ваших опечаленных друзей!